Дэвид Дикинсон - Ад в тихой обители
Державший в руках свежий выпуск местной газеты «Графтон Меркюри» Батлер являлся редактором этого еженедельника — отнюдь не самого мощного органа печати, но рупора, достаточного, чтобы журналист мог проявиться, сделать себе имя. Для Батлера, который трудился в Комптоне лишь девять месяцев, это было уже ступенькой выше прежней его вечерней газеты в Бристоле.
Смахнув на стул рисунки двух своих сынишек, Энн развернула газетный лист. Патрик возбужденно заглядывал через ее плечо. Она читала о кончине Джона Юстаса. Прощально пылкие хвалы «смиренно посвятившему себя церкви и служению людям нашего города» (от епископа), «всеми любимому, оставившему нас с сознанием невосполнимой утраты» (от декана), «безвременно почившему в самом расцвете столь благодетельных для нас талантов» (от архидиакона)…
Следом абзац, которым Патрик Батлер безмерно гордился. Абзац, который, по его расчетам, непременно должен был стать сенсацией, в преддверии чего уже были налажены контакты с парой солидных общенациональных газет. Автору светило стать знаменитостью.
«Редакции “Графтон Меркюри”, — читала Энн, не видя Патрика, но ощущая его совсем близко, — удалось узнать, что покойный соборный канцлер Джон Юстас был при жизни одним из богатейших людей Англии, возможно, самым большим богачом. Его отец, весьма преуспевавший британский инженер, немало приумножил свое состояние в Америке. Мать получила американское наследство. По завещанию родителей после их смерти канцлеру достался колоссальный пакет акций, ценность которых постоянно возрастала. Известно также, что он унаследовал солидный капитал старшего брата Эдварда. Умер мистер Джон Юстас одиноким холостяком».
Энн Герберт глянула на друга.
— Ну и ну! — сказала она. — А откуда ты это знаешь?
Патрик Батлер смотрел с хитрой загадочной улыбкой.
— Источники вообще-то надо хранить в тайне, — ответил он. — Не полагается раскрывать, где мы, журналисты, добываем информацию. Тут, знаешь ли, у кое-кого могут быть неприятности.
— Если вы думаете, мистер Патрик Батлер, — строго заговорила Энн, — что можете ходить сюда и пить чай, а иногда и ужинать, но ничего не говорить, когда вас спрашивают, вам лучше бы пойти да поискать другое место.
Стараясь казаться суровой, Энн сознавала свою слабость. Патрик продолжал улыбаться:
— Дам тебе три попытки угадать, откуда сведения.
— Хорошо, дай подумать. Мистер Юстас сам тебе рассказал, да? Угадала?
— Мимо, — ответил Батлер. — Я только пару раз его встречал. Давай дальше.
Энн опять поглядела на статью, будто надеясь вычитать под текстом имя секретного источника.
— Наверно, доктор Блэкстаф. Он ведь очень дружил с канцлером.
— Снова промах, — весело возвестил Патрик. — Последний выстрел. Если не попадешь, других шансов не будет.
На сей раз Энн по-настоящему задумалась. Должно быть, размышляла она, кто-нибудь из собора. В таких замкнутых мирках все знают все друг про друга.
— Декан, — уверенно произнесла она, — декан тебе сказал.
Патрик был поражен и восхищен:
— Как же ты догадалась? Вообще-то не декан, но очень-очень близко.
— И конечно, не архидиакон. К нему и близко не подступишься. Ох, знаю — епископ. Это епископ!
Патрик Батлер хлопнул в ладоши и ласково заглянул в глаза Энн:
— Точно! Полгодика назад мне обо всем поведал лично Джарвис Бентли Мортон, лорд-епископ.
— Но он теперь, наверно, рассердится, Патрик? Ты не боишься?
Патрик схватил газету, помахал ею:
— А где в статье хоть тень упоминания о нем? Я написал, что потрясающую новость редакция узнала от епископа? Ни слова, ни намека. И он же тогда не предупредил, что по секрету, строго конфиденциально и прочее. Информация все равно бы просочилась. Но только мы первыми ее дали — эксклюзив! Мировая сенсация со страниц «Графтон Меркюри», Энн! Грандиозно!
Энтузиазм друга растрогал улыбнувшуюся Энн:
— И как это епископ вдруг разговорился? Под хмельком, не иначе?
Патрик вернул газету на стол, аккуратно расправил смятый уголок.
— Вышло действительно весьма забавно. Было это в конце лета на матче по крикету. Комптонская церковная команда против парней из Эксетерского собора.
