Эллис Питерс - Смерть на земле горшечника
— Однако трудно было добиться этого честным путем?
— Если действовать без обмана, то очень легко, — прямо ответила леди Доната. — Она вышла из комнаты и не следила, не подслушивала, когда я наливала в бокалы вино, а в один добавила отраву. После этого я ушла из дому в поле, называемое Землей Горшечника, пока она меняла бокалы с вином местами, затем один поставила на низкий шкаф, другой — на стол и позвала меня. Я вошла в комнату. Был июнь, двадцать восьмой день. Чудесная пора середины лета. Помню, луг был весь усыпан цветами. Моя юбка была покрыта отливавшими серебром семенами. Мы обе сели на скамью, выпили каждая свой бокал и подождали несколько минут. Затем я, знавшая, что болиголов вызывает оцепенение во всем теле, решила, что она останется дома, а я вернусь в Лонгнер, чтобы та из нас, которую изберет Господь — вы слышите, я говорю «Господь», или мне уместней было бы сказать «случай» или «судьба»? — умерла бы у себя дома. Даю слово, я не забыла Господа и чувствую, что он не вычеркнул меня из своей Книги Жизни. Все было очень просто, словно велено было одну из нас взять, а другую оставить. Час проходил за часом, время шло, я ждала, когда одеревенеют мои руки и я не смогу сучить шерсть, но пальцы мои продолжали прясть, запястья были по-прежнему подвижны. Я ждала, когда холод скует мои ноги и поднимется к икрам, но никакого холода или скованности не было и в помине. И дышала я ровно и свободно.
У леди Донаты вырвался вздох облегчения, она откинула голову на подушки — видимо, освободившись от главного груза, который принесла с собой.
— Вы выиграли пари, — тихо и печально сказал аббат.
— Нет, — ответила леди Доната, — я его проиграла, — и добавила откровенно: — имеется одно маленькое обстоятельство, о котором я забыла сказать: при расставании мы по-сестрински расцеловались.
Она еще не закончила рассказ — только собиралась с силами. Молчание длилось несколько минут. Хью поднялся с места и из фляги, стоявшей на столе у аббата, налил бокал вина, подошел к леди Донате и опустился подле нее на скамью.
— Вы очень утомились, — сказал он, — не хотите ли немного подкрепиться? Вы сделали все, для чего приехали сюда. То, о чем вы поведали, — есть все что угодно, только не убийство.
Она посмотрела на него с той милостивой снисходительностью, с какой теперь смотрела на всех молодых людей, как будто жила на свете не сорок пять, а верную сотню лет и видела, как трагедии приходят и уходят, погружаясь в забвение.
— Благодарю вас, — сказала она, — но будет лучше, если я объясню все до конца. Обо мне не беспокойтесь. Позвольте мне досказать, а уж потом я отдохну.
Но из любезности она протянула руку к бокалу, а Хью, увидев, как дрожат даже от такой ничтожной ноши ее пальцы, поддержал ее руку, пока она пила. Красное вино на несколько секунд окрасило ее посеревшие губы, придав им кровавый оттенок.
— Так позвольте мне закончить! Когда Юдо вернулся домой, я рассказала ему обо всем, что мы сделали, и о том, что роковой жребий меня миновал. Я не была намерена что-либо скрывать, хотела честно перед всеми сознаться, но он бы этого не вынес. Он потерял ее, но не желал вдобавок терять меня или свою честь и честь своих сыновей. Той ночью он ушел один — хоронить ее. Теперь я понимаю, что Сулиен, сам глубоко страдающий, последовал за отцом и присутствовал при погребении. Но мой супруг так никогда и не узнал об этом — ни словом, ни жестом, ни взглядом Сулиен себя не выдал. Юдо рассказал, как нашел ее, лежащую на постели — она словно спала. Наверно, когда у нее начали неметь ноги, она сама легла в постель, где смерть ее и настигла. Для меня не было секретом, что он взял мелкие вещицы, которые помогли бы опознать ее, и спрятал их. Между нами не было больше тайн, не было и ненависти, только — общее горе. Для чего он взял ее вещи — ради моего спасения, рассматривая содеянное мной как страшное преступление и опасаясь, что в будущем вина падет на меня, или же он сам хотел иметь их — единственное, что от нее осталось, — этого я никогда не узнаю. Но это прошло, как проходит все на свете. Когда она исчезла, никто даже не подумал как-нибудь косо, с подозрением посмотреть на нас. Не знаю, откуда люди взяли, что она сама ушла из этих мест, ушла не одна, а с любовником. Эта сплетня пошла гулять по округе, и ей верили. Первый, кто покинул родной дом, был Сулиен. Мой старший сын никогда не общался ни с Руалдом, ни с Дженерис — разве что они обменивались несколькими