Сергей ГОРОДНИКОВ - Алмаз Чингиз-хана
На значительном расстоянии от города беглецы обогнали караван с товарами. Охранники каравана не могли понять, что произошло в цитадели, и верблюды с туго наполненными мешками в суматохе сгонялись ими с дороги, освобождали ее скачущим всадникам.
Вскоре Бухара осталась далеко позади. Только верхушки самых высоких минаретов еще виднелись за спинами беглецов. Борис стал замедлять бег своей лошади, отставать от казаков.
— Ты чего?! — Федька Ворон придержал взмыленного жеребца, на секунду обернулся взлохмаченной головой. — А-а, да чёрт с тобой!
Он отмахнулся от него рукой и погнался за своими товарищами. Когда все казаки пропали за краем земли, Борис остался один на всём протяжении видимой части этой дороги. Преследовать их — не преследовали. И он позволил коню перейти на шаг. Так и ехал до вечера, сам не зная, куда и зачем.
3. Тайна разрушенного храма
Было по-утреннему свежо. Ремесленникам и рабам, которые наспех латали развороченные пушечными ядрами городские ворота, некогда было обращать внимание на сбор отряда русского посланника. Их поторапливали хмурое настроение и грубые окрики стражников, которым пришлось провести тревожную ночь при охране этого участка цитадели. Как будто привлечённые стуком молотков и шумной вознёй у ворот, оттуда, где находился дворец эмира, появились двое пеших мужчин. Первым быстро шагал царский посол Пазухин, не отставал от него и слуга Алим.
Пазухин ещё от старого мавзолея увидел ярко-красные одежды стрельцов и Мещерина и поспешал к ним, зная настрой в отряде, постараться отбыть с прохладой.
— С эмиром не испортить бы отношений, — первое, что сказал Мещерин, когда посол был уже рядом.
Он лично поправил все подпруги двух лошадей, нагруженных походными мешками с поклажей, и посмотрел на ворота, на суету возле них, не скрывая, что озабочен последствиями недавних событий. Он не замечал, что посол выглядел оживленным.
— Эмир доволен, — Дольше не стал держать его в неведении Пазухин. — Узнал, каковы подаренные царём пушки в деле. — И пояснил. — Врагов у него много. А после вчерашнего происшествия слухи быстро разнесутся к соседним ханам. Он рассчитывает, многие из них теперь призадумаются, не решаться нападать на его владения.
Все стрельцы, казачий старшина-атаман с юным казачком и подьячий были готовы к отбытию. Вооружённые саблями и пищалями стрельцы уже уселись, устроились в сёдлах, посматривали на отряд воинов эмира в три десятка всадников, который подъезжал вдоль стены цитадели и должен был их сопроводить до развалин старинной крепости. Сытые и отдохнувшие несколько дней лошади заражались общим желанием отправляться в путь, нетерпеливо переступали с ноги на ногу. Дожидались только знака Мещерина.
— Странный у тебя путь, в Москву через Тобольск? Дела там какие? — Не получив ответа, Пазухин вздохнул, передал Мещерину запечатанное сургучом письмо, которое тот спрятал под кафтан на груди. — Остальное на словах объяснишь в боярской Думе. — В тихом голосе Пазухина проявились отголоски искренней грусти. — Мало людей берешь.
— Я везучий, — ответил Мещерин.
Надо было прощаться.
— Когда еще русского обниму? — Пазухин неожиданно крепко обнял Мещерина. На ухо ему проговорил. — Проверять меня приезжал?
И не дожидаясь ответа, отстранил.
Лишь только Мещерин поднялся в седло, все тронулись. Ремесленники и рабы прекратили работу в воротах, пропустили оба выезжающих отряда. Вперед двинулись всадники эмира, за ними Мещерин и атаман с казачком, следом, хорошо справлявшийся с конем подьячий, и замыкали выезд из города повеселевшие стрельцы.
Пазухин наскоро перекрестил спины последних стрельцов, шелковым китайским платком смахнул ни то пот, ни то слезу и про себя окончательно оценил Мещерина.
— Ловок, шельма, — чуть слышно проговорил он себе под нос. — Возле царя крутится.
По выражению круглого лица непонятно было, осудил ли, одобрил он Мещерина или позавидовал ему. Он стоял, пока ремесленники и рабы не возобновили работу. А оба верховых отряда удалялись и отдалялись к востоку от утренних теней и хранящих прохладу укрытий города.
К полудню на открытом пространстве жара уже тяготила и отупляла. А на второй день пути, когда солнце перевалило зенит, почти все русские всадники и лошади под ними выглядели давно и безнадежно усталыми и от духоты и от обжигающего солнца. Они тянулись за привычным к такой погоде отрядом воинов сопровождения. Только у жилистого атамана это путешествие не отнимало сил. Он крепко сидел в новом седле и не упускал из виду Мещерина.
— Отец, почему Мещерину не нравится, что мы с ним? — спросил его красивый казачок.
