Макс Коллинз - Кровавый срок
— Смотрите, — произнес Лен, довольный, словно мальчишка.
Чем энергичнее качал он насосом, тем больше и длиннее становился язык пламени; это было похоже на сработанный в домашних условиях газосварочный аппарат!
— Можно направить пламя в любую сторону, — комментировал Лен. — До тех пор, пока продолжаешь работать насосом.
Когда он, наконец, перестал качать, несколько капель горящего спирта упали с кончика разбрызгивателя на стол, оставляя на нем по мере сгорания кругообразные следы копоти.
— Будь я проклят! — произнес я.
— Вот и твоя паяльная лампа! — заявил Килер, ставя распылитель на стол.
Я рассмотрел его. Кончик разбрызгивателя несколько почернел. Я достал платок и вытер его — он снова стал чистым. Трудно было даже вообразить, что этот безобидный аппарат несколько мгновений назад изрыгал огонь.
— Теперь осталось отвернуть банку со спиртом, водрузить на место емкость с инсектицидом, и у вас в руках — просто распылитель для борьбы с насекомыми.
Я приподнял аппарат.
— А то, что резьба оказалась одинаковой, не является случайным совпадением?
— Возможно. Но даже если бы резьба не совпала, можно было поддерживать банку одной рукой, а качать — другой. Конечно, это не очень удобно, но с этим справился бы и ребенок.
Гарднер с изумлением наблюдал за происходящим.
— Эрл, — предупредил я его, — ни слова об этом в своем репортаже...
Он кивнул, затем предостерегающе поднял вверх палец и произнес:
— Ты тоже держи язык за зубами.
Килер посмотрел на меня и качнул головой. Мы, конечно, расскажем об этом Хиггсу, но Гарднер прав: чем в большем заблуждении относительно подробностей убийства будет пребывать обвинение, тем легче будет Хиггсу добиться пересмотра дела, если это понадобится. С другой стороны, прояснять картину преступления на этом процессе было совсем не в интересах де Мариньи...
— Мне пора, джентльмены, — сказал я. — Лен, когда Ди и Нэнси вернутся с Парэдайз-бич, передай им, что я буду около половины восьмого. Эрл, вы едете со мной на катере?
— Мне хотелось бы остаться и немного побеседовать с профессором Килером, Геллер. Не возражаешь?
— Абсолютно.
Гарднер обратился к Килеру:
— А вы как, профессор?
— Ни в коем случае, — сказал тот. — Видите ли, я большой поклонник Перри Мейсона... Нат, а куда ты направляешься?
Я уже шел прочь от них.
— Мне надо заехать к полковнику Линдопу, прежде чем он сменится в шесть часов, — бросил я через плечо. — Даже теперь, когда мы можем подвергнуть сомнению достоверность отпечатков пальцев, Лен, думаю, нам потребуется заявление Линдопа о том, что Фредди допрашивали утром, а не после полудня...
Через час я уже был на втором этаже полицейского участка, где на пороге кабинета Линдопа я обнаружил маляра из местных, который, накрыв пол подстилкой, наносил последние штрихи к надписи «Майор Герберт Пембертон» на шероховатом стекле двери.
— Простите, — обратился я к маляру. — Разве это не кабинет полковника Линдопа?
— Больше нет, сэр, — ответил тот. — Его перевели.
— Что?
Мужчина пожал плечами и вернулся к букве "н".
Я заглянул в кабинет капитана Сирза, но того также не оказалось на месте. Я поинтересовался у его секретаря насчет Линдопа и получил обескураживающий ответ.
— Полковник Линдоп переведен в Тринидад, — произнес худощавый белый парень с тоненькими черными усиками и надменным взглядом.
— На Тринидад? Когда?
— В начале недели.
— Ну... А какого дьявола?
— Отныне и навсегда, — с тонким сарказмом произнес секретарь и добавил: — Насколько мне известно.
Несколько минут спустя я уже был вверху Джорджия-стрит, топая по каменной лестнице, ведущей к резиденции губернатора, которая чем-то напоминала зачерствевший бело-розовый свадебный пирог. На середине подъема находилась площадка, где возвышалась статуя Христофора Колумба, который, неся свою почетную вахту, стоял, опершись одной рукой на эфес шпаги, а другую положив на бедро. На самом верху лестницы, через бетонный пролет, перед парадным аркообразным входом стоял чернокожий часовой в белой униформе, который справился о цели моего визита. Я сказал, что у меня встреча с секретарем по колониальным вопросам, и тот разрешил мне пройти внутрь.
Когда я отрыл дверь с замысловатым вензелем "Е" и королевским гербом на толстом стекле, я едва не споткнулся о гору чемоданов, сумок и коробок.
