А. Веста - Алмазная скрижаль
— Не стоит недооценивать серьезность нашего предложения, — поднажал Махайрод и обидчиво убрал ладошку. — Повторяю: время дорого, скоро его не будет вообще. Вот взгляните, — он достал из внутреннего кармана портмоне с пачкой фотографий, выбрал наугад несколько штук и протянул их Вадиму. На фото была Лика, снятая скрытой камерой. Лика на вокзале, в толпе, в пристанционном буфете. На секунду у Вадима словно отнялись лицевые мышцы: на одном из снимков, пугая бледным лицом и совиным взглядом, по-над толпой плыла круглая, как хэллоуинская тыква, голова. Щелкунчик! Они выследили Лику. Она в плену, если не убита… Это конец…
— Я не знаю никаких «коридоров», никогда там не был, — тихо, но твердо сказал он.
— А где же вы сделали столь удивительные фотографии — костры, летающие Санта-Клаусы? Мы просто обязаны были вами заняться. Ну, не упрямьтесь… Впереди у вас — медовый месяц на Фиджи, «Эроты, розы и лилии», проказы и шалости Купидона… О, счастливчик! Там есть такие крошечные островки… Особенно хороши они на закате, когда весь океан ну просто пылает, а ветер доносит запах цветов…
— Идите вы…
— Ну, как хотите. Не забывайте, что ваша возлюбленная у нас. Вот видите, вы просто обязаны пройтись со мною. И будьте мужчиной, не заставляйте вкалывать вам в ляжку будивитан.
Вадим попросил разрешения забрать вещи, документы и переговорить с врачом.
— Не волнуйтесь, Вадим Андреевич, вы уже выписаны со значительными улучшениями, а ваш багаж ждет вас в машине.
У больничных ворот пыхтела черная лаковая туша. На заднем сиденье вышколенно замерли охранники, похожие, как близнецы-клоны. Оба — с одинаковыми квадратными челюстями, с холодными судачьими глазами и рыжеватой свиной щетиной на плоских загривках. Черные стекла закрылись перед самым лицом Вадима, другие, пуленепробиваемые, наглухо отделили салон от Махайрода, усевшегося на водительское место. Они ехали не менее двух часов. Машина остановилась внезапно. Дверь распахнулась; вокруг теснилась кладбищенская роща. Жаркий день погас. В траве жмурились одуванчики. Кирпичный дом безглазо пялился выбитыми окнами. Вероятно, когда-то это была часовня, позднее переделанная под дом. Изящные арки были вполовину заложены грубым кирпичом, срезана базилика округлой крыши.
Охранники затянули Вадиму глаза черной гуттаперчевой повязкой и, крепко ухватив за локоть, повели по направлению к дому. Высокие ступени сбегали вниз, и всякий раз, когда он ступал в темноту, сердце обрывалось, как если бы под ногой разверзалась пропасть. Подталкивая дулами коротких автоматов, охранники гнали Вадима вниз. В лицо бил вываренный в кондиционерах воздух и мертвый, влажный подвальный дух. Вадима втолкнули в камеру. Лязгнул засов. Вадим стянул повязку. Он был внутри стального куба с приваренной к стене койкой и маленьким подвесным столиком.
…Прошел час. Он тупо смотрел, как прыгает секундная стрелка, ползет золотая минутная и вяло движется часовая, похожая на раздвоенное жало. Часы тоже наблюдали за ним сквозь узкий алый зрачок. Ввалились охранники и вновь повели его по подземным коридорам. Через десять минут Вадим оказался на пороге просторной комнаты, точнее кабинета добротно-сталинских времен. Лампа зеленого стекла, массивный стол с суконным верхом в пятнышках выцветших чернил, малахитовое пресс-папье — все основательное, с памятью о большом хозяине. Вот только окон нигде не было. На стене — грубовато-изящный старинный телефон с белым выпуклым циферблатом.
За столом сидел человек, явно не принадлежавший миру допотопных мастодонтов, окружающих его — добровольного изгнанника электронной вселенной. Он сделал знак пальцами, потное, пыхтящее от избытка сил сопровождение удалилось. Тем же полукруглым жестом бледных рук он предложил Вадиму сесть в высокое кресло напротив. Тот лишь мотнул белокурой головой и остался стоять.
Человек за столом пристально всматривался в лицо Вадима, надеясь смутить пленника своим немигающим, не отражающим света взглядом. Это был брюнет с печальными прозрачно-карими глазами тоскующего шимпанзе. Лицо, и без того узкое, обрамляли лаковые, курчавые бачки, длинные маслянисто-тяжелые локоны свободно лежали поверх узких покатых плеч. Наглухо застегнутый в сюртучок с серебряными пуговицами, он походил то ли на тореадора, то ли на участника траурной процессии с вороными конями и плюмажами. Кончики бледных пальцев были округло соединены, словно в ладонях он держал прозрачное яблоко. Глядя на эти руки, Вадим почувствовал тоску пленного зверя. Поигрывая пальцами, человек заговорил:
— Я часто вижу сон о рубиновой чаше, алые грани ее мерцают, словно в ней играет живое пламя. Это Грааль — чаша с божественной кровью, с живой, терпкой, упоительно-сладкой кровью… Лучшая кровь — свежая кровь ребенка, или капля небесной просфоры, потом кровь врага. Затем священника или верующих, кровь зверя в последнюю очередь.
