Убийство на Аппиевой дороге (ЛП) - Сейлор Стивен
- Погодите. Я хочу, чтобы вы взглянули на него. Чтобы вы увидели, что они с ним сделали.
Мы подошли следом за ней к напоминавшему алтарь столу, возле которого стояла Метелла с двумя другими женщинами и маленькой девочкой. При нашем приближении старшая из женщин обернулась и враждебно уставилась нас. У неё было худое, измождённое лицо. Распущенные в знак траура волосы, почти совершенно седые, спадали до талии. И ни слезинки в глазах – лишь гнев и непреклонность.
- Кто эти люди?
- Это мои друзья. – В голосе Клавдии послышались вызывающие нотки.
- У тебя все мужчины Рима в друзьях ходят. – Женщина наградила Клавдию уничтожающим взглядом. – Пусть ждут вместе с остальными.
- Семпрония, это я попросила их придти.
- Здесь не твой дом, - напрямик заявила Семпрония.
Метелла встала рядом с матерью и взяла её за руку. Старуха продолжала недобро смотреть на них. Четвёртая женщина, всё ещё стоящая к нам спиной, погладила по голове прижавшуюся к ней маленькую девочку. Девочка вывернулась из-под её руки и с любопытством оглянулась на нас.
- Семпрония, пожалуйста, - почти прошептала Клавдия.
- Да, мама, не надо сейчас ссориться. Даже с нашей дорогой Клавдией.
Четвёртая женщина наконец-то обернулась. Глаза её были сухи, и смотрела она без гнева. Голос звучал устало, но то была именно усталость, а не покорность судьбе. И никакой скорби, никакой растерянности в лице – лишь каменное спокойствие. Довольно-таки странно для женщины, только что потерявшей мужа. Возможно, это шок. Вот только взгляд её, устремлённый на нас, был очень уж ясным.
Хотя Фульвия и не обладала красотой своей золовки, её никак нельзя было назвать невзрачной. Я знал, что она примерно лет на десять моложе Клавдии; ей должно быть, не больше тридцати. Сразу же стало ясно, от кого жмущаяся к ней девчушка унаследовала такие большие лучистые глаза. Взгляд Фульвии выдавал острый ум. Ей пока ещё не хватало материнской непреклонности; но вокруг рта уже наметились жёсткие линии, ставшие особенно заметными, когда она обратила взгляд на Клавдию.
Было ясно, что невестка и золовка не слишком любят друг друга. Взаимная привязанность Клавдии и её брата давно стала притчей во языцех во всём Риме; слухи, ходившие о них, были самого сомнительного свойства. Многие открыто говорили, что их отношения больше похожи на отношения любовников, нежели брата и сестры. Что при таком положении дел должна была чувствовать законная супруга? Похоже, две женщины приучились терпеть друг друга, но не ладить. Клодий был для них связующим звеном, предметом их любви и яблоком раздора; он же, вероятно, поддерживал между ними мир. Но Клодий мёртв.
Да уж, мертвее некуда. Когда Фульвия обернулась, я смог разглядеть, что лежит на высоком, длинном, напоминающем алтарь столе.
Клодий оделся в дорогу, как обыкновенно одеваются зимой для поездки верхом: в плотную шерстяную тунику с длинными рукавами, подпоясанную широким ремнем с пряжкой, шерстяные же штаны и красные кожаные башмаки. Теперь пропитанная кровью туника была разорвана на груди, и со стола свисал длинный окровавленный лоскут, похожий на вымпел. Можно было подумать, что покойника укрыли разорванным в клочья красным флагом.
- Смотрите, - прошептала Клавдия. – Смотрите на него.
Не обращая внимания на остальных, она взяла меня за руку и потянула к столу. Эко шагнул следом и встал рядом со мной.
Лицо покойного осталось нетронутым – лишь брызги засохшей грязи на лбу и щеках да небольшой кровоподтёк в углу бескровных губ. Клодий до странности походил на сестру – тот же высокий лоб, безупречные черты и орлиный нос. Волосы были лишь чуть тронуты сединой на висках, и даже эти немногие седые волоски совершенно скрывались в густой чёрной шевелюре. В свои сорок Клодий выглядел молодым, даже юным – стройный, отлично сложенный, с широкими плечами и грудью атлета и пловца. При виде его женщины млели, а мужчины стискивали зубы от зависти; он был бичом сената и кумиром толпы.
Сейчас на этом лице застыла лёгкая гримаса, как бывает при зубной боли. На горле виднелся длинный тонкий след, как от верёвки или шнура – не будь на теле ран, я бы подумал, что Клодия задушили.
