Борис Акунин - Алмазная колесница. Том 2
В этом мире было прекрасно всё, с самого начала: и шелестящий велосипедный полет по пустынной набережной, и металлический скрежет ключа в замке ворот, и шорох гравия на дорожке, что вела к павильону. Потом наступало мучительное и в то же время самое острое: придёт или нет. Дважды О-Юми так и не появилась, она предупреждала, что такое возможно – не сумеет выскользнуть из дома. Он сидел на террасе, курил сигары, смотрел на воду и вслушивался в тишину. Потом над верхушками деревьев высовывалось солнце, и нужно было отправляться восвояси. Титулярный советник, опустив голову, шёл назад, к воротам, но и в горечи несостоявшегося свидания была своя томительная прелесть – значит, следующая встреча будет вдвое сладостней.
Зато если чуткий слух Фандорина улавливал скрип калитки, а потом лёгкую поступь, мир сразу менялся. Звезды вспыхивали ярче, луна же, наоборот, съёживалась, уже зная, что ей нынче суждено вновь и вновь падать на землю, разлетаясь искристой пылью.
Для того, что происходило в эти ночные часы, слов не было, да и быть не могло, во всяком случае ни в одном из известных Эрасту Петровичу языков. И дело даже не в том, что европейская речь немеет либо сбивается на похабство, когда нужно говорить о слиянии двух тел. Нет, здесь было что-то иное.
Когда они любили друг друга – то жадно и просто, то неспешно и изощрённо, – всем существом Фандорина овладевало пронзительное, непередаваемое словами ощущение, что смерть есть. Он всегда, с раннего детства твёрдо знал, что жизнь тела невозможна без жизни души – этому учила вера, об этом было написано в множестве прекрасных книг. Но теперь, на двадцать третьем году от рождения, под падающей с неба луной, ему вдруг открылось, что верно и обратное: душа без тела тоже жить не станет. Не будет ни воскресения, ни ангелов, ни долгожданной встречи с Богом – будет нечто совсем другое, а, может, и вовсе ничего не будет, потому что души без тела не бывает, как без тьмы не бывает света, как не бывает хлопка одной ладонью. Умрёт тело – умрёт и душа, а смерть абсолютна и окончательна. Он чувствовал это каждой частицей плоти, и делалось очень страшно, но в то же время как-то очень покойно.
Вот как они любили друга, и прибавить к этому нечего.
Жар без холода,
Счастье без горя – хлопок
Одной ладонью.
Гроздья акации
Однажды О-Юми ушла раньше обычного, когда луны уже не было, но до рассвета оставалось ещё далеко. Ничего объяснять не стала – она вообще никогда ничего не объясняла, просто сказала «Мне пора», быстро оделась, на прощание провела пальцем по его щеке и ускользнула в ночь.
Эраст Петрович шёл к воротам по белой дорожке, смутно темнеющей во мраке, – вдоль пруда, потом по лужайке. Когда проходил мимо особняка, привычно взглянул вверх – на террасе ли хозяин. Да, над перилами темнел корпулентный силуэт звездочёта. Дон учтиво приподнял феску, Фандорин столь же вежливо поклонился и пошёл себе дальше. Этот безмолвный обмен приветствиями за последние дни превратился в подобие ритуала. Жовиальный бородач оказался тактичнее, чем можно было ожидать после того, первого разговора. Должно быть, у японцев деликатность в крови, подумал титулярный советник, пребывавший в расслабленно-блаженном состоянии, когда хочется любить весь свет и находить в людях одно лишь хорошее.
Вдруг краем глаза он заметил какую-то странность, некий мимолётный отблеск, которому в безлунном мире взяться было вроде бы неоткуда. Заинтригованный, Фандорин оглянулся на тёмные окна дома и явственно увидел, как в одном из них, меж неплотно сдвинутых штор, по стеклу метнулось пятно света – метнулось и тут же исчезло.
Эраст Петрович остановился. Вороватый луч был очень уж похож на свет потайного фонаря, каким пользуются форточники, домушники и прочая подобная публика. Взломщики есть в России, в Европе, отчего же им не быть и в Японии?
Или это просто кто-то из слуг, не желающий зажигать электричество, дабы не нарушать ночного уединения своего господина?
Прислуга в усадьбе была вышколена до той наивысшей степени, когда её вообще не видно, а всё необходимое делается как бы само собой. Когда Фандорин являлся в заветный павильон, там всегда было прибрано, на низком столике стояли закуски и незажженные свечи, в нише темнела ваза с затейливым, каждый раз по-новому составленным букетом. Возвращаясь на рассвете к воротам, титулярный советник видел, что дорожки тщательно выметены, а трава на английском газоне свежеподстрижена, при том что ни шороха метлы, ни хруста садовых ножниц слышно не было. Лишь один раз он видел одного из прислужников воочию. Выходя, обнаружил, что где-то обронил ключ. Стоял у запертых ворот, шарил по карманам. Собирался идти обратно к павильону, как вдруг из розового тумана бесшумно вынырнула фигура в чёрной куртке и чёрных панталонах, с поклоном протянула ему пропавший ключ и тут же растаяла в дымке – Фандорин даже не успел поблагодарить.
