Эллис Питерс - Сокровенное таинство
Между тем Джулиана остановилась и огляделась по сторонам, словно искала кого-то. Она заметила Николаса, и губы ее тронула едва заметная улыбка. Девушка подошла к нему и протянула руку. Крохотная золотая змейка обвивалась вокруг ее среднего пальца, рубиновые глазки поблескивали на солнце.
— Сэр, — обратилась к нему Джулиана очень нежным и по-детски высоким голосом, — лорд шериф рассказал мне о том, какие усилия вы затратили на мои поиски. Простите за то, что я причинила вам и многим другим столько беспокойства. Боюсь, что моей благодарности будет недостаточно, чтобы отплатить за вашу доброту и заботу.
Ее рука, твердая и прохладная, лежала в его ладони. Она улыбалась, и эта улыбка могла принадлежать только Джулиане Крус, ничто в ней не напоминало о Фиделисе. Он мог бы подумать, что она считает свою тайну сокрытой от него, но взгляд прекрасных серых глаз сказал ему другое. Они поняли друг друга, и всякие слова были бы здесь лишними.
— Сударыня, — промолвил Николас, — видеть вас живой и здоровой — для меня самая большая награда.
Гарнэдж поцеловал девушке руку и с поклоном удалился. Он сознавал, что с ее стороны эти теплые слова были не более чем проявлением благодарности, да и как могло быть иначе. В сердце ее еще жива прежняя любовь и сильна горечь утраты. Но она сама подошла к нему, и это добрый знак. Скоро, очень скоро он поедет в Лэ — просто для того, чтобы коснуться ее руки и вновь увидеть эту легкую грустную улыбку. Она одарила его своим доверием, и это уже немало, а со временем он, возможно, добьется права надеяться и на большее.
После обеда брат Кадфаэль сидел в своем сарайчике в обществе сестры Магдалины и Хью Берингара. Все, слава Богу, закончилось благополучно. Присутствовавшие на церемонии миряне разошлись по домам, а монахи вернулись к своим повседневным обязанностям. Если что и печалило насельников обители Святых Петра и Павла, то только кончина двух братьев, недавно прибывших из Хайд Мида, но оба они пробыли в монастыре недолго, да и держались особняком. Пройдет немного времени, и облик обоих сотрется из памяти большинства монахов этой обители, и лишь их имена будут звучать в заупокойных молитвах.
— Может статься, — признал Кадфаэль, — что кого-то и дернет нелегкая копнуть поглубже, да только вряд ли, и во всяком случае не сейчас. Спокойствию ордена святого Бенедикта ничто не угрожает. Удалось избежать огласки, а значит, не поднимется шум и никому не придет в голову поливать грязью обители в Хайде и Шрусбери. А ведь просочись что-то наружу, такое бы началось! Ярмарочные жонглеры принялись бы распевать на каждом углу баллады про монахов, прячущих в кельях своих любовниц, а в самом монастыре было бы не продохнуть от епископских и легатских прихвостней, которые слетелись бы, словно мухи на мед, вынюхивая грех там, где им и не пахло. Я уж не говорю об этих надутых цистерцианцах в белых рясах — им только дай повод почесать языки насчет распутства бенедиктинцев… И ничто не очернит доброго имени девушки. Слава Господу! — проникновенно заключил монах.
Он откупорил бутыль своего самого лучшего вина, чувствуя, что всем им не мешает промочить горло.
— Она с самого начала полностью доверилась Адаму, — рассказывал Хью, — он-то и помог ей превратиться в юношу — и волосы остриг, и мужскую одежду раздобыл. Ну а пока она не объявилась в Хайде, жить-то на что-то надо было — вот Джулиана и поручила Гериету продать те украшения, которые считала своими. И когда в лавке ювелира он сказал, что хозяйка этих вещей умерла, слова его были продиктованы горечью — ведь его госпожа и впрямь умерла для этого мира, исчезнув из него по доброй воле. А когда я вез его из Бригге в Шрусбери, он отчаянно пытался хоть что-нибудь о ней разузнать, потому что боялся, что она пострадала во время пожара в Хайде. Но стоило Адаму услышать, что с лордом Годфридом Мареско в наше аббатство явился еще один брат, как он тут же успокоился — потому что прекрасно понял, кто таков этот Фиделис. И он молчал — скорее бы умер, чем проронил хоть слово. Этот Адам не вчера родился и понимал, какая мерзость пришла бы многим в голову, узнай они правду.
— А Джулиане стоило бы понять, как, надеюсь, она и сделала, — заметил брат Кадфаэль, — что есть люди, способные на верность и преданность, которые мало уступают ее собственным. Адам Гериет как раз из такого теста… Да, у бедного брата Фиделиса не было другого выхода, кроме как пропасть без следа, а не то Джулиана не смогла бы вернуться к жизни. Правда, я никак не думал, что эта возможность представится так скоро…
— Однако ты ею ловко воспользовался, — сказал Хью.