Епископ болел за своих, глядя не с трона в каком-нибудь шатре, а сидя прямо на траве, как простой смертный. Комптон отбивал, отличался у них четвертый номер, канцлер Юстас — бэтсмен[7] что надо, Энн, уж можешь мне поверить. Никаких деревенских выкрутасов с битой. Аккуратно и благородно примет мяч: тук, щелк — и пушечный удар словно бы без усилий. Тут он как раз послал такой мяч в аут, что трое кинулись догонять. Епископ от восторга хлоп меня по плечу: «А?! Не подумаешь, глядя на поле, что Джон Юстас — один из богатейших людей в Англии!» Ну и тогда же рассказал мне про семью канцлера, про все. И одна странная штука случилась под конец, как бы даже какой-то знак.
— О чем ты?
— Понимаешь, мистер Юстас все время отбивал. Казалось, он до самого финала так и будет — блестящий бэтсмен. Но едва епископ успел договорить, канцлер стал на подачу и забросил мяч, будто чистейший боумер.
Миссис Кокборн гневно взирала на свой завтрак в столовой Ферфилд-парка. Ярость ее была холодна, как яичница, лежавшая на столе перед ней. Тост подали сырым и мягким. Чай — еле теплым. Словом, война между слугами покойного Джона Юстаса и его сестрой возобновилась. Накануне вечером голоса в холле для прислуги (Эндрю Маккена выступал спикером этого парламента) прозвучали единодушно. Менее чем за сутки Августа Кокборн успела оскорбить каждого из членов сообщества разнообразных служителей усадьбы. Теперь расплачивались с ней. «Всех вон! — постановила мысленно она. — Всех до единого за дверь, и без рекомендаций, без всякой помощи в этом жестоком мире».
— Доктор Блэкстаф, мадам. — Младший лакей готов был высоко и твердо нести знамя попранной чести. — Он ожидает вас в гостиной.
Предстоял следующий допрос. Августе Кокборн раньше уже приходилось встречать здесь доктора. Держалась она с ним всегда подчеркнуто индифферентно, чувствуя, видимо, что его близость брату значительно превосходила ее собственную. Доктор, в свою очередь, мало интересовался сестрой друга, имея при этом крайне раздражавшую привычку всякий раз выяснять, где она ныне проживает. «Все еще в Челси?» — осведомлялся он с улыбкой. И когда она (весьма неохотно сообщая об отступлении на менее звучный рубеж) называла другой район столицы, он повторял новый ее адрес так, словно речь шла если не о чумном квартале, то уж явно о недостаточно престижном. «В Западном Кенсингтоне?» — переспрашивал он при их последнем столкновении, «в Западном Кенсингтоне?», будто ему с трудом верилось даже в существование такого места.
Однако этим утром доктор Блэкстаф, очевидно, приложил все силы, дабы вести себя учтиво и почтительно. Явившись в темно-сером костюме безупречного покроя, он начал с выражения искренних соболезнований по поводу постигшей ее тяжкой утраты. Затем стал объяснять, что организацию похорон взял на себя декан. В сложившейся ситуации, полагал доктор, это правильно: именно старшему священнику собора и надлежит проследить за обрядом прощания с одним из членов его причта. Тем более что у декана вообще склонность к организации любых мероприятий (потому, надо думать, и декан). Траурный ритуал запланирован — при условии одобрения миссис Кокборн, разумеется, — на полдень в среду через неделю. Задержка вызвана тем, что декану удалось найти в Нью-Йорке брата-близнеца покойного Джона Юстаса, Джеймса, и он на самом быстроходном трансатлантическом лайнере успеет прибыть вовремя. Власти собора, продолжал доктор, намерены провести церемонию прощания с неким церковным аналогом полных воинских почестей. Ведется также разговор насчет мемориальной доски в северном трансепте, под самым древним и прекрасным соборным витражом. Собственно же погребение — по желанию самого Джона — состоится здесь, в усадьбе, позади примыкающей к этому дому маленькой церкви.
Впервые со времени приезда в Ферфилд-парк Августа Кокборн была приятно удивлена. Здешних слуг, безусловно, придется разогнать, но местному соборному декану можно, пожалуй, задержаться.
— Превосходный порядок действий, — кивнула она. — Организовано, по-видимому, будет со знанием дела.
Последовала ее милостивая, слегка скептичная улыбка.
— Однако, доктор, теперь я попросила бы вас рассказать о предсмертных часах моего брата. Это ведь так естественно для кровной, ближайшей родни — желание узнать все детали, все мелочи. А вы последний, кто видел брата живым.
К подобной просьбе доктор Блэкстаф хорошо подготовился, возможно, даже слишком хорошо. Принявший к сведению отчет Маккены («глядит, будто ни одному слову не верит… глазами прямо-таки мозг тебе просвечивает»), доктор замыслил ослепить и подавить грозную инквизиторшу величием медицинской науки. Пролистав гору фолиантов, он набрал множество терминов, касавшихся болезни сердца и понятных лишь специалистам. Потребуется, думал он, разъяснять каждое название. Доктор продумывал варианты диалогов, многократно повторял их, репетировал, пока не счел себя готовым ко всему.
