Иван Любенко - Маскарад со смертью
– О, господин Фаворский! Опять что-то стряслось? Супруга даже не разрешила мне доиграть пирамиду. Но на этот раз, поверьте, господину Ардашеву проигрыша не миновать!
– Видите ли, уважаемые Виолета Константиновна и Аристарх Илларионович, я хотел бы просить руки вашей дочери. – Ротмистр, будто искусный факир, превратил сверток в охапку роз яркого карминного оттенка.
Графиня приняла цветы и растерянно посмотрела на мужа, затем на офицера и, будто очнувшись, улыбнулась. Первым обрел дар речи отец девушки:
– У нас, дорогой Владимир Карлович, возражений не имеется. Человек вы серьезный и будете нашей девочке надежной опорой. – Высотский горячо тряс руку будущему зятю.
– Так быстро пролетело время, и мы уже выдаем единственную доченьку замуж. – Виолета Константиновна беззвучно всплакнула и вытерла крохотным платочком выступившие в уголках глаз слезы. Помедлив, она спросила: – А что Верочка?
– Она еще ничего не знает. Но теперь, когда я вижу, что родители согласны, я хотел бы сделать ей официальное предложение. Где я могу ее увидеть?
– Должна выйти с минуты на минуту.
И действительно, из открытой двери в другом конце гостиной, слегка поддерживая полы белоснежного платья, навстречу родителям спешила дочь. Фаворский, освободив цветы от бумажного плена, двинулся ей наперерез. В центре зала они встретились, и он протянул девушке белоснежный букет:
– Это вам.
– Лилии… Надо же! А по какому случаю? – с трудом выдавила из себя вопрос барышня, чувствуя, как начинают пылать щеки.
– Я получил письмо от родителей, и они благословили меня…
– На что? – дрожащим голосом произнесла Вероника, прижав цветы к груди.
– Я хотел бы просить вашей руки. Вы согласны стать моей женой?
Будто в полусне она смотрела немигающими глазами на офицера и, едва шевеля розовыми губами, произнесла:
– Не знаю… Наверное… Ну да… Да… Я согласна.
Известие о предстоящей помолвке Фаворского и Вероники тут же разнеслось среди гостей, и эта новость, словно ширма, заслонила собой все недавние происшествия.
В музыкальном салоне остались одни дамы, поздравляющие графиню с удачным выбором дочери. Мужская половина прочно оккупировала бильярдную и курительную комнаты. Ардашев сильно раздосадовал хозяина дома, закончив прерванную партию очередным выигрышем. Отставив кий в сторону, адвокат вышел на свежий воздух. Из сада доносилась приглушенная речь Фаворского, и присяжный поверенный направился к беседке.
– А вот и Клим Пантелеевич пожаловал. А я только хотел вас познакомить: поручик Васильчиков, Бронислав Арнольдович, прошу любить и жаловать.
– Ну, какой уж я Арнольдович! Просто Бронислав или как вам будет угодно, уважаемый Клим Пантелеевич. Признаться, я немало наслышан о ваших добрых делах. Что скрывать, Клара Сергеевна от вас просто без ума! – горячо жал протянутую адвокатом руку офицер.
– Благодарю вас. Рад, что представилась возможность познакомиться с вами поближе. – Ардашев присел на край лавки и, повернувшись к Фаворскому, спросил: – Ну и как там ведет себя эта революционная парочка?
– Арестованная оказалась Полиной Ивановной Воротынцевой. Ранее подозревалась в вооруженных нападениях в Тифлисе и Екатеринодаре, но достаточных улик против нее тогда не собрали. Вину не признает, на следствии отмалчивается. А ее сообщник батюшку попросил в камеру пригласить: хочу, дескать, исповедаться. Пожалуйста! Я бородатого унтера из тюремного конвоя священником нарядил и к нему направил. Так этот последователь Карла Маркса столько ему о своих злодеяниях наговорил, что у служивого нервы сдали. Повалил он студентика на пол и давай ему револьвером в рот тыкать – передних зубов как не бывало. Еле уняли «батюшку». На следующий день Чебышев очную ставку проводил между ним и Полиной. Завели их в кабинет – сидят, молчат. Друг на друга смотрят. Тут дверь открывается, и охранник докладывает, что, мол, следователя к начальству срочно просят. Чебышев из коридора – в соседнюю комнату… Тут-то они и разговорились… Вот мы с ним у потаенного окошка обо всех их темных делах и наслушались. Но Воротынцева все равно отказалась давать показания. А вот Евсеев во всем повинился. Благодаря его признаниям почтмейстеру теперь пожизненная каторга светит. Студент подробно рассказал, как они на поезд напали, как актера пытали, как почтарей грабили и убивали, как он Тюлькина из маузера через открытое окно по приказу Расстегаева положил. Не забыл упомянуть и о нападении на вдову. Только вот на вас, Клим Пантелеевич, он сильно разобиделся за тот случай, когда вы над его головой керосиновую лампу вдребезги разнесли. Но в убийстве Жиха сознаваться не хочет и клянется всеми святыми, что не их рук это дело. Следователь ему, конечно, не верит и считает, что сделали они это по указке почтмейстера. А так арестант он образцовый: молится с раннего утра до позднего вечера. Икон в камере навешал. Кается беспрестанно. Теперь уже настоящий батюшка из острожной церкви его каждый день навещает. Святой отец говорит, что ведет он себя как настоящий монах-отшельник. Наверное, прощение вымолить хочет. Да поздно. Виселицы не избежать. – Ротмистр замолчал и затушил папиросу.
