Динамитчик. Самые новые арабские ночи принца Флоризеля - Стивенсон Роберт Льюис

– Сейчас, сударь, речь идет о преступлении, – ответил Сомерсет. – Даже будь вы богаты, как Вандербильт, я никогда не унижусь до того, чтобы получить назад деньги, которыми я столь жутко и страшно распорядился. Возьмите их и оставьте себе. Чёрт возьми, за три дня вы превратили меня в древнего римлянина.

С этими словами Сомерсет кликнул проезжавший мимо кэб, который быстро доставил их на вокзал. Там произошёл обмен обещаниями и передача денег.

– Ну вот, – вздохнул Сомерсет, – я выкупил свою честь на последние деньги. И слава богу, что мне не угрожает ничего, кроме голода. Ведь я избавился от всего, что связывало меня с мистером Зеро Джонсом.

– Голода?! – вскричал Зеро. – Дорогой мой, мне больно это слышать!

– Возьмите билет! – приказал Сомерсет.

– По-моему, вы сердитесь, – сказал Зеро.

– Возьмите билет! – прикрикнул на него молодой человек.

Вскоре заговорщик вернулся с билетом и произнёс:

– Что ж, ваши слова бьют так больно, что я не знаю, уместно ли просить вас обменяться рукопожатием.

– Как с человеком – нет, – ответил Сомерсет. – Но я не против пожать вам руку как насосу, качающему яд и нечистоты.

– Весьма холодное прощание, – вздохнул динамитчик.

В сопровождении Сомерсета он начал спускаться на платформу. Там бурлила толпа: поезд на Ливерпуль ждал отправления, на второй путь только что прибыл другой состав. Протиснувшись сквозь людской водоворот, они оказались около киоска, вокруг которого образовалось открытое пространство. Здесь внимание заговорщика привлекла газета «Ивнинг стандард» с аршинным заголовком: «Экстренный выпуск. Взрыв на Голден-сквер». Глаза Зеро вспыхнули от радости. Он ринулся вперёд, шаря в кармане в поисках мелочи, когда его саквояж с размаху ударился об угол киоска. В ту же секунду со страшным грохотом взорвался динамит. Когда дым рассеялся, взору толпы предстал разнесённый вдребезги киоск и в ужасе бежавший прочь продавец. Однако среди дымящихся обломков нельзя было разглядеть ни останков ирландского патриота, ни остатков саквояжа.

В наступившей суматохе Сомерсету удалось выскользнуть на улицу, и вскоре он оказался на Юстон-Роуд. Голова у него кружилась, под ложечкой сосало от голода, а в карманах не было ни гроша. И всё же, слоняясь по улицам, он с удивлением обнаружил, что на сердце у него легко, словно он ощутил сошедшую на него благодать. Он сказал себе, что даже если его ждёт самое плохое, то он станет голодать, утешая себя мыслью о том, что Зеро исчез с лица земли.

Ближе к вечеру он оказался у входа в лавку мистера Годолла. Совсем обессиленный, едва осознавая, что он делает, Сомерсет отворил стеклянную дверь и вошёл.

– Ба! – воскликнул мистер Годолл. – Мистер Сомерсет! Ну-с, как ваше приключение? Вы мне расскажете обещанную историю? Садитесь, прошу вас, и позвольте предложить вам сигару собственного изготовления. А взамен вы порадуете меня захватывающим повествованием.

– Мне сейчас не до сигары, – ответил Сомерсет.

– Конечно, конечно! – согласился мистер Годолл. – Однако позвольте получше разглядеть вас. Мне кажется, что вы изменились. Бедный мальчик, надеюсь, с вами ничего не случилось?

В ответ Сомерсет разрыдался.

Эпилог в курительной

В один из дождливых дней декабря прошлого года, где-то между девятью и десятью часами утра, мистер Эдвард Чаллонер с зонтом над головой появился у входа в курительную на Руперт-стрит. Он был здесь всего лишь однажды, поскольку воспоминания о случившемся после и страх увидеть Сомерсета препятствовали его возвращению. Даже теперь он заглянул внутрь, прежде чем войти. Но покупателей в лавке не было.

Молодой человек за прилавком что-то столь увлечённо писал в блокноте, что не обратил на появление Чаллонера никакого внимания. Однако после того как вошедший пригляделся, ему показалось, что продавец узнал его.

