Филип Гуден - Бледный гость
Что же касается надежд Николаса Ревилла, то осуществиться им было не суждено.
Должен признаться, сердце мое сжималось в предвкушении провести ночь в доме судьи. Я почему-то решил – виной тому любовная лихорадка, – что, любезно приглашая меня, Кэйт имела в виду ее часть дома, чтобы, понимаете, оказать помощь молодому актеру. Да, конечно, я знаю, я сам себе все придумал… Но вы должны признать, исключать такой возможности не стоило.
Правда, когда мы с ее отцом подъехали вечером к дому, измотанные тряской и приведшие лошадь с перекинутым через ее спину трупом, это мало походило на достойное начало романической идиллии. На следующий же день Кэйт осматривала мои раны и, кажется, была очень счастлива в роли сестры милосердия, но не более. И я поцеловал ее! Правда, ответного поцелуя не последовало. На этом все закончилось, оставались лишь детали. Я должен был выступить с показаниями перед двумя судьями, рассказать об Освальда Идене и его намерении убить меня, а также торжественно заявить, что Адам Филдинг спас мне жизнь, подоспев вовремя.
Я, кстати, также слышал, что Питер Пэрэдайз, узнав о смерти брата, со смирением заявил, что на все воля Божья. Братья Пэрэдайзы нынче направлялись в Экстер, чтобы засорять там головы жителям своими неистовыми проповедями.
Я же должен был вернуться к обязанностям актера. Труппа уже добралась до Лондона, и мне тоже не терпелось вновь увидеть свой город. Но прежде чем уехать их Солсбери, я заручился обещанием Кэйт, что она непременно посетит «Глобус», чтобы посмотреть на нашу игру, когда приедет в столицу. В ответ же услышал то, на что надеялся: она приглашала меня навестить ее и ее тетушку в Финсбери. В общем, еще не все потеряно.
Я наведался в «Ангел» и там узнал, что группа торговцев отправляется следующим утром в Кингстон. Мне не слишком хотелось путешествовать в одиночку, во мне говорило обычное благоразумие, а недавний опыт избавил от сомнений. В результате я присоединился к ним. Повозки у них не было, вместо нее они использовали вьючных лошадей, чтобы перевозить копченые окорока, имбирь, тушки индеек и так далее, и двигались они очень медленно. Тем не менее их компания пришлась мне по душе, так же как и торговцам моя, – если только я не льщу себе, еще бы, настоящий живой лондонский актер в караване. В Кингстоне мы расстались около Темзы и оставшиеся несколько миль я шел один.
Приближаясь к Лондону, я почувствовал, как потяжелел воздух. Вдоль дороги тянулись обветшалые домишки, и окружающий пейзаж был блеклым, изможденным, выветренным, словно дни его были сочтены. Я подходил к городу с юга, миновал Бродуолл, где прошлой зимой вынужден был терпеть неприятное соседство двух полоумных старух. Стоял прекрасный день, я свернул в восточном направлении и пошел по южному берегу реки в сторону Пэрис-Гарден и находившейся там медвежьей ямы. Знакомые звуки – звон колоколов, крики паромщиков, грохот катящихся мимо телег – были бальзамом для моей души. Река так сияла на солнце, словно Господь только что сотворил ее. Вода выглядела чистой, даже в голову не могло прийти, что этот поток несет в себе все городские отходы. Этим чудесным днем я и думать не думал об этом, просто радовался возвращению на родную землю.
В конце концов над крышами невысоких зданий я увидел белые стены «Глобуса». У меня почему-то ком в горле встал, когда я посмотрел на эти стены, подобные стенам легендарной Трои. Это напомнило мне, как я впервые увидел их, приехав два года назад в Лондон. Тогда мне не терпелось оказаться на подмостках театра и показать, на что я способен.
И вот я иду по одному из мостиков, перекинутых через многочисленные каналы на этом берегу Темзы, приближаюсь к Брэндз-рентс и через пару минут буду дома, среди моих друзей.
Перед новолунием
– Ник, смотри, что у меня есть для тебя.
– О Нэлл! Разве мало ты мне всего показала?
Я попытался собрать весь энтузиазм, на который был способен, но, честно говоря, немного устал после бурной схватки в постели. Вот что значит вновь оказаться дома, и надо заметить, Нэлл, на мой взгляд, встретила меня как Пенелопа Одиссея, вернувшегося в Итаку после двадцатилетних скитаний. Столь страстной была встреча в моей комнате на Дэдменз-плэйс.
Но прежде меня встретил мой похотливый домовладелец мастер Бенвелл. Он с жадностью выслушал рассказ о моих приключениях в поместье, поскольку до него дошли кое-какие слухи о трагических событиях в Инстед-хаусе. Разумеется, смерть лорда Элкомба и расстроенная помолвка Генри Аскрея и Марианны Морленд были у всех на устах. Это неизбежно, когда злой рок настигает сильных мира сего… Уверив Бенвелл а, что он получил от меня самую точную версию, я решил напомнить ему об этом в следующий раз, когда тот начнет ворчать, что я плачу только шиллинг в неделю.
