Мастер Чэнь - Любимый жеребенок дома Маниахов
Аркадиус явно не хочет спорить. Вместо этого очень внимательно рассматривает флягу, чуть усмехается — наконец, поднимает глаза на Зои.
— Да-да, — говорит она. — Ты все правильно понял. Это новая фляга. Но у меня дома есть старые мозаики. Других времен. И там парадисос совсем другой. Там вообще нет стен. Да, эти четыре реки, наверное, не так просто найти, и еще труднее пересечь. Но на старых мозаиках они не огненные. И сад — он на холмах, с холмов виден весь мир, парадисос открыт и безграничен. Вот я и хочу понять, что с нами стало. Они, — Зои кивает в сторону фигур прочих «зеленых» в отдалении, — этого и не заметят, наверное. Если им не показать, не дать сравнить. Но ты — ты должен знать, потому что ты многое можешь сделать. Твоя жизнь имеет значение, Аркадиус. Поэтому ты здесь.
— А в парадисосе должен быть змей, — вдруг говорит он.
До сих пор не понимаю, зачем он это тогда сказал — но сказал, это совершенно точно.
Аркадиус молчит, украдкой снова смотрит в сторону вилл, где помещаемся мы с Анной. Зои бросает взгляд на меня, потом подносит флягу к губам. Я пытаюсь вспомнить, что у меня там, в седельных сумках, запасено, слишком быстро я собирался в дорогу. А как хорошо бы сделать сейчас глоток черного вина из Требизонда.
Холмы окутываются синевой, только на розоватые стены кастры на вершине падают последние лучи. Среди деревьев звучат голоса и смех. Ах, куда ты заехал, среди каких рек потерялся, кто поможет тебе, бедный мой Маниах? Что делаешь ты здесь?
Темнота, я лежу под ветвями на крыше, среди деревьев звучат струны. А, это Даниэлида, это ее арфа запела в старом амфитеатре.
Мне снятся странные сны. В них звучит рев, сиплый, злобный рев зверя среди ночных деревьев, он наполняет ночь тревогой.
НО ОНИ СУЩЕСТВУЮТ
Мне трудно сегодня вспомнить, кто произнес впервые это слово — дракон. Кажется, оно сначала прозвучало в шутку. Возможно… когда юнцы наутро собрались на остатках улицы? Но нет, они тогда всего лишь начали хихикать, рычать друг на друга, да, кажется, они устроили соревнование — кто страшнее заревет.
Вот так я понял, что тот звук в ночи был не сном. Если только здесь не снятся одинаковые сны нескольким людям одновременно.
Что ж, значит, мне предстояла в этот начавшийся день пара несущественных дел — разобраться в том, какой едой торгуют на местном рынке, например — и одно дело чуть более существенное.
Узнать, что живет в местных лесах.
Я прошелся по бывшей главной улице.
Возле отлично сохранившегося полукруга колонн Прокопиус был занят чем-то интересным. Он, с помощью палки и некоего толстого обрубка, выворачивал из земли каменные плиты. Ему помогал Аркадиус, явно оставивший свои размышления о парадисосе. Подошел Никетас с выставленным вперед небольшим животиком, ткнул в Прокопиуса пальцем и произнес слово «технит» — как сообщила мне через некоторое время Анна, это означало человека, который работает руками, а не головой. У них завязался небольшой разговор, Никетас присел, начал писать палочкой на земле, потом, шевеля толстыми губами, стал считать монетки. После чего вся троица побрела вверх по холму, в город — или деревню, как угодно.
Я подозревал, что через короткое время там окажется вся наша компания и начнет отыгрываться за вчерашний «святой супчик». По крайней мере у меня были именно такие замыслы, да и проснулся я с подобными мыслями.
Анна уже не спала, она встретила меня с пальцем, прижатым к губам. Заставила сесть рядом с собой в углу дворика и замереть.
— Там, — сказала она страшным шепотом, показывая на каменную плиту, на которой были разложены хлебные крошки, штук пять, дорожкой, которая кончалась у ее ног.
Толстый серый грызун размером в мизинец, поняв, видимо, что наши шаги и шевеление позади, высунулся из щели между плит.
— Хомяк, — сказала ему покровительственно Анна.
Хомяк, или кто он там был, ничего не имел против согдийского языка. Первая крошка исчезла, и, волоча за собой хвостик, он серой мягкой каплей двинулся к следующей цели, поближе к ногам Анны. Долго шевелил носом, посматривая на нас.
— Подумай о детях, — напомнила ему Анна. Он подумал, но вторую крошку сожрал все-таки сам. Потом замер и задумался всерьез.
