Катерина Врублевская - Дело о рубинах царицы Савской
— Интересная мысль! — восхитилась я.
— Думаю, что не всех поразили лучи, — продолжил Малькамо. — Ведь, в конце концов, иудеев взяли в плен вавилоняне и ковчег их не тронул. Думаю, что кто-то спасся и рассказал об этом оружии Навуходоносору. А дальше просто: Навуходоносор подкупил кого-то из жрецов, владеющих тайной ковчега, тот вынул глаза, и спрятал обездвиженный ковчег в подземельях царя Соломона. Разведка иногла бывает сильнее самой кровавой битвы.
— Да ты стратег, мой принц! Ты достоин править царством!
Но Малькамо нахмурился, отвернулся от меня и до утра не издал ни звука.
* * *
На утреннем совете было решено немедленно собираться в путь, чтобы вернуться как можно скорее в Аддис-Абебу и рассказать Менелику, что рубины на месте, там, где и должны быть. Чтобы он немедленно поехал сам и все проверил на месте. Но тут воспротивился Аршинов.
— До колонии ближе, чем до негуса. Сердце мое неспокойно, надо узнать, что там происходит. Все-таки без пригляда нельзя.
— Там же горы на пути! — возразил Говнин.
— Ничего! — бодро парировал Аршинов. — Доберемся до порта Массауа, а там вдоль берега на лодке пойдем, быстрее будет, чем по горам лазить.
При одном упоминании о прогулке на утлом суденышке у меня стало подташнивать под ложечкой. Но я промолчала, чтобы не выдавать своей женской слабости.
— Хорошо, — обрадовался Нестеров. — Мне просто не терпится добраться до дому. Там, в колонии я оставил свои реактивы. Очень хочется отпечатать фотографические карточки ковчега, да и ваши, Аполлинария Лазаревна, где вы в короне царицы Савской.
— Оставьте оправу от рубинов в Аксуме, — неожиданно твердо сказал молчавший до сих пор Малькамо.
— Как это? — удивился Аршинов. — Столько труда и жизней положили, лишения претерпели и все прахом пойдет?
— Нет, не прахом, — возразил Малькамо. — Все негусы всегда короновались в Аксуме, возле ковчега. И даже если вы выковыряете рубины, что теперь уже невозможно и отвезете корону Менелику, все равно он будет вынужден вернуться в Аксум на коронацию. А рубины тут целее будут, им в глазах херувимов самое место.
— Не верю я никому, — отрубил Аршинов. — Оставить неизвестно кому такое сокровище? Малькамо, ты в своем уме?
— Да. Более чем. Николя, а мне ты доверяешь?
— Как своему сыну! Как Али.
— Я остаюсь здесь, в Аксуме, возле ковчега.
Эта новость поразила нас.
— Но почему?
— Малькамо, что произошло?
— Перед смертью Автоном посвятил меня в Стражи Ковчега. Он рассказал мне историю ковчега и его стражей. И я должен быть рядом. Поэтому я принял решение постричься в монахи.
Лицо его преобразилось. Глаза светились, а руки были протянуты к нам в надежде, что мы поймем его решение.
Первым опомнился Аршинов:
— Ну что ж… Решил, значит, так тому и быть. И рубины при тебе целее будут. Молодец, одобряю!
— Принц, ну, как же так? — спросила я.
— Ты не оставила мне выхода, Полин. То есть выход был один, и я его выбрал. Без тебя мне жизнь не мила. Без тебя нет смысла бороться за страну и корону. Ты предпочла родину и одиночество вдали от меня. Что ж, Бог тебе судья.
— Может, это мимолетная слабость, которая вскоре пройдет?
Аршинов подошел и положил руки мне на плечи:
— Не отговаривайте его, Аполлинария Лазаревна. Он взрослый мужчина и сам принял решение. Малькамо, держи сундучок. Храни его, как зеницу ока. Мы с негусом еще вернемся.
Малькамо принял драгоценную реликвию и поклонился.
— Можно я тебя сфотографирую на прощанье? — спросил Нестеров.
Принц кивнул. Таким он и остался в моей памяти: в белых одеждах, с огромными молящими глазами, обращенными на меня, с рубинами царицы Савской в руках.
* * *
Глава пятнадцатая
Полина заболевает. Красный Крест. Баронесса Франческа де Лускони. Встреча с отцом. Доказательство поездки. Письмо Нестерова. Подтверждение Малькамо. Рождение Марии. Письмо Анибы Лабрага. Конец.
До порта Массауа мы добирались несколько дней. В пути меня настигла лихорадка, я лежала в забытьи в повозке, запряженной мулами, и мучилась от кошмаров. На меня неслись абиссинские воины в львиных шкурах на плечах, я тонула в болоте, полном крокодилов с ощерившимися пастями, пыталась найти выход из темного подземелья. Мои спутники поили меня теплой водой из тыквенной фляги и меняли на лбу влажные повязки. Все тело ломило и меня бросало то в жар, то в холод.