Но раны были. Глубокая, зияющая – на правом плече; две колотые – в груди. И ещё на руках и ногах – резаные, колотые, царапины, синяки, кровоподтёки.
Я услышал, как тихонько охнул Эко. Ему, как и мне, довелось повидать убитых – но то были жертвы яда или кинжала. Человек, лежащий сейчас перед нами, не был жертвой покушения – его изрубили в битве.
Клавдия взяла руку брата в ладони, точно пытаясь согреть, провела пальцами по его пальцам, всмотрелась в них с недоумением.
- А где кольцо? Его золотое кольцо с печаткой. Ты сняла его, Фульвия?
Не отрывая взгляда от мёртвого лица, Фульвия отрицательно покачала головой.
- Кольца не было, когда его принесли. Наверно, забрали те, кто его убил. Решили вознаградить себя за труды. – Голос её был по-прежнему ровным, лишённым каких бы то ни было эмоций.
Послышался тихий стук в дверь. Появились рабыни с полотенцами, гребнями, сосудами с мазями, тазами и кувшинами с горячей водой, от которых поднимался пар. Фульвия нахмурилась.
- Кто их сюда звал?
- Это я велела. – Взяв у одной из рабынь гребень, Клавдия шагнула к изголовью и принялась расчёсывать мёртвому волосы. Гребень запутался в волосах, слипшихся от засохшей крови. Клавдия осторожно высвободила его. Я видел, как тряслись её руки.
- Тогда отошли их.
- Почему?
- Потому что его незачем обмывать.
- Как это незачем? Люди хотят видеть его.
- Вот и пусть видят.
- Но не так же!
- Именно так. Ты ведь хотела, чтобы твои друзья видели его раны? Я тоже. Пусть смотрят. Пусть весь Рим смотрит.
- Но он же весь в крови, и вся одежда…
- Одежду снимем. Пусть видят.
Не поднимая глаз, Клавдия продолжала своё дело. Шагнув к ней, Фульвия выдернула у неё из рук гребень и отшвырнула прочь. Движение было внезапным и яростным; но лицо оставалось невозмутимым, и таким же невозмутимым был голос.
- Моя мама права. Это не твой дом, Клавдия. И это не твой муж.
Эко потянул меня за рукав. Настало время удалиться. В знак уважения к покойному я склонил голову, но никто не обратил на меня внимания: Фульвия и Клавдия стояли друг перед другом, как разъярённые тигрицы с прижатыми ушами. Мы пошли к выходу. Рабыни поспешно расступились перед нами. У дверей я ещё раз оглянулся. Странное это было зрелище: мертвец на столе и обступившие его пять женщин, составлявшие его мир: маленькая дочка, юная племянница, жена на десять лет моложе, ровесница-сестра и престарелая тёща. Ни дать, ни взять – сцена оплакивания Гектора; а рабыни вполне сойдут за хор.
За дверью был совершенно другой мир. Ни траура, ни скорби – лишь напряжение и нервозность, как в осаждённом лагере или на сходке заговорщиков. За время, что мы пробыли с Клавдией и остальными, народу прибыло – появились несколько сенаторов из тех, что из кожи вон лезут, дабы завоевать популярность, каждый в сопровождении своих рабов и вольноотпущенников. Некоторые стояли по двое, тихо переговариваясь; но большинство собрались вокруг возбуждённого, взъерошенного человека, чьё лицо показалось мне знакомым. Человек этот ораторствовал, ударяя себя кулаком в ладонь.
- Чего мы ждём? Надо идти к Милону! Вытащим его из логова и разорвём в клочья, а дом сожжём! Дел-то, чего тут тянуть?
Его лицо показалось мне знакомым.
- Кто это, - шёпотом спросил я Эко, - Секст Клелий?
- Да, - также шёпотом отвечал Эко. – Правая рука Клодия. Его конёк - мутить народ и устраивать беспорядки. Бунты, погромы, уличные драки. Он не из тех, кто боится испачкать руки.
Я заметил, что некоторые из слушавших шумно выражали одобрение; другие лишь презрительно усмехались. Один спросил:
- Думаешь, Милон такой дурак, чтобы после всего вернуться в Рим? Он наверняка уже на полпути в Массилию.
- Ну, нет, только не Милон, - отвечал Клелий. – Он давно грозился убить Клодия, и непременно завтра же явится на форум, чтобы похвастаться. Тут-то мы с ним и разделаемся!