Теперь Вадим узнал этого человека, ряженного под тореадора…
— …Но Грааль, мой Грааль, разбит, его капли рассеяны подобно железным опилкам среди серого песка.
Теперь человек был виден в профиль, тот самый профиль с вечно настороженным носом и обрезанным ухом рептилии, что набросала на мятом клочке бумаги художница Хорда.
— Я хочу, хочу быть милосердным, но ненавистью кипит земля под моими ногами. И вознесу я меч, и камень в сердце Земли будет расколот!
Вадим молчал, стоя по-бойцовски крепко, вперед плечом. Актер в черном сюртуке не ждал аплодисментов и паузу выдерживал гениально; пальцы его были готовы хрустнуть от невыразимой муки.
— Яков, или Террион, не знаю, как вас там…
В лице хозяина кабинета на долю секунды мелькнули испуг и изумление, он судорожно сцепил пальцы и устремил на Вадима тяжелый неподвижный взгляд. Видимо, Вадим грубо нарушил правила этого кабинета. Он на секунду обыграл его, теперь главное заболтать этого «тараканьего царя», не дать ему опомниться. Вадим усмехнулся:
— Яша Блуд… Блуд — это «кровь», у вас очень редкая фамилия, маэстро… Я должен сейчас же увидеть девушку. Вам понятно?
Человек в черном вздрогнул и встал из-за стола. Ростом он был непропорционально мал, словно голени его были подпилены на треть.
Вадим сверхчувствием влюбленного понял, что тот не знает о Лике и скрывает свое недоумение. Блуд снова опустился в кресло, мерцая черными, переливчатыми, как антрацит, глазами.
— Разумеется, но сначала выполните наше условие. Нам нужен коридор…
— Только после того, как увижусь с ней.
Блуд поморщился с досадой.
— Что вы торгуетесь, как баба на базаре? Мы отпустим ее и вас сразу же, разве что попросим проводить нас к живописным местам…
— Зачем вы хотите попасть в «коридор», если вас туда не приглашают?
— О, это давняя история. Вы понимаете, что это значит — быть первым?! Первородство — превысший дар Бога. С первыми детьми родители всегда очень жестоки, и мы, духовные первенцы, близко знакомы с жестокостью мира… Но мы успели сыграть на опережение и разделить мир мечом Разделения. Ваша раса ослабла в пороках и распрях и больше не может владеть Стелой Откровения, Камнем Царствия. Отдайте нам «коридор», и мы заменим вас в священном карауле у Камня. Мы построим новую иерархию мира.
— Вы думаете, Бог утвердит ваш людоедский порядок? — ледяная злость наполнила Вадима.
— Как поспешно вы судите о будущем, — с упреком усмехнулся «кабальеро». — Мы воздвигнем нового бога, и все поклонившиеся ему найдут свое место на ступенях нашего Храма. Но высота ступени зависит от личного участия в нашем общем деле как отдельных особей, так и целых наций. Люди отдадут нам последние гроши за пропуск в мир иллюзий. И мы никого не отринем. Разумная селекция, отбор, соответствующее рангу воспитание, наиболее ценным в биологическом плане особям мы гарантируем. Не скрою, нам очень нравятся ваши женщины, некоторые способны существенно улучшить породу, однако мы не позволим им рожать…
Они были одни в комнате. На размышление даны секунды: грохнуть пресс-папье в маслянистые, обсыпанные перхотью кудри витии или задушить? Вадим запоздало ощутил, как его пальцы входят в горло бледнолицего. Он оторвал от пола легкое тельце в черном мундире с серебряным галуном. По паркету заскребли детские башмачки с серебряными пряжками. Резкий удар по голове ослепил, как вспышка магния, и выключил сознание. За портьерой прятался охранник. Вадима скрутили. Он очнулся почти сразу, чувствуя ломящую боль в отбитом затылке.
Оправляющий одежду «тореадор» с грустью потрогал носком туфли белокурую голову Вадима. Потом заговорил утомленно и без злости:
— Мне всегда не хватало такого красивого и сильного тела, как у тебя… — Он поставил каблук на грудь пленника. — Почему мне не дано такого тела?
![Михаил Ахманов - Пятая скрижаль Кинара [=Принц вечности]](/uploads/posts/books/64656/64656.jpg)
