Алексей Чертков - И белые, и черные бегуны, или Когда оттают мамонты
Гулидову стало противно, но… интересно. «Что за скотская натура – где пахнет дерьмом, туда тебя и притягивает?» – поймал себя на этой мысли Гулидов.
Настала его очередь проверить разоткровенничавшегося агента.
– Пункт первый. Куда вы денете видеокамеры с избирательных участков? Пункт второй. Если кресло местного князька для вас не вопрос, то тогда зачем я вам нужен?
– Не смешите меня, Гулидов! Вы же опытный боец. Пипл схавает любую картинку. Задел был сделан заранее – введён единый день голосования. А это значит…
–…что можно транслировать запись, сделанную годом-двумя раньше. Главное, чтобы сезон совпадал и люди не были зимой в летней одежде. Или наоборот.
– Делаете успехи, Гулидов.
– А второй?
– Ах, да. По второму пункту мне всё, в отличие от вас, понятно. Только без обид.
– Валяй.
– Вы – типичный продукт своего времени: немного того, немного сего. Но вам повезло. Судьба выдернула вас из Мухосранска в эпицентр политики. Рушилась страна. Но и открывались иные возможности. И вы с успехом ими воспользовались. Ну и наследили кое-где, врагов нажили. Как же без этого? Как говорится, «Сомоса, может быть, и сукин сын, но это наш сукин сын». Впрочем, не обольщайтесь на свой счёт. Если бы джигиты не грохнули мэра Сергиева Посада, как там его фамилия… Дружко, кажется, то он был бы на вашем месте. Выигрывать вы можете, доказали. Это плюс. О минусах пока не будем распыляться – о них вы сами знаете. Да и мнительностью страдаете, неровён час…
Теперь о главном: победа наша должна быть безоговорочная. Мало того – абсолютная. Чтобы ни одна сволочь и пикнуть о каких-либо махинациях с бюллетенями, подтасовках, неразберихе в списках избирателей не смогла! Или не дай бог поставить под сомнение легитимность новой власти. Ни один нацик, ни один дерьмократ, ни один коммунист-шизофреник! Слышишь, Гулидов!
Наконец-то разошедшийся Податев проявил свою сущность. Гулидов отметил для себя, как задрожали его тонкие губы, когда тот говорил о цели задания. «Значит, многое и для него поставлено на карту, – отметил он. – Этот тип пойдёт по трупам, не остановится». В запале полковник перешёл в одностороннем порядке на «ты» – чувствует своё превосходство, потому что поставлен не помогать, а контролировать.
– А флешка? – словно не расслышав вопроса, спросил Гулидов.
– Забудьте. На ней кроме эмвэдэвской базы данных за позапрошлый год ничего не было.
– Ну ты и сука! – вскипел Гулидов. – Насмотрелся я на вас таких идейных, сереньких и законспирированных. Всё о партии, о родине высокие слова в начальственных кабинетах вещали, а в сортирах поливали эту самую родину отборными матюгами вперемешку с мочой!
Податев побагровел, но «Остапа понесло».
– Как только один свердловский мужик спьяну вылез из берлоги с дубиной да на танк взобрался, так вы все врассыпную бросились. И ни о родине, ни о партии-кормушке не подумали. Глазки потупили, ручки замаранные кинулись отмывать. Что, отмыли? Хрена с два! По локоть, да что там по локоть, по самую глотку в крови стоите и свою же власть ещё и костерите! Не подло? Прошло-то всего ничего. И вы опять из всех щелей, как тараканы, повылазили. Все у кормушек пристроены, сыты и довольны. С банковскими счетами за бугром и длинноногими девицами в приёмных. Что изменилось, не чуете? Не замечаете? Совсем не замечаете? Пока мошну набивали и бюджет пилили, огромную страну профукали. Всё, за что в своих застенках расстреливали, стало идеологией нового класса. Зачем, спрашивается, людей мочили? По незнанию? По недоумию! Это капиталисты, чудаки, изобретали маркетинг, рекламу – придурки, прогресс они двигали. Вы изобрели безотказное смертельное оружие – страх. Всеобщий испепеляющий человека изнутри страх! За свою мелкую душонку, раздолбанное барахло, возможность дышать этим отравленным воздухом. Влачить жалкое существование, но хотя бы дышать!
Теперь каждый неврастеник чуть что бросается на тебя с чекистскими корочками, как недавно на меня в «Капитолии». Значки с щитом и мечом понацепляли, в метро катаются. Докатались! Фантики фондов липовых на лобовые стёкла наклеили и довольны сами собой. Великолепно! Все при деле. Только вот незадача – нет этого самого дела. Нет! Есть только блеф, пшик и безудержная алчность наживы. И опять же – любой ценой. Это ваши слова! Только что сам сказал и бровью не повёл!