Я услышал гулкое эхо шагов в фойе с высокими потолками, стены которого были драпированы обоями под мрамор, а на окнах висели шторы пастельных тонов (без сомнения идея герцогини), и вскоре показался человек, с которым, как я соврал часовому, у меня была назначена встреча — секретарь по колониальным вопросам Лесли Хип. Широкими шагами он приближался ко мне, подволакивая одну ногу. Наследство от первой мировой войны, как мне говорили.
— Как вы пробрались мимо часового, Геллер? — хмурясь, громко спросил Хип.
— Он спросил меня, кто такая малышка Руфь, а я знал правильный ответ, — попробовал отшутиться я.
Однако я напрасно тратил запас своего юмора на Хипа. Белая форма, вероятно, была намного остроумнее ее хозяина — внешне ничем не примечательного сорокапятилетнего профессионального вояки.
— Если вы по-прежнему питаете иллюзии в отношении того, что его королевское высочество удостоит вас своей аудиенцией, — внушительно начал Хип, — то вы только напрасно тратите свое и мое время.
— Тогда мы побеседуем с вами, — сказал я и тут же задал вопрос: — Что, черт возьми, произошло с полковником Линдопом?
— Ничего с ним не произошло. Он попросил перевести его на некоторое время, и губернатор удовлетворил его просьбу.
— Но он, конечно, вернется к началу суда над де Мариньи, — предположил я.
— Искренне в этом сомневаюсь — ведь в военное время такие проблемы с транспортом; кроме того, новые обязанности Эркина Линдопа как комиссара полиции Тринидада вряд ли позволят ему оставить свой пост.
Я с презрением усмехнулся.
— Как это удобно! Прямо перед началом суда ключевого свидетеля защиты вдруг переводят на остров, который находится черт знает где!
Хип плотно сжал челюсти.
— Полковник Линдоп был свидетелем обвинения, и, насколько я понимаю, он представил исчерпывающие показания по делу в письменной форме. Его преемник, майор Пембертон, сможет свидетельствовать в суде.
Я не знал Пембертона, чье свеженамалеванное имя я только что видел на двери кабинета Линдопа; если он и участвовал в расследовании, то наверняка только в самой незначительной степени.
— Кто это уезжает? — поинтересовался я, указывая на кучу багажа.
Хип слегка улыбнулся.
— Не то, что вы? Его королевское высочество и ее светлость, — ответил он.
— Что? Только не говорите мне, что их перевели на Тринидад!
— Они отправляются в турне по Америке.
Тут я припомнил, как герцогиня будто вскользь произнесла на вечеринке в Шангри-Ла: «Нью-Йорк будет хорошей сменой обстановки...»
Несколько растерявшись, я проговорил:
— Значит, его королевское высочество не будет присутствовать на этом дешевом спектакле?
— Нет, — произнес Хип. — С чего бы?
И он проводил меня до двери.
Глава 21
Под ночным безлунным небом, которое казалось более синим, чем обычно, и на котором было всего несколько звезд, на пустынном пляже, вокруг мечущего ввысь искры, потрескивающего костра раскачивались в танце из стороны в сторону, размахивая руками и потрясая ногами, человек сорок-пятьдесят туземцев. Их танец сопровождался боем грубо сработанных африканских барабанов и незамысловатыми мелодиями, исполнявшимися на роговидных морских раковинах. Хотя женщины были одеты в белые саронги и носили на голове белые же повязки, а мужчины были облачены в изорванные рубахи неопределенного цвета, отраженные отблески пламени, переплетавшиеся с ночными тенями, придавали всей компании живой, колоритный вид.
На почтительном расстоянии от места этого действа, там, где начинался пальмовый лес, мы с леди Дианой Медкалф стояли и наблюдали за происходящим. Так же, как и туземки, она была во всем белом: она надела мужскую рубашку и женские брюки; моя одежда тоже была белого цвета — костюм с выпячивающейся из подмышки кобурой моего девятимиллиметрового браунинга, который одновременно был и слишком уж заметен, и причинял неудобство.
Ради этой экскурсии на отдаленный остров Эльютера, где в темное время суток лишь немногие белые отваживались выбираться за пределы больших поселков, я впервые за все время моего пребывания на Багамах откопал на дне своего чемодана свой автоматический пистолет и подплечную кобуру для него. Возможно, это означало, что я был трусом, а может быть — расистом, а может быть, трусливым расистом.
Но как бы то ни было, мне нравилось быть живым.
Ведь, в конце концов, некоторые из этих чернокожих мужчин, что танцевали вокруг костра, рассекали воздух мачете длиной около четырех футов. Круг танцующих постепенно сужался к костру, затем мужчины хватали лежавшие с краю головешки, вносили их вглубь костра, давая им как следует разгораться, после чего, подняв их, как факелы, с предварительно закатанными вверх штанинами, принимались бродить по мелководью.