Нэлл я поведал урезанный вариант истории, исключив любое упоминание о Кэйт Филдинг, – хотя сейчас меня мало беспокоило то, что подруга может начать ревновать, чего не могу сказать о ранних днях нашего знакомства. Нэлл, впрочем, была на удивление равнодушна к моему рассказу. Наверное, она думала, что провинциалы (к которым мы оба с ней относились), что ни день вешаются, топятся и падают на гномоны.
– Похоже, опасное место, Ник. – Единственный ее комментарий.
– Провинция?
– Да, опасное место.
– Ну да, полно медведей, волков и драконов.
– Правда?
Кажется, она совсем не обратила внимания на мое поддразнивание и, похоже, думала совсем о другом. Поднявшись с постели, нагая и беззастенчивая, как Ева до грехопадения, она порылась в мешке, который принесла с собой, и извлекла оттуда бумагу с карандашом. Потом села на кровать и, неуклюже расправив лист на коленях, принялась что-то писать, то и дело останавливаясь, чтобы подумать. Когда Нэлл протянула мне бумагу, написанное я еле разобрал.
Она выхватила лист, едва его не порвав.
– Я сама прочту, если ты не можешь. Это пара строк из сонета.
Она кашлянула и прочла:
Прекрасен губ ее коралл,
Глаза ее – алмазы…
– Ах, губы, – протянул я, – теперь понимаю. Губы. И чьи же это губы и глаза?
Ее собственные ответили на этот вопрос, что и требовалось доказать. Так я и знал.
– Ты это сама написала? – усмехнулся я.
– Ты же видел.
Ее тон должен был заставить меня сбавить обороты и отнестись к ее работе с большим вниманием, но почему-то мне было уже все равно.
– Я имею в виду, ты о себе написала эти строки? – спросил я.
– Меня научили.
– Ну да, одна из сестер.
– Выходит, она учит тебя читать и теперь еще и писать. Кто она?
– Дженни, – ответила Нэлл, подозрительно быстро.
– Мне кажется, это кто-то из твоих… посетителей.
– И что с того? Что в этом такого?
– Давай обсудим это потом, – только и сказал я.
Вся нега, или, если быть совсем уж честным, удовлетворенный и вновь разгоравшийся аппетит, нашей недавней встречи мигом улетучилась. Нэлл, похоже, это тоже почувствовала. Она соскочила с кровати. Торопливо одевшись и пояснив, что у нее есть срочное дело (можно и не сомневаться какое), она ушла. Впрочем, прежде чем хлопнуть дверью, она удостоила меня быстрого поцелуя в щеку.
Я лежал на спине и пялился в низкий, неровный потолок Бенвелла. Я не мог притворяться, что очень уж переживаю по поводу того, как все оборачивалось. Нэлл и я и без того теперь встречались нечасто. И возможно, наши неистовые занятия любовью были знаком, что отношениям приходит конец, а не свидетельством того, что они только начинаются.
Я растянулся на постели, словно сытый кот на солнышке. И думал о Кэйт Филдинг. Не то чтобы я имел какое-либо право на дочь судьи, напомнил я сам себе. Только поцелуй. На который девушка даже не ответила.
Надо навестить Кэйт. Наверняка она уже в Лондоне, у своей тетушки в Финсбери. Я мог бы сообщить ей о предстоящем представлении в «Глобусе», о том, какая роль досталась мне в пьесе и какие моменты достойны ее внимания. Она ведь пообещала прийти в театр.
Вздохнув, я повернулся на бок и забылся неспокойным сном, хотя на дворе был лишь ранний вечер. Во сне я видел черную и белую фигуры, двигающиеся по шахматной доске, пока луна играла в прятки, укрываясь за облаками.
Несмотря на то что стоял самый разгар летнего сезона, время, когда труппы отправляются на гастроли, все надеялись, что «Глобус» по-прежнему будет на высоте и сполна удовлетворит аппетит местной публики. Так что едва слуги лорд-камергера вернулись из путешествия, нас сразу же заняли в репетициях нескольких пьес. Одна мне очень нравилась, по той простой причине, что там у меня была большая роль, чего не скажешь об остальных постановках.
Называлась она «Любовь зла» и написана была Уильямом Хордлом. Забавная история о любви взаимной и безответной, о союзах заключаемых и расторгаемых, о мести удавшейся и неудавшейся. В общем, трагикомедия. У меня действительно была хорошая, весомая роль безответно влюбленного в одну девушку человека. Обычно в ходе столь драматичного сюжета несчастный влюбленный должен в результате найти себе подходящую спутницу где-нибудь к концу пятого акта. Однако Уильям Хордл – угрюмая личность. В пьесе он сделал счастливыми только две пары из трех – довольно неплохо в реальной жизни, но ниже нормы для разыгрываемой на сцене. Душевное страдание, которое мне предстояло сыграть, резко контрастировало с ролью Лизандра, чьи стремления и желания были в конце концов осуществлены. В этой же пьесе такого не происходит. Большинству актеров скорее по душе играть муку, чем счастье. Легче играть грусть, хмурить лоб и произносить горестные реплики. Выходит более естественно и предоставляет больше шансов показать себя в выгодном свете. Я подумал, что этот спектакль был бы хорошим поводом для Кэйт сдержать свое обещание и прийти в «Глобус» посмотреть на игру Ревилла.
