Светлана Гончаренко - Уйти красиво и с деньгами
Футляры распахивали свои мрачные бархатные зевы. Мелькали, качались на золотых стеблях камни, пускали цветных зайчиков. Холодили шею тяжелые ожерелья.
– Мадемуазель Одинцова всегда обещала быть красавицей. Я ведь помню ее вот такой, – не удержался от воспоминаний старый Натансон и показал узловатой белой рукой прежний Лизин рост – примерно с кошку. – Но то, что мы видим сегодня… Вы ослепляете, мадемуазель!
Все бриллианты в конце концов стали казаться Лизе одинаковыми. Она почти не смотрела больше ни в зеркало, ни в футляры, только вздрагивала, когда Игнатий Феликсович, помогая примерить очередную вещь, касался мягкими пальцами ее шеи и плеч.
– Итак, Бетти, что тебе больше приглянулось – эта ривьера[13] с маленькой диадемой или то венское колье? – спросил Игнатий Феликсович, который тоже заметно устал.
– Право, не знаю. Все очень красиво, – отвечала Лиза равнодушно.
– Но все-таки? Надо сделать выбор.
– Я не знаю…
– Что прикажете делать с этими капризницами! – развел руками Пианович, хотя Лиза и не думала капризничать. – Нам с вами, многоуважаемый Самуил Акимович, придется подождать денек, пока моя фея не скажет своего последнего слова. Тебе хватит дня, Бетти?
– Вполне.
Усевшись в пролетке поудобнее, Игнатий Феликсович привычно положил руку на Лизину талию, наклонился к самой ее щеке:
– Моя Бетти снова сегодня не в духе? Головка болит? Девичье недомогание?
– Нет.
– Так почему дуешься весь день? Ты такая бледная, рассеянная, несчастная, а надо улыбаться, не то посторонние подумают, что мы с тобой в ссоре. Или, упаси бог, что ты уже в интересном положении. В провинции до сих пор злые языки страшнее пистолета. Улыбнись!.. Вот так, умница. Я не понимаю, тебе не понравились те вещи, что мы сегодня смотрели?
– Мне все равно. Они мне не нужны.
– Только не лги, Бетти! Ты всего-навсего женщина, и крайне хорошенькая. Даже эти несчастные молодые Натансоны украдкой пожирали тебя глазами.
Лиза пожала плечами:
– Я не заметила.
– Снова ложь, – усмехнулся Игнатий Феликсович. – Не тебе водить меня за нос! Я заметил, как сверкнули твои глазки, когда вынесли колье с изумрудами. Что ж, оно твое!
Он придвинулся поближе, но Лиза оттопырила локоть:
– Мне ничего от вас не надо!
– Говори мне «ты», – в сотый раз поправил он.
– Мне ничего от тебя не надо. Вот десять тысяч, те были нужны – и я иду за вас. А эти бриллианты… Что я должна буду сделать, чтоб за них расплатиться?
Игнатий Феликсович расхохотался:
– Ты, Бетти, в самом деле глупый ребенок! За эти десять тысяч я получил всю тебя, с потрохами. А бриллианты мне самому нужны.
– Зачем?
– Представь, я вошел во вкус – мне ужасно нравится тебя наряжать и тобой хвастаться. Что Нетск?
Глушь, дичь, темнота. Мне даже в Европе завидовать будут. Я там много бывал, повидал всего, в том числе и женщин любого разбора – уж извини. Я знаю толк в подобных вещах. Так вот, сотни мужчин будут от тебя без ума, но принадлежать ты будешь мне одному. И будешь любить меня до безумия!
15
Игнатий Феликсович запретил Лизе видеться с гимназическими подружками, но Кася Пшежецкая об этом запрете то ли не знала, то ли знать не желала. Во всяком случае, однажды утром она появилась у Одинцовых и с порога заявила Лизе:
– Теперь только ты можешь мне помочь!
Была она одета тщательно, как для загородной прогулки – в мешковатый серый костюм с длинным жакетом. Ее соломенная шляпа напоминала большое плоское блюдо, на котором подали пять сушеных розочек. В руках она держала свою неизменную сумочку.
– Что случилось? – испугалась Лиза.
– Ничего особенного, но я вконец извелась. Мне все больше и больше кажется, что Матлыгин и есть Зосин тайный муж. Значит, он ее убил. Я видела его недавно возле ипподрома – лицо черное, страшное, руки трясутся.
– Да, я слышала, он теперь пьет с горя.
– Вот именно, – насупилась Каша. – Это его совесть гложет! Так бывает. Он часто ходит на Зосину могилку, то есть на кладбище, а убийцу всегда тянет на место преступления.
– Может, он просто тоскует по Зосе? Может, он ее очень любил?
– Может быть! Только я спать перестала от этой неопределенности. Надо окончательно узнать, виноват он или нет.
– Как это сделать?
– Я уже придумала! Понимаешь, Одинцова, надо его застать врасплох и припереть к стенке. Например, бросить ему в лицо: ты убийца, ты задушил свою жену, ты обобрал ее после смерти!