— Он и сам этого не знает, — уклончиво ответил атаман.
Следом за ними ехал десятник стрельцов. Он по-хозяйски берёг своего коня, старался помогать животному избегать лишних усилий и время от времени монотонно бубнил подьячему почти одно и то же.
— По жене, деткам скучаю, — рассказывал он. — Отрез на платье везу…
Петьку духота измотала больше остальных, и он тащился самым последним.
— И чего бусурманы увязались с нами? — пробормотал он, с досадой наблюдая, как временно отставший сотник отряда эмира легко проскакал мимо к своим воинам, затем послал троих всадников вперед, на разведку. — Из-за них спешим…
Румянцев услышал, обернулся.
— А это, чтоб ты дочку эмира не увез, — громко объяснил он со всей серьезностью, на какую был способен. — Сохнет по тебе девка, бежать решилась.
— Так я ж ее не видел?! — удивился Петька.
— Ой, ли? — с недоверием качнул головой Румянцев. — А куда это ты ночами выскакивал, до рассвета пропадал?
— Так я ж по другому делу! Живот замучил.
— Да ну?! — искренне и недоверчиво удивился Румянцев.
Стрельцы прислушивались, начинали улыбаться, тянулись к бурдюкам с водой.
Сотник отряда эмира убеждал Мещерина не пережидать, пока спадет духота, двигаться вперед. Обещал к вечеру привести к речке неподалёку от развалин крепости, которую обязательно хотел увидеть Мещерин. Мещерин согласился с его доводами, и оба отряда сделали лишь короткую остановку на всём дневном пути. Зато вышли к речке ещё при солнечном свете.
Красное солнце большей частью круга опустилось за развалины древней крепости, которые сохранились на вершине холма, и мрачная тень от них накрыла подъезжающий к берегу русский отряд. Мещерин глянул наверх холма, придержал коня и вернулся к отряду сопровождения, который по знаку сотника остановился перед изрезанной тенью крепости, словно из опасения ступать на неё.
— Дурная слава у этих развалин, — негромко объяснил сотник эмира своё поведение. Атаман заставил свою лошадь сделать шаг ближе к ним, навострил уши, чтобы не пропустить ни слова из их разговора. — По старым поверьям, разрушил крепость сам Чингисхан. С тех пор будто бы злой дух охраняет ее от людей. Кто решится проникнуть в нее, того ждёт несчастье. — Сотник примолк, затем твёрдо закончил. — Здесь я поверну назад. Мои люди верят старым поверьям и боятся приближаться к этим местам.
— Ты смелый воин и не хочешь отдохнуть здесь до утра? — чуть заметно волнуясь, глянул на него Мещерин.
— Я выполнил поручение эмира и поворачиваю коней обратно, — серьезно ответил сотник. — Ты просил эмира довести тебя до этих развалин. Я довел.
Мещерин не стал настаивать.
Он постоял на пологом склоне у основания холма, смотрел вслед отряду воинов эмира. Отряд удалялся и пропал меж песками и красным предвечерним небом. Мещерин глянул на берег речки. Она была из тех, что пересыхают к середине лета, но в это время года ещё дают жизнь прибрежной растительности. Стрельцы на выбранном им месте устраивались на отдых и готовились к ночлегу. Разгорался костер из сухого камыша, над огнём прилаживали котелок с водой; а утомлённые продолжительным душным переходом стреноженные лошади, напившись, лениво отдыхали на скудном травой выпасе близ камыша. Он успел заметить, что атаман был в стороне от всех и исподволь наблюдал за ним. От костра донесся грубоватый смех некоторых стрельцов в ответ на солёную мужскую шутку, и атаман обеспокоено посмотрел вокруг и обернулся, нашёл взглядом подростка казачка на берегу речки.
Когда атаман снова посмотрел на склон холма, Мещерина там уже не было. Он бросился к гребню склона, где видел его, но остановился после нового раската смеха у костра и оклика:
— Отец!
Казачок приближался к нему быстрыми шагами и перебежками.
— Я с тобой, — объявил он, нагнав атамана; лицо его было смущенным, на щеках проступил румянец.
Атаман не огорчался, упустив Мещерина, не стал его выискивать. Деваться тому было некуда, все равно вернется.
А Мещерин, избавясь от его слежки, поднялся на холм, к разрушенным древней войной и неумолимым временем крепостным воротам. Он не подавал вида, что удивлен и недоволен неожиданной встречей: привалясь спиной к остаткам испещрённой ветрами стены, на каменном обвале сидел Борис. Глаза сидящего были закрыты. Лицо и драконью пасть на груди, обращённые к большому у края земли солнцу, заливало красным светом, который придавал загорелой коже бронзовый оттенок. Лук и две стрелы покоились на раздвинутых коленях. Вид у него был странным, неестественным, будто не до конца пробудившийся бронзовый страж из прошлых веков охраняет священные развалины. С данного места хорошо просматривались окрестности вдоль реки, и можно было следить за отрядом, оставаясь незамеченным.