Ну, и власть из того же теста. Однокурсник мой освоился в бизнесе – ворюга ворюгой, пробы ставить негде. И все знают об этом. Нет, теперь он стал депутатом. Народным, мать его! Так вот, этот «народный» весь в соплях и в сиську пьяный бьёт предо мной себя в грудь и кричит: «Я теперь не бизнесмен! Я теперь государственник!» Тьфу! Поставили козла сторожить капусту! И так во всём. Чего ни копни, отовсюду фига вылазит! Пока гром не грянет… Или пока бандеровец за грудки ни схватит, никто не встрепенётся! Никто!
– Проорался? Пар выпустил? Теперь за работу. – Податев решил прекратить бессмысленную перепалку. – Молоть языком много ума не надо. А бабло отрабатывать кому-то всё же придется. И я уже знаю одну такую кандидатуру, – еле сдерживая себя, сквозь зубы процедил отставной полковник.
– Проорёшься тут! Специально, сука, в эту богодельню заманил, чтобы я тебе о любви к ближнему шёпотом вещал. Ну и кто ты после этого, как не гавнюк, господин с наганом?
Далее испытывать терпение библиотечных читателей было неблагоразумно. И «читатели» спешно удалились из профессорского зала в весьма расхристанном состоянии духа.
3 И звери тёмных лесов
Вьюга нонче разыгралась не на шутку. Она поселилась в трубе и завывала из неё на разные лады болотными голосами. Сколько ни вглядывайся в крошечное оконце, но в кромешной тьме ничего нельзя было разглядеть, даже дворовых построек. Захар Алексеевич Чартков, пятидесятник, учитель местного казачьего училища, долго не гасил свечу. Ждал кого-то. Машинально теребил усы. Поглядывал в угол на металлическую икону с ликом Спасителя. Неизвестный умелец выбил на небольшом куске металла конкуры ангелов и Христа, прорисовал их образы с обеих сторон чем-то чёрным и позолотил. «Дивная штуковина», – отметил казак и трижды перекрестился, глядя на икону.
Хлопнула дверь в сенях, и в горницу в клубах снежного пара ввалился человек в огромном чёрном овчинном тулупе, воротник которого был весь облеплен мелкими сосульками.
– Здраве будете! Гостей ждёшь, а, Лексеич? – с порога поинтересовался урядник Семён Олесов и для порядка зыркнул по углам комнаты. Никого. Он облегчённо выдохнул в потолок струёй морозного воздуха.
– Здорово, коли не шутишь, – сухо приветствовал спесивого гостя хозяин.
Следом за урядником в дом вошёл интеллигентного вида мужчина в таком же, как у Олесова, тулупе. В отличие от первого гостя, который сразу заполонил собой горницу шумом и топотом, тот ступал по половицам легко, почти бесшумно. Старик предположил, что, если бы он даже скинул свои торбаса, подбитые толстым войлоком, всё равно шаги этого человека оставались бы по-звериному тихи и неслышны.
– Кондаков. Степан Лаврентьевич Кондаков, – отрекомендовался вошедший.
– Чиновник по особым поручениям областного правления! – вставил Олесов и для пущей важности по солдафонской привычке попробовал щёлкнуть каблуками. Но торбаса из оленьих шкур на ногах урядника не ответили служаке привычным для сапог звуком.
– Полноте, полноте, Семён Алексеевич, – урезонил того Кондаков.
– Поджидаю высокое начальство. Запозднились вы, – без робости в голосе приветствовал его казак и сделал попытку на манер Олесова извлечь хоть какой-нибудь звук, стукнув друг о друга пятками своих разношенных валенок.
Дружно рассмеялись.
– Давай не томи, Лексеич, доставай заначку, разливай. А то притомилися мы за призраками по тундре гоняться. – Урядник по-хомячьи растёр пухлые щёки, словно приготовился складывать в них хозяйское угощение.
В избе становилось жарко то ли от раскочегаренной печки, то ли от выпитого, то ли от разговоров и споров.
– А я говорю, что надо этих супостатов на Медвежьих островах искать, коль прошлёпали мы их посудину. Не иначе они там на зимовку стали и норовят по весне дальше двинуться, – кипятился Олесов.
– Возможно, возможно, – барабанил тонкими пальцами по столу Кондаков. – Вы, Захар Алексеевич, как считаете, могут американцы пренебречь морскими границами и так глубоко внедриться на нашу территорию?
– Я казачий учитель, господин чиновник по особым по… и думать могу только о законе Божьем, арифметике Буссе и уставе городового полка. Другому не приучен.
– Хитришь, хитришь, старый! – пожурил урядник собеседника. – Кого ни спроси в округе, всяк дорогу к тебе покажет, каждая собака в тундре знает, что Лексеич – это голова. И неча тебе ваньку ломать перед господином уполномоченным!
