Эллис Питерс - Ярмарка Святого Петра
Эмма ожидала, что при приближении Берингара и стражников сокольничий вскочит на коня и попытается скрыться, но, если поразмыслить, с какой стати ему было бежать. Ведь, когда он уезжал из Шрусбери, никто его ни в чем не подозревал. В аббатстве все были уверены, что Эмма отправилась домой, в Бристоль. Почему они — монах, Хью и, в первую очередь, Филип — решили, что ей грозит опасность, и примчались сюда? Девушке предстояло многое узнать, так же как и о многом поведать. Но на это у нее еще будет время. Сейчас же она могла лишь радоваться вновь обретенной жизни. Сердце ее переполняла благодарность, и, кажется, в нем зарождалось новое, еще не изведанное ею чувство.
— Что его ожидает? — поинтересовалась девушка.
— Ну, он, ясное дело, во всем признается, но попытается переложить большую часть вины на своего лорда.
Кадфаэль полагал, что Турстану не избежать отправки на галеры, и это, по мнению монаха, было только справедливо, однако Эмме он ничего говорить не стал.
Счастье избавления от неминуемой гибели было столь велико, милосердие, излившееся на нее, столь безгранично, что Эмма не могла не сочувствовать и не желать добра всем, даже тем, кто не заслуживал снисхождения.
«Это прекрасно, — подумал Кадфаэль, — и упаси меня Господи огорчить ее неуместной обмолвкой».
— Тебе холодно? — нежно спросил Филип, почувствовав под рукой легкую дрожь ее тела.
— Нет, — ответила Эмма и, слегка повернув голову, коснулась лбом закопченной щеки юноши. Она улыбнулась, и Филип ощутил мягкий изгиб ее губ у своего горла. Она доверялась его заботе и покровительству, и в этот миг никакая сила не смогла бы отнять ее у него.
По вытоптанной траве двора подошел Хью Берингар, пропахший дымом и гарью.
— Мы сделали все возможное, — промолвил он, вытирая лицо. — Нам лучше вернуться в Шрусбери, незачем здесь задерживаться. Сержанта и большинство своих людей я до времени оставлю в маноре, но вам — он с усталой улыбкой обернулся к Эмме — необходимо как следует перевязать руку и улечься в постель. Нечего и думать о том, чтобы пуститься в дорогу, пока вы не поправитесь. Бристолю придется подождать. Мы доставим вас в аббатство, к Элин, там вам будет хорошо.
— Нет, — решительно возразил Филип, — я отвезу Эмму к своей матушке, в Шрусбери.
— Хорошо, будь по-твоему, — согласился Хью. — Это ведь ненамного дальше. Но давай все же завернем по дороге в аббатство, чтобы брат Кадфаэль смог раздобыть необходимые снадобья. Да и Элин надо успокоить, пусть сама убедится, что с Эммой все в порядке. Не забывай, приятель, что ты кое-чем ей обязан. Она там старается утихомирить одного малого, у которого ты, как я слышал, позаимствовал лошадь.
Даже под слоем сажи можно было заметить, как густо покраснел юноша.
— Что правда, то правда, — ответил он. — Я готов понести наказание за конокрадство, но лишь после того, как благополучно доставлю Эмму к матушке.
Хью рассмеялся и дружески похлопал юношу по плечу.
— Ну уж нет, покуда я здесь помощник шерифа, суд тебе не грозит, разве что ты учудишь что-нибудь в будущем. С купцом мы поладим, вот увидишь. Элин его уже успокоила. К тому же, пока ты тут был занят сверх головы, мы поймали его лошадь. Она напоена, хорошо отдохнула. Ее отведут назад в поводу и вернут хозяину, так что он вовсе не пострадает. Лошадей здесь достаточно, я подберу подходящую для тебя и Эммы.
Командуя тушением пожара, Хью то и дело поглядывал на парочку и убедился, что не стоит посылать за паланкином для девушки. Только круглый дурак мог бы попытаться вырвать ее из объятий Филипа, а Хью дураком вовсе не был.
Эмму завернули в мягкий плед, найденный среди спасенных пожитков. Это было сделано скорее для удобства в дороге, чем для защиты от холода, поскольку вечер стоял теплый и тихий, хотя в пути, когда пройдет первое потрясение, Эмма могла почувствовать озноб. Девушка принимала их хлопоты покорно, словно в полусне, хотя все понимали, что рука у нее, должно быть, болит очень сильно. Но по сравнению с глубочайшим внутренним удовлетворением, которое она испытывала, все остальное было не в счет.
Филипа подсадили на здоровенного мерина с широкой спиной, а затем подняли к нему завернутую в плед Эмму. Рядом с юношей, в кольце его рук, склонив голову ему на плечо, девушка чувствовала себя как в колыбели. Казалось, сам Господь сотворил этих двоих друг для друга.
— Возможно, Он так и сделал, — промолвил Кадфаэль, ехавший позади них, рядом с Берингаром.
