Мария Чепурина - Свиток Всевластия
Алхимик и виконт остановились, вопросительно взглянули друг на друга, пытаясь опеределить, кто из них более виноват в том, что тайна обладания ценным текстом утекла к третьему человеку.
– Неужели вы думаете, что, даже если бы некая рукопись существовала, мы стали бы делиться имеющимися в ней сведениями с таким подозрительным человеком как вы, Помье? – произнес виконт.
– Скажем проще, – поддержал его алхимик, – не вашего ума дело.
– Я предполагал такой ответ, – ухмыльнулся писатель. – Тогда попробую сам угадать, что написано в этом тексте. Атланты привезли свиток всевластия в Древний Египет и выстроили для него пирамиду. Хеопс был их первым царем. Заклинание хранили жрецы. О нем узнал Платон. Он рассказал Аристотелю, тот – Александру… Ну что, продолжать?
Продолжать было не нужно. На лицах алхимика и виконта было написано все. Никогда, нет, никогда еще Кавальон не испытывал такого изумления, такого шока! Откуда Помье знает?.. Он действительно сообщник тамплиеров? Или…
– Так это вы продали мне эту галиматью за огромные деньги?! – вскричал д’Эрикур, которому история, известная Помье, немедленно перестала казаться правдивой и интересной. – Грабитель! Немедленно отвечайте!
– Вы ее купили?! – изумился в свою очередь Помье. – И, как я понимаю, у неизвестного?! В таком случае этот продавец ограбил не только вас, но и меня…
– Что вы хотите этим сказать?!
– Только то, что являюсь автором этого сочинения.
В зале повисла неловкая пауза. Тишину нарушал только дождь, барабанивший в окно на потолке. День обещал быть хуже некуда.
– Вы написали историю свитка? – переспосил Кавальон.
– Ну да, – пожал плечами Помье. – Разумеется, я ее просто выдумал. Мой издатель сказал, что на подобные сочинения нынче есть спрос, так что я решил… Собственно, это ведь было только начало. Я успел сочинить лишь несколько страниц до того, как рукопись загадочным образом исчезла прямо с моего рабочего стола.
– Что-то все у вас пропадает! То рукопись, то жена! – проворчал виконт.
– Если не верите, зачитайте какой угодно отрывок из этого текста, и я скажу вам, что было дальше, – с готовностью отозвался Помье. – Или дайте бумагу, перо и чернила, а затем сравните почерк с почерком в той рукописи. Можно сделать это когда угодно! Хотите? Ну идемте, докажу!
– Да-да! – заволновался Кавальон. – Черт возьми, какого лешего мы торчим здесь? Ну, довольно разговоров, убираемся!
На этот раз двоих союзников и их так называемого пленника, который, впрочем, шел по своей воле, ничто не задержало. Они покинули зал, прошли по темному коридору, достигли выхода, толкнули дверь на улицу… и поняли, что она заперта!
– Не может быть! – воскликнул д’Эрикур. – Дайте-ка я попробую!
Попробовали все. По очереди, а потом вместе. Дверь не поддавалась.
– Что за дурные шутки?! – вскричал виконт.
Помье принялся колотить в дверь руками и ногами. Кавальон быстро перебирал в голове версии объяснения…
Но объяснение пришло само.
– Ну что, голубки? – раздался снаружи противный голос. – Спохватились, а тут и заперто? Хе-хе! Не надо было лезть куда не следует! Вы покойнички! Солому мы уже разложили. Сейчас брат принесет факел и весь этот вертеп вместе с вами отправится к праотцам! Можете пока мне исповедаться, хе-хе-хе! Причастить не обещаю, а вот про грехи послушаю с удовольствием!
17
Прачка Тереза Троншар примеряла жемчужные серьги. Они хорошо сочетались с таким же кольцом, но не очень подходили к изумрудному ожерелью и огромной алмазной броши, прицепленной к чепцу на манер кокарды. До тридцати пяти лет Тереза ничего подобного не видала, но за последние несколько месяцев, с тех пор как жизнь ее и ее братьев резко изменилась, уже привыкла быть обладательницей сокровищ. На улицу она их, естественно, не носила и то, что драгоценности в конце концов будут проданы, понимала, но все равно была рада. Тереза любила надевать украшения умершей госпожи Жерминьяк и вертеться в них перед зеркалом. По вечерам при свете масляной лампы, отражающемся от граней драгоценных камней, ее лицо казалось не таким уж и черным, не таким уж и безобразным, не таким уж и морщинистым.
Новые серьги принес Дени – Терезин младший брат. Вместе с ним на улице Шарантон, в предместье Сент-Антуан, жил старший братец – Жак. Позавчера переехала к ним и Тереза.
В арендованной братьями комнатке в трехэтажном доходном доме с окнами на Бастилию прачка бывала и раньше. С тех пор как они с Жаком и Дени стали не просто родней, а еще и сообщниками, Тереза наведывалась к ним едва ли не каждый день: узнавала, какие новости, давала руководящие указания, сообщала сведения о Помье и важнейшие сплетни с рынка. Братья давно уговаривали ее бросить этого обормота. Та долго не решалась (все-таки столько лет… будущее дитя… да и любовь, черт возьми!), но однажды, после того как Люсьен в очередной раз проявил свою скотскую сущность, не выдержала. Ушла, не объяснившись, оставив все (хотя, в сущности, что у них было?), бросив заодно и эту треклятую стирку. Жак с Дени вполне могли прокормить себя сами и обеспечить сестричку. Не то что этот чертов писатель, привыкший сидеть на чужой шее!