«Боже мой! – подумал он. – Вне всякого сомнения, это Сомерсет!»

И хотя перед ним стоял человек, общества которого он столь ревностно избегал, антипатия каким-то образом сменилась любопытством.

– «Или ротонда с колоннадой рвётся ввысь», – пробормотал продавец, оценивая размер. – А может, лучше сказать «с колоннами ротонда рвётся ввысь»? Так было бы изящнее. Вот в чём горечь творчества: форма безупречна, но при этом почему-то теряется смысл.

– Сомерсет, дорогой мой! – начал Чаллонер. – Что это за маскарад?

– Как? Чаллонер! – вскричал продавец. – Чрезвычайно рад вас видеть. Одну секунду, позвольте мне закончить заключительную строку второй строфы моего сонета. Одну строчку.

Дружески взмахнув рукой, он снова предался служению музам.

– Послушайте, – произнёс он чуть позже, подняв глаза от блокнота, – вы прекрасно выглядите! А как же сто фунтов?

– Я получил небольшое наследство от двоюродной бабки в Уэльсе, – скромно ответил Чаллонер.

– Ах, вот как! – отозвался Сомерсет. – Весьма сомневаюсь в законности наследования. Мне кажется, оно должно было отойти государству. Я сейчас переживаю период увлечения социализмом и поэзией, – виновато добавил он, словно речь шла о лечении на водах.

– Вы и вправду связаны с правящими кругами? – осторожно поинтересовался Чаллонер, избегая слова «лавка».

– Продавец, всего лишь продавец, – ответил Сомерсет, пряча стихи в карман. – Помогаю нашему «Счастливому и Великолепному» старцу. Не угодно ли сигару?

– Я, знаете ли… – начал Чаллонер.

– Ерунда, милейший! – воскликнул продавец. – Мы очень гордимся своей маркой. А старик, позвольте вам заметить, кроме того, что безупречен с точки зрения этики, в буквальном смысле является царственной особой. «De Godall je suis le fervent [9]». Между прочим, Годолл только один такой. Кстати, – добавил он, – как ваши дела на детективном поприще?

– Я даже и не пытался, – сдержанно ответил Чаллонер.

– Ну а я вот пытался, – сказал Сомерсет, – и потерпел сокрушительное фиаско: лишился всех денег и едва не сделался всеобщим посмешищем. Это занятие куда сложнее, Чаллонер, чем кажется на первый взгляд. Впрочем, это относится к любому занятию. Надо проникнуться им до конца или же вовсе не браться за дело. Отсюда, – прибавил он, – и признанное неуважение к водопроводчикам, поскольку нельзя проникнуться сантехническим делом.

– Между прочим, – поинтересовался Чаллонер, – вы всё ещё рисуете?

– Сейчас нет, – ответил Пол, – но подумываю начать играть на скрипке.

Взор Чаллонера, сделавшийся несколько беспокойным при упоминании детективного поприща, на пару мгновений задержался на утренней газете, лежавшей на прилавке.

– Боже мой! – вскричал он. – Вот так штука!

– Что за штука? – спросил Пол.

– Да так, ничего особенного, – отмахнулся Чаллонер. – Просто я встречал человека по имени Макгуайр.

– Я тоже! – воскликнул Сомерсет. – Там что-то о нём?

Чаллонер принялся читать вслух:

«Загадочная смерть в Степни. Вчера произведено дознание по поводу смерти Патрика Макгуайра, предположительно плотника. Доктор Доверинг заявил, что в течение некоторого времени амбулаторно лечил покойного от бессонницы, потери аппетита и нервной депрессии. Доподлинная причина смерти не установлена. Врач полагает, что покойный просто угас. Покойный не отличался умеренностью, что, безусловно, ускорило смерть. Покойный жаловался на подострую малярию, однако свидетель не смог с уверенностью подтвердить этот диагноз. Данными о семье покойного он не располагает. Свидетель полагал, что покойный страдал душевным расстройством, поскольку верил, что является членом преследовавшего его тайного общества. По частному мнению свидетеля, покойный умер от страха».

– Врач совершенно прав! – воскликнул Сомерсет. – Мой дорогой Чаллонер, я испытываю такое облегчение, узнав о его кончине, что я… В конце концов, – добавил он, – негодник это заслужил.