Шаги во тьме - Пензенский Александр Михайлович
«Уверен, что наши постоянные читатели прекрасно помнят обещание вашего покорного слуги держать вас в курсе относительно дела о жуткой находке сыскной полиции – обезглавленного и лишенного рук и ног мужского тела, выловленного в минувшую среду из воды у Можайского моста. Приношу свои извинения за долгое молчание, ибо, каюсь, был увлечен ложной версией о кровожадных дикарях-сектантах. Понимаю, что разочаровываю вас, мои верные читатели, но ни поклонники давно почивших языческих богов, ни иудеи не повинны в гибели несчастного героя моего расследования. Забегая вперед, сообщу, что огорчению вашему длиться долго я не позволю, ибо даже ложный след вовлек меня в места и события очень интересные, жуткие и таинственные. Я стал свидетелем и участником настоящей черной мессы и едва унес ноги, и всем этим я с вами вскорости непременно поделюсь, утаив лишь ради вашего спокойствия самые кровавые детали.
А пока вернемся к человеческому обрубку – все оказалось проще и банальнее, но от того еще ужаснее. Я не раз писал о нравах лиговских дворов и кривых переулков, темных подвалов и мрачных кабаков. Жизнь на Воронежской, Курской или Тамбовской улицах не ценнее ломаного гроша, но и там порой разыгрываются страсти, достойные куда более талантливого пера. Шекспир написал бы об этом драму, я же ограничусь очерком.
Представь себе, мой читатель, что ты – бедный польский крестьянин совершенно заурядной внешности и скромного достатка, прибывший в столицу в поисках лучшей доли и живущий в громадном городе малой торговлей. Но и тебе не чужды прекрасные душевные порывы. И однажды ты теряешь голову от красоты ветреной девицы, живущей по соседству, грезишь о ней денно и нощно, подчиняя этой любови все свои поступки и самое существование. И вот, сумев-таки склонить сердце обольстительницы, ты, казалось бы, обретаешь счастие: уютный дом, детей и ту, о которой ты мечтал. В чем же драма, спросите вы? А в том, что, как пел один оперный герцог, „сердце красавицы склонно к измене“. На горизонте тихой семейной идиллии появляется красавец „лихач“, статный, черноусый, по местным меркам весьма обеспеченный, с собственным выездом, – и верная жена и добродетельная мать теряет голову, бросается в огонь охватившей ее страсти. Что делать несчастному мужу? Он старается ее увещевать – безрезультатно. Он топит обиду в стакане – но та лишь глубже пускает корни в разбитом сердце. И вот в один из дней чаша переполняется, а стакан больше не спасает. В очередной раз не застав жены дома, бедный рогоносец прощается с детьми, хватает топор – и полиция по частям вылавливает из петербургских каналов бывшего писаного красавца Василия Хабанова (могу сообщить, что кроме тела найдены уже руки и ноги).
Увы, в интересах следствия я не могу раскрыть вам имен ни убийцы, ни его жены, ставшей причиной кровавой трагедии. Подобно упомянутому мной Шекспиру, хочется закончить моралью. Но привлеку я мудрость не заморскую, а нашу, русскую, – не стоит искать добра от добра. Кому принесла радость эта запретная любовь? Детям, лишившимся отца, которого ждет неминуемая каторга? Неверной жене, оставшейся и без надежной опоры мужа, и без призрачной надежды на иную долю? Или несчастному юноше, в буквальном смысле лишившемуся головы? Пусть случай этот послужит примером и уроком для всех жен и удержит оных в узах, освященных Богом.
– Прибыли, барин. Стой, окаянная!
Свиридов расплатился, хлопнул дверью, бегом поднялся по лестнице и постучал в кабинет начальника.
– Читали? – Александр Павлович протянул Филиппову газету.
Владимир Гаврилович быстро пробежался по статье, чертыхнулся и даже замахнулся на зеленое сукно стола.
– Господа? – На пороге стоял Маршал с топором в руке. – Топор жена Ягелло опознала. Что-то случилось?
После прочтения статьи пришла очередь Константина Павловича сквернословить.
– Можно я его застрелю, Владимир Гаврилович?
– Сделайте одолжение, голубчик. Я лично за вас генерал-губернатора буду просить. И даже на высочайшее имя прошение о помиловании напишу.