Очнулась я оттого, что меня сильно тошнило. Я открыла глаза и обнаружила себя в небольшой каюте с круглым окном иллюминатором. Корабль качало, поэтому я едва успела вытащить из-под койки ночной горшок и выплюнуть туда желчь, рвавшуюся наружу.
Дверь отворилась и в каюту вошла женщина в белом платье. Ее волосы были убраны под косынку со знаком красного креста на лбу.
— Где я? — спросила я.
Сестру милосердия звали Луизой. Корабль, зафрахтованный женевским комитетом Красного Креста, прибыл к берегам Абиссинии, чтобы забрать итальянских раненых, умиравших от ран и голода. Сестра Луиза рассказала мне, что к капитану корабля прорвался русский казак зверообразного вида, по глаза заросший бородой, и настоял, чтобы тот позволил забрать больную гражданку Российской Империи. Капитан поначалу не соглашался, ведь корабль предназначался для итальянцев, но Аршинов (а это был конечно он) поклялся не сойти с места, пока мне не будет предоставлена каюта и медицинская помощь. За меня заступилась одна из патронесс Красного Креста, баронесса Франческа де Лускони, прибывшая с миссией, и капитан сдался. Меня поместили в каюту и, как могли, облегчали мои страдания, пока, наконец, я не пришла в себя. Вскоре мне стало намного лучше, я уже могла самостоятельно подниматься с постели, а через сутки уже сама предложила сестрам милосердия свою помощь в уходе за ранеными. Меня облачили в такой же наряд — белое платье и косынка с красным крестом, и поначалу поручали самые простые занятия: я щипала корпию,[83] подносила раненым питье, и просто слушала их рассказы, так как в итальянском сильна не была.
За время недолгого путешествия мы с баронессой сдружились. Это была дама весьма непрезентабельной наружности — высокая, костистая, с лицом, напоминающим лошадиное. Но у нее было такое доброе сердце, она так мастерски руководила вверенной ей миссией, что мне оставалось только восхищаться ее душевными качествами и умением досконально разбираться в любой мелочи.
Спустя двенадцать дней мы прибыли в итальянский порт Ливорно. Раненых солдат перевели на военную базу, а мне предстоял путь домой. Баронесса и тут проявила свое благородство: съездила со мной к русскому консулу в Рим, чтобы выправить мне паспорт, снабдила деньгами на дорогу и купила билет на корабль, отправляющийся в Одессу.
За дни, проведенные с баронессой де Лускони, я многое узнала о ней, да и ей рассказала о покойном муже Владимире Гавриловиче, об Аршинове, спасшем мне жизнь, и, конечно же, о Малькамо и его предложении стать царицей Абиссинии. Баронесса лишь покачивала головой, улыбка трогала ее губы.
Перед отплытием, обнимая меня, Франческа прошептала на ухо: "Милая, ты еще не догадываешься, какое счастье тебя ждет…"
Мы сердечно распрощались, и я взошла по трапу на корабль, который в скором времени доставит меня в Одессу. Заканчивалась очередная эпопея моей жизни.
* * *
На перроне стоял Лазарь Петрович и с нетерпением ожидал скорого поезда Москва-N-ск. Я увидела его первой, и соскочила с подножки, едва поезд замедлил ход.
— Боже мой, Боже мой! — восклицал отец, целуя и обнимая меня. — Загорела, как черкешенка, истощала, одни глаза светятся! Слава Богу, что целая и невредимая вернулась! Молебен закажу! Вот все рады будут!
— Папенька! — закричала я, бросившись ему на шею. — Как я рада! Как я скучала, передать невозможно!
По дому уже разносился аромат корицы — Вера пекла шарлотку с яблоками. Настенька, наша воспитанница, накрывала на стол. Мы крепко обнялись и расцеловались.
— Полина, как ты похудела! Тощая! Наверное, в мои платья влезешь. И руки шершавые, и лицо обветренное! Тебе нужен отдых.
— Полно, полно, Настенька, не нападай так сразу. Я отдохну и приду в себя, вот увидишь.
За столом, уставленным домашними яствами, мы не могли наговориться. Я рассказывала о своих приключениях, сглаживая острые углы, и все равно Настенька ахала, а Лазарь Петрович недовольно качал головой и хмурился. Вновь и вновь я вспоминала Аршинова, с которым отец был знаком, фотографа Нестерова и принца Малькамо. Вера без конца подкладывала мне на тарелку добавку, да так, что меня стало подташнивать от переедания.
Когда Анастасия, поцеловав меня и отца, ушла спать, и мы остались вдвоем, то разговор приобрел несколько другое направление.
