Клод Изнер - Полночь в Часовом тупике
Виктор чувствовал себя не в своей тарелке с этим непонятным, едва знакомым ему тестем. День выдался очень насыщенным, и он чувствовал себя измотанным, соображал и двигался медленно.
— И когда вы собираетесь назад?
Пинхас поморщился.
— Спасибо, мой мальчик, очень мило с вашей стороны.
— Я вовсе не хотел вас…
— Учтите, Виктор, мне нужно решить несколько вопросов, и я хотел бы, чтобы ко мне попривыкла моя внучка. Не волнуйтесь, я согласен быть на вторых ролях. Еще я хотел бы вернуть вам те деньги, которые вы потратили в 92 году на мою дорогу до Америки.
— Забудьте, прошу вас. Тогда было вполне естественно поддержать вас. Чувствуйте себя как дома, — сказал он и сам почувствовал, что его голос прозвучал неубедительно.
— О, не волнуйтесь, молодой человек, это временное неудобство.
Виктор, все меньше и меньше владеющий ситуацией, краем глаза взглянул на Пинхаса и понял, что тот явно решил помалкивать, поскольку все разговоры получались какие-то двусмысленные. Он встал, открыл окно и закурил сигарету.
— Что вы тут делаете, мужчины? — поинтересовалась Таша, усаживаясь в кресло.
— Мы обсуждаем разные вопросы. В конце концов, дорогая, я был прав.
— В чем прав?
— В обстоятельствах дела Дрейфуса. Я предупредил тебя, что может произойти все что угодно. Хоть бы нам не пришлось однажды переживать еще более драматические моменты, чем этот!
— Папа, ты пессимист. Мы все-таки не живем под кнутом царизма.
— Зато под кнутом армии, клики отъявленных антисемитов и ксенофобов, — ответил Пинхас. — Цитирую Жоржа Клемансо в связи с делом Дрейфуса: «Военное правосудие имеет такое же отношение к правосудию, как военная музыка — к музыке».
— Вечно ты со своими метафорами! — взъерепенилась Таша. — О чем-нибудь другом нельзя поговорить? Семь лет не виделись и снова здорово! Политика, вечно разговоры о политике!
Пинхас посмотрел на нее, на его губах играла насмешливая улыбка. В голосе тоже прозвучала ирония.
— Успокойся, птичка моя. Я хотел бы погулять с Алисой, сводить ее в цирк на Елисейских полях, там бывают в воскресенье детские утренники.
— Да она маловата для того, чтобы оценить мастерство акробатов и конные номера.
— А театр марионеток? В конце концов, балаган Петрушки не менее благороден, чем колесница Мельпомены с Талией, получится отличная прелюдия к пьесам Шекспира, Мольера и Бомарше.
Виктор посмотрел на тестя. Какие имена он перечислил? Тут же перед глазами встала картина: Шарлина Понти в саду Пале-Рояль. Она не знала об этих античных божествах, которые покровительствовали искусствам. Не странно ли это для актрисы? Он тогда объяснил ей: Мельпомена и Талия, одна — муза трагедии, а другая — комедии.
Щелчком он выбросил окурок прямо во двор.
— Виктор, ты нас заморозишь, — сказала Таша.
Погруженный в свои мысли, он закрыл окно, и тут его посетило озарение. Ему не хватало слова, одного-единственного слова…
Едва он сел в кресло, слово возникло само собой.
Глава шестнадцатая
Айрис притворялась, что спит. Сквозь ресницы она глядела, как Жозеф застегивает длинный дождевик, как надевает на голову кепку.
— Опять наряжается Шерлоком Холмсом, ну хуже ребенка, ей-богу.
На кухне Жозеф стащил со стола горбушку хлеба и столкнулся с матерью, которая уже хлопотала у плиты.
— Ты не слышал, как звонил телефон? Хватает же совести звонить в такую рань, ведь детей перебудит! — проворчала она.
— И кто это был?
— Виктор Легри. Не мог уж дождаться открытия магазина! Но вроде там что-то важное. Вот тоже такой же, дурака валяет вместо того, чтоб делом заниматься! Неудивительно, ведь он в рубашке родился! Кстати, ну и видок у тебя! Хорош гусь! Ты так же похож на книготорговца, как я на балерину! — возмутилась она утробным басом.
Жозеф пережидал бурю, украдкой запихивая в рот кусочки хлеба.
— Прекрати витать в облаках, когда я с тобой разговариваю! — рявкнула она, встряхивая детскую бутылочку. — И будь добр, пожалуйста, возвратиться точно к ужину! — крикнула она вслед, а он уже опрометью сбегал по лестнице.
* * *В этот утренний час в кафе «Взад-вперед» сидели только двое дворников из городской службы и пьянчужка, ночующая под мостами.