– Уж лучше я, – усмехнулся Свиридов. – У меня ни семьи, ни детей.
– Еще чего, – возразил начальник. – За вами ваша Анастасия в Сибирь поедет – немногим лучше, чем Зинаида Ильинична с младенцами. Остается только мне. Дети выросли, жена тоже уже не маленькая. Да вдруг еще за заслуги былые и не накажут сильно, покаянием церковным отделаюсь?
– У вас совещание? – В кабинете сперва возникла голова, а потом и полностью материализовался ротмистр Кунцевич.
– Нет, голубчик, это мы тут при открытых дверях убийство светоча столичной журналистики планируем. Входите, рассказывайте.
В ходе короткого доклада выяснилось, что Роман Сергеевич Кунцевич проявил свою обычную армейскую обстоятельность – не только осмотрел всех безымянных покойников в морге Обуховской больницы, но за день посетил оба убогих дома столицы, заставил сторожей вытащить из ям всех свежих покойников и каждого дотошно сличил с полученной от Маршала фотографией – Лебедя среди усопших не обнаружилось.
– Ну что ж, – подвел итог Филиппов, – следствие проведено, личность погибшего установлена, подозреваемый в злодействе в розыск объявлен. Запасаемся терпением и готовимся к Рождеству.
25 декабря 1912 года. Вторник
Пара белоснежных коней, позванивая серебряными колокольчиками, осторожно перебирала тонкими ногами, время от времени стараясь с шага перейти на привычную рысь. Но возница тут же натягивал поводья, замедляя орловцев, потому как от скорой езды коляска начинала юлить по накатанному снегу лакированным задом. Кони отзывались тихим расстроенным ржанием, косились на хозяина и недовольно встряхивали заплетенными гривами. Прохожие удивленно глядели на несоответствующий погодным условиям колесный экипаж, а санные упряжки, обгоняя тихохода, оставляли за собой совершенно не сочетающийся со светлым рождественским утром шлейф брани и проклятий нарушителю движения. Но тот лишь попыхивал папироской, не обращая ни на кого внимания.
Наконец, коляска кое-как протряслась по мосту и свернула с оживленной улицы, а еще через полтора квартала и вовсе остановилась. Возница спрыгнул с облучка, поскользнулся и чуть не растянулся рядом с пролеткой, успев в последний момент ухватиться за тормозной рычаг. Усмехнулся, отряхнул штаны, привязал вожжи к фонарному столбу и вошел в дверь под линялой вывеской «Чайная „Ямщик“».
– Коваль, водки! – заорал с порога гость. – Да достань-ка «белоголовки», я нынче при деньгах! Чего вылупился? Али не узнал?
Зина сладко потянулась, снова было закуталась в одеяло, отвернувшись от доставшего до подушки через щель в гардинах утреннего света, но тут же резко села на постели и толкнула спящего мужа:
– Костя, подъем! Рождество! – И, спрыгнув с высокой кровати, сперва подскочила к окну, раздвинула шторы, а после прямо босиком вприпрыжку, будто гимназистка младшей ступени, пошлепала в гостиную.
Константин Павлович поморщился от хлынувшего света, зевнул, тоже с хрустом потянулся и проследовал за супругой, предварительно накинув халат и спрятав ноги в домашние туфли. Треф, потревоженный ранним подъемом хозяев, проводил Маршала взглядом из своего угла, но так никуда и не двинулся с нагретой лежанки, снова опустил голову и засопел.
Зина уже сидела под елкой и трясла у уха обвязанный алой лентой сверток, пытаясь по звуку угадать содержимое.
– Что там? Кулон? Ничего не слышу. Значит, не часы. Может, книга?
Но череду ее предположений неожиданно прервал дверной звонок. Константин Павлович взглянул на часы – начало восьмого. Ох, как же он не любил такие ранние визиты. Хуже них только ночные гости.
На пороге стоял Александр Павлович Свиридов, смущенно мнущий в руках шляпу.
– С Рождеством. Прошу прощения, но новости важные.
– К важным новостям в этом доме подают кофе и булочки, – донеслось из гостиной. – Не держи человека на пороге – это и в простой день невежливо, а сегодня уж и подавно.
