Виктор Полонский - Опасная игра Веры Холодной
— Каков мотив? — повторила озадаченная Вера и тут же пристально посмотрела на мужа. — А кто сказал, что из квартиры ничего не пропало? Господин Метти? Или кухарка? Откуда им знать, сколько денег или какие драгоценности были у убитой? Вряд ли она отчитывалась перед мужем в своих доходах.
— Браво! — Владимир поставил опустевшую рюмку на стол и трижды хлопнул в ладоши, изображая аплодисменты. — Корнелия Рудольфовна имела привычку складывать деньги, полученные от клиентов, в шкатулку, которую хранила в тайнике, устроенном в стоявшем в ее спальне шкафу. Негодяй подсмотрел, куда она прячет деньги, и решил поживиться. Он оказался настолько хладнокровным, можно сказать бессердечным, что, забрав деньги (по его словам, там было восемь с небольшим тысяч), убрал шкатулку обратно в тайник и задвинул крышку. Полиция арестовала его на Александровском вокзале…
— А топор? — вспомнила Вера. — Он что, пришел к ней с топором, как Раскольников? Был не в первый раз? Обдумал все заранее?
— С топором закавыка, — развел руками супруг. — Преступник, варшавский мещанин по фамилии Бжоза, утверждает, что топор он нашел в коридоре. Стоит на этом намертво, видимо, уже опытный преступник и понимает, что за обдуманное заранее намерение ему грозит большее наказание. Хозяин квартиры и кухарка в один голос утверждают, что никакого топора в квартире не было. Да и если был бы, то что ему делать в прихожей? Топор — это не трость и не зонт. А ты молодец, Вера! Я поражаюсь твоей прозорливости и твоему уму! Родись ты мужчиной…
Родиться мужчиной Вере никогда не хотелось. Женщиной быть гораздо интереснее. При условии, что не приходится никому подчиняться. Она улыбкой поблагодарила мужа за похвалу, не забыв отметить то, что прозорливость он поставил на первое место, а ум на второе. и взяла из вазочки пастилку.
Взяла, да только в рот положить забыла, потому что вдруг нахлынули воспоминания. Началось с дворника Егора,[12] который на самом деле оказался вором и отравителем и тоже, кстати, варшавским мещанином (настоящий питомник преступности эта Варшава!), а следом вспомнилось и многое другое из того, что в светлый праздничный день лучше и не вспоминать.
— Что с тобой, Верочка? — обеспокоился муж, вскакивая на ноги. — Голова закружилась? Хочешь прилечь?
Вера почувствовала укол совести, не очень сильный, но все же ощутимый. Владимир заботлив, этого у него не отнять, и он ее любит. По-своему, но любит. А что расчетлив да занудлив, так это издержки профессии. Адвокату положено быть педантом, иначе он своего дела должным образом делать не сможет. Ну а то, что актерство считает второсортной профессией, так это от недостатка фантазии и одухотворенности, весьма часто встречающейся у мужчин. Мужчины прямолинейны, приземленны, нечувствительны. Даже самые лучшие из них не способны чувствовать так же тонко, как чувствуют женщины. Они не виноваты, ведь такими их создал Бог. Им можно только посочувствовать.
Особенным сочувствием у Веры пользовался один симпатичный и добрый (что весьма важно) штабс-ротмистр с глазами бездонной глубины, манящими, чарующими, проницательными.
3
«На очередном заседании Московского Общества истории и древностей России произошла драка между председательствовавшим профессором Ж. и известным беллетристом А. Формальным поводом для конфликта послужило несогласие по некоему научному вопросу, но член Общества, пожелавший сохранить свое имя в тайне, намекнул нашему корреспонденту, что истинной причиной является одна очаровательная особа, дарившая свою благосклонность обоим противникам».
Ежедневная газета «Утро России», 9 января 1913 годаЗа то время, пока они не виделись — каких-то восемь месяцев или около того, — симпатичный штабс-ротмистр заметно изменился. Похудел, побледнел, осунулся — словом, постарел лет на пять, но симпатичности своей не утратил. «Бедный! — пожалела его сердобольная Вера. — Совсем заработался в своей канцелярии». Были и другие перемены. Штабс-ротмистр стал ротмистром и из исполняющего обязанности начальника Московского контрразведывательного отделения превратился в просто начальника. О чем и доложил, стоило только Вере появиться на пороге его кабинета. Кабинет, кстати говоря, был не тот, что раньше, но тоже на втором этаже. Больше прежнего, хотя и тот был далеко не мал, угловой, отчего вместо трех окон целых шесть, с солидной, основательной мебелью, настенными часами, портретом государя во весь рост, запомнившимися Вере гравюрами с изображением лошадей и даже такой неуместной в казенном помещении роскошью, как ломберный столик. Столик стоял недалеко от двери, возле книжного шкафа, явно не на своем месте. Вера подумала, что Немысский, должно быть, еще не решил, куда его поставить. Или, может, купил для дома, но зачем тогда его привезли в контору?
