Джинн Калогридис - Невеста Борджа
Глава 21
Той ночью я отправила Чезаре записку, сообщая, что мне нездоровится. И мне действительно было плохо — на душе. Мой инстинкт, твердивший, что Чезаре не поверил мне потому, что сам способен на предательство, оказался верным. Но я и вообразить не могла подобной двуличности: он с таким гневом и болью говорил о кровосмесительной связи своего отца с Лукрецией — и сам был виновен в том же. Ни единому слову Чезаре нельзя было верить.
Теперь Александра одурачили, внушив ему, что Лукреция ждет ребенка от него, хотя на самом деле она ждала его от брата. Я сидела на балконе, смотрела в темный сад, и в голове у меня безостановочно крутилась одна и та же мысль: «Что же это за чудовищная семья?»
Я не могла доверять ни одному из них. Даже в моих чувствах к Лукреции появилась настороженность. Возможно, она и в самом деле хорошо относилась ко мне, раз просила брата быть ко мне добрым, но ее представления о любви и верности были искажены до крайности. Она настаивала, чтобы я помирилась с Чезаре, хотя собиралась и впредь оставаться его любовницей.
Той ночью я едва не обезумела от горя. Я сжимала в руке флакон с кантереллой и размышляла, не принять ли мне яд.
Я ненавидела Чезаре всем сердцем… и в то же время по-прежнему была безумно влюблена в него. Осознание этого наполняло меня отчаянием. Как я могла не распознать его вероломную натуру? Ведь наверняка она должна была как-то проявляться — быть может, легкой холодностью во взгляде или мимолетным жестким изгибом губ… Уж кто-кто, а я-то должна была это заметить, ведь я видела это и раньше, на лице моего отца. И хотя в Ферранте это проявлялось не так наглядно, я чувствовала, что и у него злое сердце.
Я ушла с балкона и тихо пробралась через спальню, где спала Эсмеральда, в переднюю. Там, осторожно двигаясь в темноте, я налила себе бокал вина и дрожащими пальцами попыталась открыть флакон.
Тут мне представилась, словно бы во сне, картина: тело моего отца, свисающее с большого кованого канделябра, а позади — порт Мессины.
Губы мои напряглись. Я выпрямилась и с отвращением взглянула на флакон. В тот момент я поклялась, что никто — и уж, конечно, не Чезаре Борджа — не заставит меня пойти на самоубийство. Я никогда не стану такой трусливой, каким был мой отец.
Остаток ночи я сидела на балконе и проклинала себя за то, что не могу совладать со своими чувствами к Чезаре. Я не знала, сколько еще они будут преследовать меня, но решила, что больше никогда в жизни не поддамся им.
Поутру, при первых лучах зари, я написала Чезаре письмо. В нем говорилось, что, учитывая слухи, ходящие о «членах семьи», нам лучше прекратить встречаться — во всяком случае, на время, чтобы не давать нового повода для скандала. Я отправила донну Эсмеральду вручить это письмо кому-нибудь из слуг Чезаре.
Он не ответил, ни письмом, ни лично. Если моя просьба и уязвила его, он не выказывал этого на людях и обращался со мной с неизменной любезностью.
Следующие два дня я не появлялась на семейных обедах и не отвечала на приглашения Лукреции навестить ее. Я не в силах была смотреть на нее. Целыми днями я лежала в постели, хотя и не спала. Но и ночью мне не было покоя. Я сидела в темноте и смотрела на звездное небо, мечтая, чтобы моя боль утихла.
Я потакала своим желаниям до тех пор, пока поздно вечером на балкон не вышла донна Эсмеральда в ночной рубашке.
— Донна Санча, прекратите. Вы так заболеете.
— Возможно, я уже больна, — небрежно отозвалась я. Эсмеральда нахмурилась, но на лице ее по-прежнему была написана материнская забота.
— Вы меня беспокоите, — сказала она. — Вы ведете себя, как ваш отец в те времена, когда на него нападало уныние.
И она скрылась в спальне.
Я смотрела ей вслед, словно громом пораженная. Потом я снова взглянула на небо, как будто надеялась отыскать там ответ. Я подумала о Джофре, моем муже, о человеке, перед которым я была виновата и должна была загладить вину. Возможно, он был слабохарактерным, но все-таки он сохранил доброту среди всех этих пороков и, в отличие от своих так называемых братьев, никому не желал зла. Он заслужил хорошую жену.
И еще я подумала о Неаполе и о тех, кого я любила.
Наконец я встала. Я не стала ложиться в постель и пытаться уснуть. Вместо этого я отправилась в прихожую, зажгла свечу и отыскала перо и пергамент.
«Милый брат.
Я так давно ничего не слыхала о том, как дела в Неаполе. Пожалуйста, расскажи, как поживаете вы с мамой. Не скрывай от меня ничего…»
Что касается Хуана, Чезаре был совершенно прав, утверждая, что тот быстро предоставит семье возможность избавиться от него.