— Что за срочность? — спросил Жозеф, усаживаясь напротив Виктора.
— Со вчерашнего дня одно слово буравит мне мозг, я потерял сон и аппетит.
— Я так подозреваю, что это слово изменит ход нашего расследования. Ну все, молчу, рассказывайте дальше.
— А-ли-би. Мы должны были начать с того, чтобы проверить алиби всех подозреваемых. Где находилась Шарлина Понти, когда происходили убийства? Где был Рафаэль Субран? Где был Барнав? Вы следите за моей мыслью? Если у них есть алиби, они вне игры.
Раздавленный очевидностью этой истины, которая даже не пришла ему в голову, Жозеф потерял дар речи.
— В общем, рассчитывая на одну только интуицию, мы отложили наши проблемы в долгий ящик, — продолжал Виктор.
— Увы, да, такова участь дилетантов, они делают, что могут, с тем, с чем могут. И все же вот невезуха, только маячит какое-нибудь решение, как все снова-здорово. Но главное, все эти темные личности будут нам молоть всякую чушь — они все отъявленные лжецы.
— Нужно прощупать их окружение. Костюмерши, гримерши, коллеги, официанты в ресторанах, расположенных возле театра. Мне нужны надежные свидетели. Если нам удастся установить, что у них у всех есть алиби на три вечера… м-м-м… минуточку.
Он заглянул в блокнот.
— 29 октября, 2 ноября и 7 ноября. Тогда нам станет гораздо легче разобраться, в чем дело.
— У вас как-то лучше получается проникать в это царство сцены, так вот вы и поговорите со всеми его жителями, чтобы выяснить, где и когда были наши подозреваемые, любезный зять, и все это после закрытия магазина, а я пойду после обеда займусь Барнавом. Вот вам совет: избегайте шитых белыми нитками оправданий, которые эти фигляры бросят вам, как кость облезлой собаке. И кстати, я тоже нуждаюсь в алиби, и главное, уже нельзя сослаться на экспертизу в библиотеке и на кашель у ребенка, так что постарайтесь придумать что-нибудь позамысловатей, чтобы умилостивить Кэндзи.
Таша под большим секретом рассказала Айрис, а та не удержалась и разболтала Эфросинье, попросив ее не распространять это дальше. Каким образом такой ревнивец, как Виктор, может отреагировать на приставания Пон-Жубера к любимой жене? А если он вызовет этого хама на дуэль, то, не ходи к гадалке, помрет посреди леса с пулей в груди, оставив безутешную вдову и рыдающую сиротку. Так что рот на замок.
Эфросинья, поскольку не смогла дать выход возмущению, решила сама заняться очищением замаранной репутации. Она возле рынка Ле-Аль провела совещание с прежними товарками, торговками овощами и фруктами, потом раньше обычного вышла с улицы Сены. Она зашла к себе, упихнула свой внушительный бюст в корсет и еще усугубила эту муку, натянув лиловый костюмчик, подарок Джины Херсон, который жал ей немилосердно. Отдышавшись, она пригладила волосы и надела серый бархатный чепец на завязочках. С помощью зубной щетки она загнула кончики ресниц, обнаружив, к своему ужасному огорчению, седые волоски. Затем открыла баночку из-под корнишонов, которую использовала как копилку, и разорила свою заначку на несколько монет, которые понадобятся на фиакр на улицу Ремюза и обратно.
Всю дорогу она разговаривала сама с собой. «Если конец света будет послезавтра, нужно успеть сказать все, что я думаю об этих достойных господах, которые гордятся своими дворянскими частицами “де” в фамилиях! Они проследуют прямиком в ад. Конец света, ишь ты, конец света, ну надо же!»
Когда лакей в ливрее открыл ей дверь, он с подозрением воззрился на незнакомую ему физиономию. Эфросинья не смутилась:
— Объявите, пожалуйста, мадам Эфросинья де Пиньо-Курлак.
Она следовала за ним по пятам до самой двери и проскользнула в коридор за его спиной — туда, откуда слышался гул голосов. Прежде чем он мог ее удержать, она влетела в гостиную. Ее вторжение на чинное собрание, где стояли гости небольшими группками и мило чирикали с бокалами вина в руке, ожидая приглашения к столу, произвело сенсацию. Все уставились на нее, некоторые даже — с ужасом — узнали. Она увидела нескольких дам, которых Жозеф именовал «клушами»: Рафаэль де Гувелен, которая на этот раз обошлась без своих вечных собачек, Матильда де Флавиньоль, Олимпия де Салиньяк и ее племянница Валентина. Но интересовал Эфросинью не кто-нибудь, а муж этой последней, вертлявый денди с губами алыми, как у картонного паяца. Она величественно направилась к нему.
— Вы тут хозяин?
Он с удивлением поднял дымящуюся трубку, приветствуя ее.
— С кем имею честь?