– Обобрал? – удивилась Лиза.
– Так мама считает. После Зоей должно было остаться не меньше чем полмиллиона, а на деле почти ничего нет. Где деньги, где акции, где банковские книжки? Кто-то все забрал.
Лиза задумалась.
– Нет, этого не может быть! – покачала она головой. – Чтоб Матлыгин обокрал женщину? Допустим, он может разъяриться и ударить даму, как ты говорила. Или даже задушить в порыве страсти. Но стащить деньги и какие-то книжки? Он же офицер, герой Азии, человек чести!
– Ты, Одинцова, все-таки романтична до дури, – сурово заметила Каша. – Жизни ты не знаешь. Офицеры всякие бывают! Вот мой отец – он был благороднейший человек, древнего рода, герба Топор. Но он у мамы брошки таскал, чтоб в карты поставить. Это же страсть! Пусть Матлыгин играет не так много, зато он бешеный лошадник. Страсть, Одинцова, страсть!
– И как ты выведешь его на чистую воду?
Каша самолюбиво порозовела под своей шляпкой:
– Это просто! Я же сказала: нагряну внезапно и все ему выложу. Если он убийца, я сразу почувствую. В сумочке у меня нож, ты помнишь? Сегодня все и кончится.
Вспомнив Кашин нож, Лиза передернулась.
– Но я-то чем могу тебе помочь? – спросила она.
– Мы с тобой сейчас поедем прямо в полк. Я бы и сама могла, но одной барышне туда соваться неудобно. А ты теперь настоящая светская дама, и у тебя там подруга есть, такая вертлявая – Михайлова, кажется? К тому же красивая и нарядная особа вроде тебя пролезет всюду, особенно там, где много мужчин.
Последнюю фразу Каша произнесла настолько ядовито, что Лиза захотела отказать. Но Зосино лицо – несчастное, потерянное, изумленное – снова встало перед ней. Вспомнился и конский топот на Косом Взвозе, и желтая пыль, и синяя амазонка, и Ванина горячая рука, и гроза, и ларинская беседка.
– Так и быть, поехали, – согласилась Лиза. – Я только переоденусь.
– Деньги на извозчика у меня есть! – независимо крикнула ей вслед Каша.
– Куда это ты собралась? – вскинула брови тетя Анюта, когда Лиза в новом, ни разу еще не надеванном синем тальере[14] и в шляпке с вишнями скользнула мимо гостиной.
– Буду через полчаса, – бросила Лиза через плечо.
– Но не более! Игнатий Феликсович может заехать. Что я ему скажу?
Этого вопроса Лиза не слышала: они с Кашей быстро шли по Почтовой, на которой сроду никаких извозчиков не водилось, в сторону Архиерейской. Там извозчики не только попадались. Они издали потянулись к нарядной особе в шляпе с вишнями, уже знакомой по многим поездкам.
Усевшись вместе с Кашей не к фешенебельному Степану, а к менее презентабельному, но осмотрительному Егору, Лиза обернулась. Она тут же увидела: соглядатай в канотье тоже взял экипаж. А ведь подобная роскошь совсем не полагалась мелкотравчатому щеголю, которого на Почтовой принимали за прачкиного кавалера! Пролетка с человеком в канотье двигалась в полуквартале позади Лизы и Каши и не отставала ни на шаг.
Капитан Матлыгин нашелся не сразу: Лиза не захотела обращаться за помощью к Нине Михайловой, сплетнице страстной и пронырливой. Не хватало еще, чтобы весь город узнал про странный визит двух барышень!
Наконец квартира капитана отыскалась, но Матлыгина дома не было. Не оказалось его ни в манеже, ни у товарища по Зосиным пикникам Коки Леницкого. Молоденькие барышни в пролетке уже начали привлекать пристальное внимание гарнизона, когда один доброжелатель поведал, что Матлыгин, наверное, до сих пор сидит у чаеторговца Соколова. Накануне оба пировали всю ночь: отмечали покупку капитаном то ли жеребца, то ли целых двух. Тем более что Соколов за компанию приобрел двоюродного брата одного из этих новых матлыгинских жеребцов.
Поехали к Соколову. Жил он неподалеку. Наконец-то герой Азии Федор Саввич Матлыгин предстал перед девицами собственной персоной! В затоптанном палисаднике большого деревянного дома, под сенью чахлых желтых акаций, которые, подобно австралийскому эвкалипту, не давали ровно никакой тени, был накрыт стол с самоваром. Тарелки с неаппетитно перепутанными объедками привлекали к этому столу тяжелых яхонтовых мух. Все длинногорлые бутылки были початы.
Чаеторговец Соколов, наверное, отправился в дом вздремнуть – капитан Матлыгин сидел за столом один. Без фуражки, в нечистом на животе белом кителе, застегнутом невпопад, поднялся он навстречу гостьям. Попробовал рассмотреть девиц, но его небольшие тусклые глаза блуждали, каждый сам по себе, в каких-то неясных далях.
