Питер Акройд - Хоксмур
Не знаю, который час был, когда к моему столу подошла особа с прикрытым маскою лицом и невесть с чего давай передо мною вертеться. Капитан, говорит, дружочек мой, не желаете ли, Капитан, со мною пройтись? Да как махнет мне в лицо своим веером, а сама томною прикидывается и стакан мой к своим губам подносит.
Стыда у тебя нет, что ты такими делами занимаешься? спросил я ее, когда она устроилась рядом со мною.
Не извольте беспокоиться, Капитан, отвечала она, стыд и все протчее — детския бредни, и не более. Ремеслом своим я занимаюсь не хуже любой честной женщины, надежна, что твой евнух, а чего еще требуется? Поцелуй, Капитан, сам увидишь.
Разве ты Бога не боишься?
Она слегка отодвинулась от меня. Фу, говорит, ненавижу я эти штучки.
Тут я взял ея запястье и шепнул ей на ухо: а прутья у тебя имеются?
Взглянувши мне в глаза, она улыбнулась: а, стало быть, ты, Капитан, до порки охоч. Вижу, вижу. Что ж, в этой игре я дока. Итак, за сим последовали еще веселыя речи, а после шлюха отвела меня в Собачью Таверну, где у ней имелась комната. Входи, говорит, когда я вскарабкался в след за нею по леснице, от чего несколько устал, входи, не стесняйся, а я покуда умоюсь. И тут же, у меня на глазах, моет свои титьки да под мышками сладким мажет. Дух от нее, стоило ей снять платье, пошел затхлый, будто от старой козы, я же отвернул лицо к стене и даже пальцем не шевельнул, когда она принялась надо мною трудиться. Новичок ты в этой игре, говорит, я-то вижу, тело еще не тронутое.
8
Хоксмуру сдирали кожу со спины, он дергался, попавшись в ловушку, пока не закричал во сне, и крик превратился в звонок телефона рядом. Он застыл в скрюченной позе, потом снял трубку и услышал сообщение: «У церкви найден мальчик. Тело не тронуто. Выслана машина». Мгновение он не мог понять, в каком доме, в каком месте, в каком году проснулся. Как бы то ни было, выбираясь из постели, он ощутил неприятный вкус во рту.
Оказавшись в теплой машине, он стал обдумывать, какие служебные обязанности ему предстоит выполнить; проезжая мимо Св. Георгия, Блумсбери, он размышлял насчет фотоснимков, которые потребуется сделать, — нужно зафиксировать и положение тела, и каждую складку одежды, а также все, что зажато в руках, и то, что вытекло изо рта; когда он ехал по Хай-Холборну, пересекая Холборнский виадук, мимо статуи Кристофера Рена, из полицейского радиопередатчика раздался неразборчивый шум — три всплеска, будто осветивших на миг лицо водителя; когда машина двигалась по Ньюгейт-стрит, он выбирал масштаб изображения и подробных зарисовок, которые ему понадобятся, но, пока смотрел на спину водителя, в голову ему опять пришли обрывочные фразы из недавнего сна, и он беспокойно заерзал на сиденье; когда они проезжали по Энджел-стрит, вспыхнули стекла какой-то фирмы, успев поймать утреннее солнце, прежде чем оно скрылось за облаком, и в их поверхности он увидел отражения других зданий, а оказавшись на Сент-Мартинз-ле-гранд, вспомнил некие слова, но без сопровождающей их мелодии: «Охраняет по ночам, по ночам, по ночам…»
И вот теперь, когда машина въехала на Чипсайд, а затем на Паултри, наполняя улицы эхом сирены, Хоксмуру удалось сосредоточиться на тех предметах, которые ему скоро предстояло отыскивать: волокна, волосы, пепел, горелая бумага, возможно, и оружие (хотя ему было известно, что на самом деле никакого оружия он не найдет). В таких случаях, как этот, ему нравилось считать себя исследователем, даже ученым, поскольку настоящее понимание каждого дела приходило к нему именно так: в результате подробного изучения, за которым следовали логические выводы. Он гордился своим знанием химии, анатомии и даже математики — эти дисциплины помогали ему находить решение в ситуациях, перед которыми пасовали другие. Ведь, как ему было известно, даже во время экстраординарных событий действуют причинно-следственные связи, и он мог, например, разгадать мысли убийцы, подробно изучив оставленные им отпечатки ног, — не то чтобы вживаясь в его образ, но руководствуясь принципами разума и методичной работы. Исходя из того, что длина обычного мужского шага равна двадцати восьми дюймам, Хоксмур установил, что шаг поспешный составляет около тридцати шести дюймов, а при беге достигает сорока. Основываясь на этих объективных данных, он способен был сделать выводы о том, что владело человеком: паника, желание убежать, ужас или стыд; стоило это понять, и люди становились ему подвластны. Все эти соображения занимали его по пути к Св. Мэри Вулнот, позволяя справиться с нарастающим возбуждением при мысли о том, как он будет осматривать тело и впервые окажется внутри этого преступления.