При кабинете имелась небольшая приемная, в которой сидел не то помощник Немысского, не то его адъютант. Вера в таких тонкостях не разбиралась. Наверное, все-таки адъютант, раз в форме. Адъютант был много старше Немысского, на вид ему можно было дать лет сорок пять, если не все пятьдесят. Глубокие залысины, серебро на висках, морщины на лбу и возле глаз, взгляд умудренного опытом человека. Когда он окинул Веру взглядом, у нее возникло такое чувство, словно ее просветили насквозь.
— Разрешите представиться, Вера Васильевна! Начальник Московского контрразведывательного отделения ротмистр Немысский!
— Мы же с вами знакомы, Георгий Аристархович, — с улыбкой напомнила Вера. — Я даже о вас вспоминала… Иногда. Думала, что вы делаете карьеру в Петербурге.
Обычное кокетство и ничего более. Тут главное перед «иногда» сделать небольшую паузу и немного понизить голос. Оттого слово прозвучит доверительнее, почти интимно. Простая уловка, но Немысский смутился, зарделся. Хорош начальник контрразведывательного отделения, нечего сказать! Как такой, интересно, с симпатичными шпионками станет справляться? Но, наверное, справляется, иначе бы на службе не держали. Контрразведка — не гвардия, здесь не блещут, а работают.
— Человек предполагает, а начальство располагает, — дернув усом, ответил ротмистр и сделал приглашающий жест рукой. — Прошу вас.
К широкому, крытому зеленым сукном столу был перпендикулярно приставлен длинный (по семь стульев с каждой стороны) стол для совещаний, тоже крытый зеленым сукном, но более темных тонов. Усадив Веру на один из стульев, Немысский не стал садиться за свой стол, обошел его и сел напротив Веры, словно желая подчеркнуть, что разговор пойдет на равных началах. Внимательно посмотрел на Веру и сказал:
— Как вы уже, наверное, догадались, Вера Васильевна, у меня к вам есть дело, точнее говоря — просьба.
Вера улыбнулась и кивнула. Конечно же, догадалась. Если с утра пораньше жандармский поручик привозит конверт с запиской, в которой тебя приглашают на Малую Грузинскую, в контору контрразведки. Несложно догадаться, что это по делу. Если бы звалась не Верой, а Татьяной, то могла бы еще подумать, что Немысский хочет таким несколько оригинальным способом поздравить ее с именинами, ведь сегодня 12 января.
— Мы ищем ботаника.
Вера удивленно приподняла бровь. Ботаника? Зачем контрразведке ботаник? Цветочки выращивать? Увы, тут она помочь не сможет, поскольку в ботанике не разбирается.
— Ботаник — это агентурное прозвище глубоко законспирированного германского шпиона, на след которого мы пытаемся выйти уже несколько месяцев, — пояснил Немысский, заметив Верино удивление. — Не стану перечислять его «подвиги», чтобы не отнимать понапрасну время, скажу только, что вреда этот господин наносит много. Очень много. К шифровке, из которой мы узнали о его существовании, прилагалась посылка, коробка с сигарами. С германскими сигарами.
Последнюю фразу ротмистр произнес с особым значением.
— Я не разбираюсь в сигарах, — сказала Вера. — Это какая-то особо ценная контрабанда?
— Это знаменитое изобретение профессора фон Берлепша, удобное и надежное средство диверсий, — начал объяснять Немысский. — Стальные трубочки, размером чуть больше сигары, разделенные внутри надвое цинковой перегородкой. Каждое из отделений заполняется химическими составами, которые при соединении друг с другом вспыхивают, вызывая пожар. Один из составов едкий, он проедает цинковую перегородку. Все рассчитано с немецкой дотошностью, изменяя толщину перегородки можно управлять временем диверсии, есть соответствующая таблица. Сигара не просто вспыхивает, она буквально взрывается огнем, который летит во все стороны. Достаточно одной такой сигары, чтобы сжечь целый завод или большой корабль.
— Какой ужас! — прочувствованно сказала Вера, очень боявшаяся пожаров. — Пожар — это так страшно!