— Кто сделал? Что? — удивился Хью, мысли которого были заняты совсем другим, поскольку следом за ним двое стражников вели связанного Турстана.
— Расставил все по своим местам, — ответил монах, — в конечном счете Он всегда так поступает.
На полпути до Шрусбери Эмма уснула в объятиях Филипа, прильнув к его груди. Ее черные, пропахшие дымом волосы рассыпались, упав на лицо, так что юноша мог видеть лишь мягкие, влажные губы. Во сне девушка улыбалась. Боль в руке не прошла, но отступила куда-то далеко-далеко, как будто она обожгла руку, потянувшись к своему будущему, и это будущее стоило цены, которую пришлось заплатить. Левой здоровой рукой Эмма обнимала Филипа, чувствуя сквозь сон тепло его тела и прижимаясь к юноше все крепче и крепче.
В мягком полумраке теплого летнего вечера ярмарочная площадь выглядела заброшенной. От трех прошедших дней не осталось никаких следов, кроме вытоптанных тропинок и вмятин на траве от козлов. Теперь все будет пустовать до следующего года. Аббатские служители собрали последние пошлины, подсчитали прибыль и отправились почивать, так же как вся братия. Сонный привратник открыл ворота, но как только всадники въехали во двор, спящее аббатство, словно по волшебству, преобразилось. Из странноприимного дома выбежала Элин, а следом — ворчестерский купец, гнев которого заметно поостыл. За ними спешили брат Марк и личный писец Радульфуса.
— Отец аббат повелел тебе явиться в его покои, когда бы ты ни приехал, — сообщил писец Кадфаэлю.
— Я выслал вперед гонца, — пояснил Хью. — Аббат волновался, и он имеет право поскорее узнать, чем все кончилось.
Элин повела сонных, почти ничего не понимавших Филипа и Эмму в странноприимный дом отдохнуть и освежиться, брат Марк со всех ног припустил в сарайчик за бальзамом из тутовых листьев, известном как лучшее средство при ожогах, стражники повели в замок Турстана Фаулера, а брат Кадфаэль направился в аббатские покои, где и предстал перед Радульфусом.
Несмотря на поздний час, аббат, похоже, еще не ложился. При свете единственной свечи он внимательно посмотрел на Кадфаэля и коротко спросил:
— Все в порядке?
— Истинно так, отец аббат. Мы привезли мистрисс Вернольд — она обожгла руку, но это пройдет — и схватили убийцу ее дядюшки. Точнее, одного из убийц.
— Стало быть, есть и другой. Где же он?
— Был и другой, отец аббат, но ныне он мертв, и не человеческая рука покарала его. Никто из нас не убивал этого человека. Он погиб в огне.
— Расскажи мне все, — потребовал аббат.
Кадфаэль коротко поведал ему все, что знал. Эмме, вероятно, было известно больше, но насколько — об этом оставалось только гадать.
— Но что же это за письмо? Почему, желая заполучить его, люди шли на столь страшные злодеяния.
— Этого мы не знаем, да, наверное, никогда уже и не узнаем, ибо письмо сгорело вместе с ним, — промолвил Кадфаэль. — Но нынче страна разделена на два враждующих лагеря, и в каждом стане могут найтись люди, готовые переметнуться к противнику в надежде, что их предательство поможет им возвыситься или погубить соперников. Но какое бы зло ни замышлялось, ныне оно уже не принесет плодов.
— Я опасался, что все кончится гораздо хуже, — сказал Радульфус, облегченно вздохнув. — Слава Богу, гости аббатства не пострадали, ну а теперь опасность миновала. — Он помолчал, размышляя. — Этот молодой человек, так много сделавший для нас и для девушки, — ты, кажется, говорил, что он сын провоста?
— Да, отец аббат. И я, с твоего дозволения, хотел бы пойти к нему домой подлечить ожоги и его, и мистрисс Вернольд. Хоть они и не слишком тяжелые, лучше заняться этим не откладывая.
— Вот и займись, с Божьим благословением. Это кстати — заодно ты сможешь передать кое-что провосту. Скажи мастеру Корвизеру, что я, со всем подобающим почтением, прошу его удостоить меня своим посещением завтра поутру, ближе к концу капитула. Я должен обсудить с ним одно дело.
Мистрисс Корвизер рвала и метала, да и как же иначе. Ее непутевого сынка только что выпустили из темницы, а он тут же запропастился невесть куда. Уж полночь минула, а о нем ни слуху ни духу. Не меньше дюжины раз она божилась, что умывает руки и больше даже думать не станет об этом бездельнике, — пусть делает что хочет и идет куда хочет, хоть прямиком к вечной погибели. Однако муж никак не мог уговорить ее улечься в постель. Стоило ей заслышать что-то похожее на звук шагов, как она тут же летела к дверям с бранью на устах и с надеждой в сердце.
