Александр Бушков - Аргонавт
В общем, он, кажется, неплохо играл принятую на себя роль – благо настоящих электротехников поблизости пока что не появлялось, и разоблачения можно не опасаться. К тому же он с профессиональной хваткой очень быстро отыскал прекрасный повод увести беседу далеко в сторону. Вчера за ужином заикнулся о своем интересе к спиритизму: мол, ходят самые разные разговоры, сам он не то чтобы верит и не то чтобы не верит, просто был доселе бесконечно далек от этого преинтереснейшего явления…
Всё. С этого момента прекратились расспросы и начались сплошные монологи леди Холдершот – причем свою лепту порой вносил «ассириец», к которому она обращалась за подтверждением тех или иных истин, догм, аксиом и деталей. И за ужином, и позже, в курительном салоне (леди Холдершот египетские пахитоски истребляла в количествах, сделавших бы честь драгунскому вахмистру, так что курительная оказалась не тем местом, где от нее можно спастись) Бестужев узнал о спиритизме, его адептах и повседневной практике столько, что еще немного – и сам окажется в состоянии при нужде изобразить завзятого спирита, с большим знанием дела сможет толковать об эктоплазме, магнетических вибрациях, «бессознательном письме» и языке стуков… А то и медиума из себя представить более-менее удовлетворительно.
Почему-то сегодня его сотрапезники запаздывали, вопреки обыкновению, и Бестужев покончил с первым в совершеннейшем за столом одиночестве, чему, следует признать, был только рад. Как и в течение всего предшествующего дня, время от времени, проделывая это достаточно незаметно, поглядывал влево, на стол, располагавшийся неподалеку от его собственного, – и до сих пор не мог сообразить, с кем же столкнулся. Безусловно, это какое-то притворство, маскарад, театр, но где собака зарыта? Без дополнительных сведений никак не догадаться…
Двое из четверых за тем столом ни малейшего интереса не представляли – пожилая семейная пара, респектабельная, тихая и скучная, державшаяся с уверенным равнодушием людей, которым отнюдь не в новинку такие рестораны и такие пароходы. Третья особа, пожалуй, тоже не вызывала любопытства: скромно одетая дама, довольно далеко продвинувшаяся по пути от тридцати лет к сорока, нельзя сказать, чтобы некрасивая, но какая-то бесцветная, скованная, уж для нее-то, с первого взгляда ясно, окружающая обстановка была в новинку, порой дама, не сдержавшись, бросала вокруг откровенно любопытные взгляды. При этом никак нельзя сказать, что она «из простых»: безукоризненно сидящее дорогое платье, украшения с весьма крупными драгоценными камнями, несомненная сноровка в обращении со столовыми приборами, достигнутая полученной с раннего детства выучкой. Ни тени вульгарности, ничего от парвеню – голову можно прозакладывать, дама из общества, другое дело, у нее вид затворницы, долгие годы безвылазно прожившей в какой-нибудь глуши и совершенно не привыкшей к той обстановке, что их сейчас окружала. Провинциальная дворянка, на которую неожиданно свалилось нешуточное наследство? Жертва самодура-мужа или самодура-опекуна, вплоть до последнего времени вынужденная пребывать в помянутой глуши, вдали от коловращения бомонда?
А вот ее спутник… В нем самом, если поразмыслить, опять-таки не усматривалось ничего из ряда вон выходящего или примечательного: полнокровный усач лет сорока, вполне светский, но для людей понимающих меченый невидимым клеймом легонького изъяна: чересчур самонадеян, к цыганке не ходи, излишне фатоват, с налетом вульгарности, с уверенностью можно предположить, исполнен чванства и совершенно незаслуженного чувства превосходства над окружающими. Дама, как давно удалось установить, перед ним откровенно тушуется, в ее обращенных на спутника взглядах смесь боязливого уважения и преданности…
Как подсказывает жизненный опыт, помноженный на жандармский, подобный субъект с равным успехом может оказаться и абсолютно благонадежным экземпляром, чертовски неприятным в общении, однако законопослушным… и карточным шулером высокого полета, господином фармазоном, значащимся в полицейских картотеках полудюжины европейских держав.
Скорее уж верилось во второе. Поскольку этот господин с тех самых пор, как Бестужев узрел его впервые, щеголял в одном и том же наряде – в российской военной форме, сидевшей на нем, нужно признать, как влитая.