— Я все-таки когда-нибудь заставлю его поверить в дружбу, — прошептала Анна, но хомяк явно не верил в дружбу, услышав шепот, он исчез среди камней в одно мгновение.
Мы пошли вверх по тропе среди мальв ростом выше наших голов и кружащихся медовых пчел. Никетас с достоинством прошествовал нам навстречу, поприветствовал, а потом, ближе к вершине, возник снова, сзади, и обогнал — ведя под уздцы вьючного мула из нашей конюшни.
Нырнув в пронизанный теплым ветром темный туннель под слепленной из разных кладок башней, мы, конечно, оказались скорее в деревне, чем в городе. Тротуары с мозаикой, на которой танцевали бы голые забытые боги, здесь не виднелись даже в самом центре, у приземистого храма. Но одна главная, прямая улица, мощеная плитами, здесь была, от нее расходилось много тупиковых переулков, и там уже под ногами был мелкий камень, щебенка или галька. Впрочем, нам в переулках было нечего делать, мы с Анной внимательно изучали здешний рынок на горячей площади и делали запасы, увешивая руки мешочками и горшочками в соломенной оплетке. И — да, здесь была какая-то горячая еда, и очень странный хлеб.
— Сыр-р-р, — удовлетворенно сообщила мне Анна у мраморного прилавка с углублениями, и начала пробовать: серый ноздреватый, кремово-белый, сочащийся соком… Дегустация продолжилась у прочих прилавков. Торговцы иронически посматривали на меня и не выпускали из виду всю нашу прочую компанию. Да, тут, кажется, бродили все наши, кроме Зои (у нее для этих и иных целей был Ясон, вызывавший на рынке сложные чувства). И было очень ощутимо, что мы здесь чужие, люди из Города, в приталенных туниках с длинными рукавами, с закинутыми за левое плечо накидками. Здешние поселяне, несмотря на жару, не расставались с грубыми хитонами и плащами из шкур, зато ноги по большей части были босыми. И женщины, как я заметил, не очень-то старались закрывать лица.
Анна переместилась к овощным прилавкам, между которых бродил десяток овец.
Самая видная из них уверенно тронулась к Анне, потряхивая грязными колтунами шерсти под животом, и вытянула вперед улыбающуюся губастую голову.
— Овца, — поприветствовала ее Анна и скормила бесплатную морковку с прилавка. Я понял, что продавцу пора дать монетку.
— Вон там, — прервал я овечью радость, показывая Анне на прилавок с краю. Там лежали луки, кинжалы, топорики и все прочее, необходимое весьма популярной здесь, наверное, профессии.
— Охотники. Ну, конечно, — уважительно сказала Анна, и завязала с продавцом разговор.
Итог его был ожидаемым. По этим горам скачет несколько видов диких козлов. По земле ползают очень неприятные змеи, включая одну совсем местную («в соседней долине таких нет»), и еще одну, явно напоминающую то, что живет в песках между Бухарой и Самаркандом. Вообще очень много змей. В небе летают орлы и их собратья. Еще — какой-то камышовый кот. Есть кабаны, и это очень опасно. А также шакалы и волки. И несколько медведей.
Да, торговец слышал странный звук ночью. Вся деревня, собственно, его слышала и обсуждает. И ни один здешний зверь такого рева издать бы не мог.
— Это что означает — что ревела эта тварь вчера впервые? И даже старики такого звука раньше не слышали?
Анна поняла задание и продолжила беседу. И потом кивнула мне.
И, кажется, сама мгновенно поняла, что это весьма интересный факт. Стоило нашей компании появиться в этих лесах и горах, как… То ли дело, если бы весь рынок начал бы рассказывать нам про какого-нибудь знаменитого уже полвека зверя-убийцу, про обглоданные человеческие кости на узких тропах. Но, как ни странно, ничего подобного здесь не водилось — пока.
— У них очень странный язык, — сообщила Анна мне задумчиво. — Но в целом понятно. То есть ничего не понятно. Надо узнать, все ли из наших ночью были на месте.
Я с интересом посмотрел на нее. Неплохо для девушки, которой довольно далеко до двадцати.
Пообедала вся наша компания — каждая группка в своем углу рыночной площади — там же, снова и снова набрасываясь на прилавки. В шестом часу от восхода, то есть когда солнце оказалось как раз у нас над головой, мы обнаружили, что деревня пустеет и засыпает, многие начали укладываться прямо за прилавками.
Потом мы, так же группами, под сонными взглядами местных жителей, тронулись вниз. Никетас вел под уздцы мула, отгонявшего насекомых ушами и хвостом одновременно, на мула были нагружены какие-то кирки и прочие тяжелые инструменты, торговец провожал его взглядом мрачно — этот человек умеет торговаться, мысленно отметил я.