Через несколько дней после того, как я написала Чезаре, что нам больше не следует встречаться, кардинал Асканио Сфорца — брат Лодовико Сфорцы, правителя Милана, родственника злоязыкого Джованни Сфорцы, — устроил большой прием во дворце вице-канцлера в Риме. Туда было приглашено множество высокопоставленных гостей. Лукреция по-прежнему сидела, затворившись в Сан-Систо, но Джофре уговорил меня сопровождать его. Я, стремясь быть послушной женой, согласилась, хотя в списке гостей было два человека, с которыми мне совершенно не хотелось встречаться: герцог Гандийский и его брат, кардинал Валенсийский.
Дворец вице-канцлера был огромен; он занимал такую большую территорию, что нам пришлось подъезжать ко входу в каретах. Когда мы вошли в главный зал — он втрое превосходил размерами зал Кастель Нуово, — церемониймейстер объявил о нашем появлении. Семейство Борджа явилось все вместе, и нас представляли в порядке нашей значимости для Папы: первым шел Хуан — он снял свою шляпу с плюмажем и помахал толпе, встретившей гонфа-лоньера приветственными восклицаниями; следующим был Чезаре, безмолвствующий, облаченный в черное; и последними шли мы с Джофре, принц и принцесса Сквиллаче.
Обстановка во дворце была потрясающая. Прямо в зале был устроен большой трехъярусный фонтан. Его окаймляли сотни мерцающих свечей, и их свет окрашивал струи фонтана золотом. Полы были усыпаны розовыми лепестками, наполнявшими воздух благоуханием; его перекрывал лишь заманчивый запах блюд, которые разносили на золотых подносах слуги. Зал был настолько огромен, что даже большая скульптурная группа из белого мрамора — великолепные изваяния нагих мужчин и женщин, судя по всему, каких-то древних римлян — казалась здесь маленькой.
Нацепив улыбку, я поздоровалась с теми сановниками, с которыми уже была знакома, и позволила представить себя тем, кого еще не знала. Но по большей части я была занята тем, что старалась держаться подальше от Хуана и Чезаре.
Когда я рука об руку со своим мужем шла по залу, нам встретился Джованни Борджа, кардинал Монреальский, который исполнял роль свидетеля в нашу брачную ночь. Кардинал сделался еще дороднее, а волосы, выглядывающие из-под красной шапочки, почти полностью побелели, но его пальцы все так же искрились алмазами.
— Ваши высочества! — воскликнул он с энтузиазмом, напомнившим мне его кузена Родриго. — Как приятно вновь увидеть вас обоих! — Он лукаво оглядел мой корсаж, потом подмигнул Джофре и подтолкнул его локтем. — Я вижу, розы по-прежнему цветут.
Джофре рассмеялся, несколько смущенный этим напоминанием, но ответил:
— Санча стала еще красивее, не так ли, ваше преосвященство?
Кардинал ухмыльнулся.
— Истинная правда. А вы, дон Джофре, стали настоящим мужчиной… несомненно, потому, что женаты на настоящей женщине.
Я вежливо улыбнулась. Джофре снова рассмеялся. Мы уже готовы были разойтись и отправиться здороваться с остальными гостями, как к нам, к моему смятению, присоединился Чезаре.
— Дон Джованни! — сердечно произнес он. — Вы выглядите все таким же крепким и сильным!
Племянник Папы улыбнулся.
— О, я живу в согласии с жизнью… насколько я вижу, это же можно сказать про обоих ваших братьев. Но, Джофре, — кардинал понизил голос и перешел на заговорщический тон, — подкормите-ка свою жену какими-нибудь лакомствами. Что-то она у вас похудела. Или, может, вы слишком усердно скачете на ней, мой мальчик?
Захваченный врасплох Джофре открыл было рот, чтобы что-то ответить; к счастью, в этот момент кардинала окликнул другой гость, Асканио Сфорца.
Мой муж посмотрел на меня; он действительно в последнее время беспокоился из-за моего здоровья.
— Так я и сделаю, — заявил он. — Погоди минутку, я найду слугу и велю, чтобы тебе что-нибудь принесли перекусить.
И он ушел, оставив меня с Чезаре.
Я попыталась отойти к другой группке гостей, но Чезаре заступил мне дорогу, вынуждая меня остаться рядом.
— Теперь уже вы дурно обращаетесь со мной, мадонна, — сказал Чезаре тоном любовника, сгорающего от страсти. — Я понял ваше письмо и ценю ваше стремление к осторожности и благоразумию, особенно с учетом обстоятельств, сложившихся вокруг моей сестры, но…
Я перебила его.
— Дело не только в этом. Хуан распускает слухи о нас с вами. Нам нужно сделать все, что можно, дабы развеять их.