Определенной профессии ни у одного из братьев не было. Жака, правда, пытались учить ремеслу. Тринадцати лет его отдали в мастерскую лудильщика. Через год он оттуда сбежал, сообщив, что хозяин ничему его не учил, а только и делал, что поколачивал да заставлял исполнять обязанности слуги. Его отдали к сапожнику – но и там братец долго не задержался. Обрюхатил хозяйскую дочку и был выгнан вон под стоны и причитания женской части семейства. После этого бродяжничал, скитался, ожидая, когда утихнет отцовский гнев, зарабатывал одному ему известными способами, но домой как-то раз все-таки заявился. Оказалось, что родители еще не оставили надежды дать ему профессию. Получив причитающуюся трепку, Жак был немедленно отдан в ученики ножовщику. Это было плохое решение. Парень за время скитаний набрался дурных привычек, а ножовщик оказался еще более вздорным, чем два предыдущих учителя. Девять месяцев спустя после очередной ссоры Жак пырнул хозяина его же произведением. Это уже было посерьезнее порчи девок. Брату грозила виселица, и он снова исчез. В этот раз надолго. Через десять лет, когда все давно считали его мертвым, Жак опять объявился в родных местах. За это время он успел пожить жизнью разбойника, посидеть в тюрьме и теперь горел желанием создать семью и порвать с преступным миром. Первое Жаку пока что не удалось. Что до второго, то он успел сменить немало мест (стекольная фабрика, красильня, салотопильный завод, обойная мануфактура) и всюду переругался, пока не нашел подходящего по характеру ремесла. Уже четыре года Жак работал мясником. Бойни, расположенные в центре Парижа, вечно служили объектом критики. Жак как раз и был одним из виновников жалобных бычьих стонов, мешавших покою добропорядочных горожан. Потоки крови, что текли по главным столичным улицам вперемешку с нечистотами и сворачивались под колесами экипажей, были его рук делом.
Жизнь Дени была не так насыщенна. Учить его ничему даже и не пытались: на то, чтобы заниматься младшим из сыновей и предпоследним в семье ребенком, у родителей, произведших на свет пятнадцать младенцев и выкормивших из них две трети, не оставалось уже ни сил, ни желания. Сколько себя помнила Тереза, Троншар-младший только и делал, что ошивался где-то на улице. Так прошло его детство, так прошла юность, так было и сейчас. Где-то в промежутках между этими прогулками Дени успел жениться, разругаться с женой, выгнать ее из дому, сойтись с другой, потом с третьей, потом с четвертой… Пожалуй, он получился самым смазливым из всей семейки. Не будь этот человек ее братом, Тереза, пожалуй, считала б его мерзавцем и разгильдяем, кем-то вроде Помье. Но Дени приносил домой деньги. Он не очень распространялся, где именно их берет, но прогуливаться предпочитал на рынках, там, где много народу, в местах разных зрелищ или на Гревской площади, когда там совершались казни. Не в пример литератору, у Дени всегда была куча карманных часов самых разных видов. Брат не знал, как ими пользоваться, зато умел выгодно и безопасно сбывать.
Сейчас братьев не было дома. Дожидаясь Жака с бойни, а Дени – с его любимой толкучки, Тереза варила суп и размышляла о деле. Они так и говорили: «наше дело».
Дело началось ранней весной, на следующий день после освобождения Помье из Бастилии. Виной всему было письмо.
Раньше Помье не особо-то слали письма. Он вообще мало кому был нужен. Никому, кроме Терезы, если быть точным. Несмотря на это прачка доблестно стерегла своего сожителя, стараясь пресекать на корню нарождающиеся попытки измены и ревнуя Люсьена даже без повода. Оставить без внимания письмо она, разумеется, не могла: любовные подозрения закрались сами собой, а незнание грамоты, превращавшее послание в тайный враждебный шифр, не могло не усугубить их. К счастью, на огонек заглянули братья. Дени был столь же необразован, как и Тереза, а вот Жак за годы скитаний и заключения сумел изучить азы грамоты. Писать он не умел, но с чтением кое-как справлялся. Грех было не подсунуть такому просвещенному человеку подозрительное письмо! Вот только оказалось, что это отнюдь не сердечные излияния и не литературный заказ, а нечто такое, чего Троншары никак уж не ожидали! Люсьен был обладателем секрета! И какого! Он участвовал в охоте за сокровищем, равного которому, судя по всему, не было! Жак несколько раз перечел письмо. В нем содержалось все: и сведения о свитке, и то, где его искать, и священная формула с указанием на место, где он «работает», и фамилии прочих охотников за волшебной реликвией. Жак и Дени были бы полными идиотами, если бы тут же не загорелись идеей добыть этот свиток всевластия. Тереза, признаться, сначала не очень-то верила, что такой существует. Но то, с какой скоростью бросился литератор к этому непонятному Кавальону, и то, каким возбужденным пришел он обратно, заставило прачку отбросить сомнения. А когда Помье ни в тот день, ни назавтра, ни спустя неделю так и не сказал подруге о своих поисках, так и не доверил ей тайну старинного заклинания, она почувствовала себя преданной. Выбор был сделан: Тереза перешла на сторону братьев.