На первый взгляд – ничего необычного. Всего-то навсего поручик лейб-гвардии Конного полка: алый колет с петлицами, галуном и эполетами, галунный пояс, синие брюки-чакчиры с двойным алым лампасом и выпушкой, разумеется, без каски и палаша… Где-нибудь в провинции – крайне примечательное зрелище, привлекающее всеобщее внимание (особенно дам), зато в Санкт-Петербурге, набитом блестящими гвардейцами превеликого множества «старых» и «молодых» полков особого интереса, в общем, и не вызовет, пусть и гвардионец, но всего-навсего поручик… кстати, для поручика определенно староват, и весьма…
Но ежели персону сию подвергнет вдумчивому анализу человек понимающий, наподобие Бестужева, кадрового офицера и бывшего «черного гусара» – получится занятно…
Прежде всего, на нем праздничная форма – непонятно, с какой стати. Не парадная, не придворная, не повседневная – именно праздничная. Меж тем давным-давно разработаны строжайшие регламенты, в каких именно случаях господа офицеры обязаны появляться в той или иной форме – и эта (с бальными шпорами, изволите видеть!) моменту нисколечко не соответствует. Регламенты эти знает наизусть любой, только что произведенный в офицерский чин (а то и особенно усердный кадет или юнкер), ну, а уж поручик полка «старой» гвардии, высочайшим шефом которого изволит состоять сам государь император…
За пределами своего Отечества русский офицер появляется в форме, лишь пребывая при исполнении неких служебных обязанностей. Даже если предположить, что этот господин, скажем, направляется для службы военным агентом в одно из российских посольств… нет, и в этом случае он не стал бы щеголять в праздничной форме, получился бы, как выражаются флотские, изрядный «гаф», то есть вопиющее нарушение правил…
А уж награды у него на груди! Снова фантасмагория!
Французский офицерский крест Почетного легиона, германский крест Дома Гогенцоллернов… вообще-то немало русских офицеров обладают подобными регалиями, полученными, разумеется, не на бранном поле, а из дипломатических соображений, но в том-то и загвоздка, что они располагаются впереди российских! Чем опять-таки нарушен очередной строжайший регламент: любая иностранная награда, какой бы почетной и высокой она ни была, обязана пребывать после отечественных, исключений из этого непреложного правила не существует даже для его императорского величества.
И российские, российские!
На груди у этого странного гвардейского поручика красуются рядышком, в трогательном соседстве две Анны третьей степени, причем обе без мечей. Это так же нереально, как Андреевская (либо иная другая) лента на армяке дворника или гвардейские эполеты на вицмундире чиновника Министерства путей сообщения. Будь одна из них получена за военные заслуги, а другая – за сугубо цивильные отличия, еще куда ни шло, встречается такое. Однако два одинаковых ордена одной и той же степени, приколотые рядышком… Нереально. Невозможно. Попросту не бывает.
И невозможно представить себе, каким чудом на груди гвардейского поручика оказалась серебряная медаль «За беспорочную службу в полиции», которой награждаются исключительно нижние чины. Чтобы дворянин, прежде чем стать гвардейским офицером, нес службы в полицейских нижних чинах… это уже из области самой дурной фантазии, господа… Да и лента ее насквозь фантазийная, в русской наградной системе отроду не значившаяся, зеленая с белым и черным…
И, наконец, жемчужина фантазийности!
Он еще раз бросил пристальный взгляд украдкой – нет, никакой ошибки быть не могло…
Последней в ряду наград висела медаль «За усмирение польского мятежа 1863 – 1864». Ошибиться невозможно, она одна такая, одна-единственная: на лицевой стороне двуглавый орел без каких-либо надписей. Как явствует из даты, означенный субъект участие в усмирении польского мятежа мог принимать разве что в качестве грудного младенчика – но подобных воителей мировая военная история не отметила. Вдобавок висит медаль не на положенной Романовской ленте государственных российских цветов, бело-оранжево-черной, а на черно-синей, опять-таки в наградной системе Российской империи отроду не существовавшей. Польский военный орден, Виртути Милитари, располагался на подобной – но там две узких черных полоски обрамляли синюю, а здесь сине-черная лента, обе полоски равной ширины… Да и последние награждения этим орденом производились при государе императоре Николае Павловиче…