Ну, если слуга, пойду себе дальше, рассудил титулярный советник. А вдруг все-таки вор или, того хуже, убийца? Спасти хозяина от злодейского умысла было бы самой лучшей расплатой за гостеприимство.
Оглянулся по сторонам – разумеется, ни души.
Быстро подошёл к окну, примерился. Стена была облицована плитами рельефного, необработанного гранита. Эраст Петрович упёрся носком в выемку, рукой взялся за выступ подоконника, ловко подтянулся и прижался лицом к стеклу – в том месте, где неплотно сходились занавески.
Сначала не увидел ровным счётом ничего, в комнате было черным-черно. Но полминуты спустя в дальнем углу возник дрожащий круг света и медленно пополз по стене, выхватывая из тьмы то полку с золотыми корешками книг, то раму портрета, то географическую карту. Очевидно, это был рабочий кабинет или библиотека.
Человека, держащего фонарь, Эраст Петрович разглядеть не мог, однако, поскольку было ясно, что ни один слуга не станет вести себя столь подозрительным образом, вице-консул приготовился к более решительным действиям. Осторожно нажал на левую створку окна – заперта. На правую – слегка подалась. Отлично! Возможно, незваный гость проник внутрь именно этим путём, а может быть, окно оставили приоткрытым для проветривания, сейчас это не имело значения. Главное, что ночную птичку можно сцапать.
Лишь бы створка не заскрипела.
Тихонечко, по четверть вершка, Фандорин стал открывать раму, не сводя глаз с бродячего луча.
Тот вдруг замер, нацелившись в одну из полок – по виду совершенно ничем не примечательную. Раздался лёгкий стук, луч больше не дрожал.
Поставил фонарь на пол, догадался титулярный советник.
В круге света появился – точнее, в него вполз кто-то, стоящий на четвереньках. Было видно узкие плечи, блестящие чёрные волосы, белую полоску крахмального воротничка. Европеец?
Титулярный советник подтянулся выше, чтобы поставить на подоконник колено. Ещё чуть-чуть, и щель будет достаточно широка, чтобы в неё пролезть.
Но здесь проклятая створка все-таки скрипнула.
В тот же миг свет погас. Фандорин, уже не осторожничая, толкнул окно и спрыгнул на пол, однако дальше двигаться не мог, ибо не видел ни зги. Выставил вперёд руку с «герсталем», напряжённо вслушался – не подкрадывается ли невидимый противник.
Невидимый-то невидимый, но отнюдь не загадочный. В краткое мгновение перед тем, как погас фонарь, скрюченный обернулся, и Эраст Петрович отчётливо разглядел набриллиантиненный пробор, худое горбоносое личико и даже белый цветок в бутоньерке.
Его сиятельство князь Онокодзи, великосветский шпион, собственной персоной.
Предосторожности, кажется, были излишни. Нападать на титулярного советника японский денди не собирался. Судя по абсолютному беззвучию, царившему в кабинете, князя уже и след простыл. Но это теперь было неважно.
Фандорин спрятал револьвер в кобуру и отправился разыскивать лестницу на второй этаж.
* * *Выслушав вице-консула, Цурумаки почесал переносицу. Судя по гримасе, сенсационное известие его не столько поразило, сколько озадачило. Он выругался по-японски и стал жаловаться:
– Ох уж эти аристократы… Живёт под моей крышей, занимает целый флигель, плачу ему пенсию пять тысяч в месяц, а всё мало. Да знаю я, знаю, что он секретами и сплетнями приторговывает. Сам иногда пользуюсь, за отдельную плату. Но это уже слишком. Видно, князёк совсем в долгах увяз. Ах! – скорбно вздохнул толстяк. – Не будь моим ондзином его покойный отец, выгнал бы к черту. Это ведь он к моему сейфу подбирается.
Эраст Петрович был поражён такой флегматичностью.
– Меня восхищает, как японцы относятся к долгу благодарности, но, по-моему, всему есть свои г-границы.
– Ничего, – махнул Дон своей вересковой трубкой. – Сейф ему всё равно не открыть. Для этого ключ нужен, а ключик вот он, всегда при мне.
Он достал из-за ворота рубашки цепочку, на которой висела маленькая золотая роза с шипастым стебельком.