словами, встречаясь на поле либо у переправы. Мой старший сын с головой ушел в хозяйственные заботы, размышлял о женитьбе. Он не замечал горя, пришедшего в наш дом. А Сулиен — дело другое. Я видела, что ему нелегко, еще до того, как он объявил, что намерен уйти в монастырь в Рэмзи. Теперь-то я понимаю: у него были более серьезные причины страдать, чем мне раньше казалось. Решение Сулиена было тяжелым ударом для моего супруга. И наступило такое время, когда он не мог пройти мимо Земли Горшечника или бросить взгляд на место, где она жила и умерла. Чтобы освободиться от этой земли, он подарил ее монастырю в Хомонде и, когда с этим было покончено, уехал в Оксфорд, чтобы присоединиться к войску короля Стефана. Какая участь была ему уготована — вы знаете. Я не прошу о привилегии, которую дает откровенное признание, — подчеркнула она, — потому что не желаю больше таиться от тех, кому должно судить меня, будь то суд мирской или же церковный. Я перед вами. Поступайте так, как сочтете нужным. Я не обманывала ее при ее жизни, это было честное пари. Не обманываю ее и теперь, когда она уже мертва. Я выполняю обещанное: не прибегаю ни к каким лекарствам, сколь тяжелым ни было бы мое состояние. Каждый день оставшейся мне жизни, до самого конца, я буду платить за содеянное. Несмотря на мой внешний вид, я очень сильная. И конец, возможно, еще далек.
Она замолчала и откинулась на подушки. На ее лице было написано удовлетворение. Издали, из трапезной, послышались удары колокола, возвещавшие, что наступил полдень.
Мирская власть в лице шерифа и церковная власть в лице аббата обменялись долгим взглядом и без слов поняли друг друга. Кадфаэль не знал, кто из них заговорит первый. В самом деле, кому из представителей обеих властей принадлежит право первенства в столь необычном деле? Раскрывать преступления входило в обязанности Хью Берингара, а о степени греховности судил аббат. Однако как было поступить по справедливости в этом случае, никто из них точно не знал. Дженерис мертва, Юдо-старший мертв — кому польза от дальнейших расследований? Леди Доната, сказав, что мертвые должны отвечать за свои грехи, тем самым причислила и себя к мертвым. И если смерть до сей поры приближалась к ней бесконечно медленно, то теперь она не заставит себя ждать.
После долгого молчания Хью заговорил первый:
— Услышанное нами не содержит ничего, что относилось бы к сфере моих обязанностей. Все, что было сделано — правым или неправым путем, — то сделано. Но это не убийство! Если рассматривать случившееся как оскорбление — то есть предание тела земле без подобающих церковных обрядов, то не забудьте, что совершивший это сам уже мертв. Какой прок, если королевский суд вынесет свой приговор или я издам соответствующий приказ о предании огласке того, что имело место, чтобы обесчестить мертвого? Сударыня, никто не желает усугублять ваше горе или причинять неприятности вашему наследнику Юдо, который ни в чем не виноват. Я заявляю: дело это закрыто, оно не разрешено, но пусть в таком виде и остается, к вящему моему посрамлению. Я не столь уж непогрешим, что не могу ошибаться, как любой смертный, в чем и сознаюсь. Но существуют требования, которые должны быть выполнены. Я считаю, нам необходимо объявить, что мертвая женщина — Дженерис, хотя от чего наступила смерть — не известно. Покойная имеет право на имя, на то, чтобы покоиться не в безымянной могиле. Руалд вправе узнать, что она мертва, и положенным образом ее оплакать. Со временем эта история канет в прошлое, о ней позабудут. А с вами останется Сулиен.
— И Пернель, — сказала леди Доната.
— И Пернель. Она уже знает половину. Как вы думаете поступить в отношении их?
— Открыть им правду, — твердо сказала Доната. — Только это позволит им жить спокойно. Они заслужили узнать правду, они в силах ее выдержать. Они, но не мой старший сын. Пусть он пребывает в неведении.
— Как вы объясните ему свой нынешний визит? — осведомился Хью. — Ему известно, что вы — здесь?
— Нет, — ответила она все с той же слабой улыбкой. — Его не было дома. Несомненно, он решит, что я сошла с ума. Но когда я возвращусь, он убедится, что я та же, что и всегда. Успокоить его не составит труда. Джихан я объяснила, куда я еду. Она старалась меня разубедить, но он мой нрав знает и не станет ее винить. Я сказала, что намерена помолиться перед алтарем святой Уинифред. Я так и поступлю, милорд аббат, с вашего позволения, прежде чем вернуться в Лонгнер. Если, — добавила она, — мне будет позволено вернуться.