— А у меня другого выхода не было — сейчас или никогда. Помедли я чуток, и все бы вышло наружу. Мадог, тот, конечно в жизни бы рта не раскрыл, но девушке, как умер Хумилис, свет стал не мил, она была сама не своя.
Кадфаэль вспомнил, как на руках принес лишившуюся чувств Джулиану в обитель, чтобы передать на попечение сестры Магдалины.
— На нее смотреть было страшно, — со вздохом сказал монах, — промокшая, бледная, глаза будто остекленели — смотрит и ничего не видит. А каких трудов стоило мне оторвать ее от тела Хумилиса. Не знаю, как бы я со всем этим справился, не будь рядом Элин. Мы уже стали побаиваться, что потеряем девушку, как и Хумилиса, но слава Богу — сестра Магдалина искусный лекарь.
— То письмо, что я сочинила от ее имени, — заметила Магдалина, не без гордости вспоминая проделанную работу, — было, пожалуй, самым трудным делом. Хотя ведь с начала до конца в нем нет ни слова лжи. Правды, конечно, там тоже мало, но главное, что оно по сути своей не лживо, а это, как я понимаю, очень и очень важно. Подумайте-ка хорошенько — почему она решила представиться немой? Голос? — Да, и это, безусловно, тоже — женский голос не переделаешь и с мужским не спутаешь. Лицо — совсем другое дело, измени прическу, и девушка запросто может сойти за юношу — не всякая, но Джулиана вполне. Но кроме голоса, у нее были еще две веские причины сказаться немой. Во-первых, это придавало ей уверенность в том, что она никогда не привлечет своего нареченного как женщина. Джулиана не считала, что он перед ней в долгу, и была убеждена, что это она преданностью и неустанной заботой должна заслужить его расположение. Так она и сделала — Фиделис сам как верный друг заслужил любовь Хумилиса. И, во-вторых, она решительно настроилась никогда ему не лгать. А кому вовсе не дано говорить, тот и солгать словами не сможет, — Сестра Магдалина вздохнула и подытожила: — Джулиана считала брата Хумилиса — Годфрида Мареско — своим мужем перед Господом. Так она понимала сокровенное таинство брака.
— Стало быть, по ее разумению, он ничего ей не был должен, а она, напротив, была обязана ему всем, — промолвил Хью и покачал головой, подумав, что женщина странное создание и постичь ее душу так сложно, что лучше и не пытаться.
— Так-то оно так, — отозвался брат Кадфаэль, — но ведь она получила от него все, что хотела. Она добилась этого сама и считала своим по праву. Она была с ним неразлучна, заботилась о нем, знала о нем все, даже самые сокровенные его тайны, и он любил ее — можно ли ожидать большего от обычного брака? Что толку было говорить Джулиане, что она свободна от обещания, когда она сама считала себя его женой. Что меня беспокоит, так это чувствует ли она себя свободной сейчас.
— Пока еще нет, но непременно почувствует, — заверила сестра Магдалина. — Натура у нее сильная, и интерес к жизни обязательно вернется. А если у того молодого человека, которому она понравилась, достанет терпения и упорства, думаю, в конце концов он может добиться успеха. У него есть неоспоримое преимущество перед любым другим — ведь оба они любили одного человека. И вот еще что, — добавила Магдалина, — у этого Реджинальда жена и трое ребятишек, да и четвертый вот-вот появится, и сдается мне, что Джулиана со временем почувствует себя в Лэ лишней — не такая это девушка, чтобы долго оставаться в приживалках, даже у единокровного брата.
Минули полчаса, отведенные для послеобеденного отдыха, и Кадфаэлю, как и всем братьям, пришло время возвращаться к своим трудам. У садовой ограды он распростился со своими друзьями. Сестре Магдалине, которую сопровождали двое дюжих лесников, предстояло вернуться в обитель у Брода Годрика по западной дороге, а Хью поспешил домой. Кадфаэль же отправился на участок, где у него были высажены пара яблонь и грушевое дерево, которому уже приспела пора плодоносить. Он с удовлетворением огляделся по сторонам. Недавний ливень напоил жизненными соками истомленную засухой землю. Меол уже не казался иссохшим и обмелевшим и весело журчал, перекатываясь через отмели. Сентябрь стал таким, каким он и должен быть, — щедрым и изобильным. Хотя из-за долгой жары часть фруктов перезрела и опала до срока, но и того, что осталось, было достаточно, чтобы возблагодарить Господа, ибо, по мудрому замыслу Творца, за каждой засухой следует благодатный дождь, и все в природе возвращается на круги своя. А коли так, то и в жизни человеческой, несмотря на все испытания, со временем все образуется и встанет на свои места. Благодатный дождь небесный не заставит себя ждать и непременно прольется на жаждущую душу.