Поручик тем временем наполнял трубку табаком, используя в качестве тампера[4] выдвинутый из складного ножа инструмент для чистки конских копыт.
– Вижу, Бронислав Арнольдович, вы обладатель настоящего «cavalier». Позвольте взглянуть?
– Да, пожалуйста. – Васильчиков протянул Ардашеву изделие лионских мастеров. Выполненная из оленьего рога ручка в сумерках отливала тусклым блеском.
– Да, надо французам отдать должное. Этот кавалерийский перочинный нож на удивление хорошо продуман, – рассматривая вещицу, вслух рассуждал присяжный поверенный. – В нем можно найти все, что необходимо наезднику: длинное и тонкое обоюдоострое лезвие, универсальный экстрактор[5] патронов для разных калибров, портативные кусачки, пробойник для починки узды и даже инструмент для чистки копыт. А вы, я смотрю, с его помощью еще и трубочку набивать приспособились.
– Трубка, скажу я вам, Клим Пантелеевич, вещь одушевленная. У нее, как у любого человека, имеется свой характер и настроение. Для того чтобы понять ее и научиться получать удовольствие, нужно время и терпение. Ведь это своеобразный ритуал. Выбрав свободную минуту, я позволяю себе расслабиться и забыть про армейскую суету. Тут ведь настрой особенно важен: прежде всего надо удобно расположиться, ну, например, сесть в любимое кресло и не торопясь, аккуратно забить табаком чашку… Да и раскуривать ее надобно неторопливо, потихонечку… Знаете, иногда мне кажется, что вместе с дымом уходят все проблемы, накопившиеся за день. Трубка возвращает меня к чувству прекрасного, давая возможность с упоением любоваться плавной красотой линий на извилистых узорах дерева. Она будет служить долго и преданно… и никогда не изменит. Такую верность вы не отыщете в женщинах.
– Прекрасные слова, Бронислав Арнольдович! В свое время я заметил странную особенность – скорее трубка курит вас, нежели вы ее.
– Именно так. А вы, по всей вероятности, уже отказались от этого удовольствия?
– Да, пришлось перейти на монпансье.
Рядом послышались чьи-то голоса, и, судя по всему, в сад вышли двое. Густая и еще зеленая листва яблонь надежно скрывала беседующих, но ветер донес чей-то возбужденный голос:
– Тоже мне герой нашелся! Если воинские звания будут давать всем, кто переспал с похотливой вдовой и поколотил желторотого студента, то у нас скоро вся армия будет ходить в штабс-ротмистрах! Кто его сюда притащил? А Виолета Константиновна тоже хороша! Весь вечер с ним! Да и фамилия какая-то смешная – Васильчиков!
– Вы уж извините, но, по-моему, говорят обо мне. – Офицер встал и направился туда, откуда послышалась речь.
– Милостивые господа, только что один из вас неуважительно отозвался в мой адрес. Я бы хотел знать, кто именно осмелился говорить столь непочтительным образом? – Широко расставив ноги и попыхивая трубкой, поручик смотрел в лицо двум господам.
– А почему, собственно, мы должны отвечать на ваши вопросы? Кто вы такой, чтобы нас допрашивать? – Набравшись смелости, Пейхович даже попытался сделать полшага правой ногой, но струсил и ограничился шарканьем, похожим на неудачный реверанс.
– Повторяю вопрос: кто назвал мое имя? Если я не услышу ответа, то мне придется вызвать на дуэль вас двоих. – На лбу у офицера шнурками вздулись две багровые и толстые жилы, сходившиеся к носу.
– Я к сказанным словам не имею никакого отношения, – поспешил оправдаться Доршт, сделав назад полшага.
– Стало быть, говорили именно вы, сударь, – сдержанно-раздраженным голосом резюмировал поручик.
Пейхович молчал. Васильчиков тем временем неторопливо сдергивал поочередно с каждого пальца правой руки коричневую перчатку, и через мгновенье непременный атрибут повседневного офицерского мундира полетел в лицо коммерсанта.