Но, подойдя к углу Ломбард-стрит и Кинг-Уильям-стрит, он первым делом увидел полицейского, державшего белое полотнище, пока фотограф готовил свой аппарат.
— Не надо! — крикнул он, быстро выскочив из машины. — Не надо пока ничего делать! Сейчас же уберите свет! — И жестами отогнал их со ступеней церкви.
Однако на тело он даже не взглянул, а вместо этого остановился на тротуаре перед железными воротами и поднял глаза на церковь: он увидел закругленное окно с кусочками стекла, толстыми и темными, как камушки, а дальше, над ним, — три квадратных окошка поменьше, поблескивающих в осеннем свете. Кирпичи вокруг них потрескались и выцвели, словно облизанные пламенем; взгляд Хоксмура пополз вверх, и шесть обломанных колонн превратились в две толстые башни, которые, подобно зубцам вилки, пригвоздили церковь к земле. Лишь теперь он перевел глаза на мертвого мальчика, распростертого на четвертой ступени из восьми; пока он открывал ворота и приближался к нему, спокойствие его смутили некие запутанные мысли. Несмотря на предрассветный дождик, он снял свой темный плащ и положил его на полиэтиленовую пленку, которую уже успели расстелить.
Мальчик выглядел так, словно он в притворном ужасе широко распахнул глаза, чтобы напугать кого-то из детей, игравших здесь, и в то же время у него был широко раскрыт рот — казалось, он зевает. Глаза еще не потеряли яркости, мускулы не успели расслабиться и превратить их в мутный, застывший символ вечного покоя. Под неотрывным взглядом этих глаз Хоксмуру стало не по себе. Он велел принести рулон липкой ленты, которой пользуются при сборе улик, и наложил кусок ленты на шею мальчика. Наклонившись над телом, он ощутил его запах и потрогал пальцами через ленту. И все же, ощупывая шею, он заставил себя отвернуться и перевел взгляд вверх на каменную табличку с надписью: «Заложена в саксонскую эпоху, последний раз перестроена Николасом Дайером, 1714». Буквы отчасти стерлись от времени, да Хоксмур и не попытался их разобрать. Он быстро поднялся; наверное, капли пота у меня на лице можно принять за дождь, подумал он, отдавая липкую ленту полицейскому.
— На шее ничего нет, — сказал он ему.
Потом он одолел последние четыре ступени и вошел в охваченную безмолвием церковь; там все еще царила темнота, и он сообразил, что окна лишь отражают свет, подобно зеркалу. Кинув взгляд за спину и убедившись, что его никто не видит, он приблизился к купели для крещения в углу, окунул ладони в застоявшуюся воду и потер ими лицо.
У выхода из церкви к нему подошел молодой сотрудник и прошептал:
— Это она его нашла. Так и осталась тут сидеть, пока полицейского не увидела.
Он кивал в сторону рыжеволосой женщины, сидевшей на старом камне во дворике, прямо за воротами. Хоксмур, будто не обратив на нее внимания, поднял глаза на боковую стену церкви, выходившую на Кинг-Уильям-стрит.
— Что тут эти леса делают?
— Раскопки, сэр. Тут раскопки ведутся.
Хоксмур ничего не сказал. Потом он снова повернулся лицом к коллеге.
— Вы погодные условия записали?
— Дождь идет, сэр.
— Я понимаю, что дождь идет. Но мне нужна точная температура. Нужно установить, как остывает тело.
Он поднял глаза к небу и почувствовал, как на него, на щеки и открытые глаза, уставившиеся вверх, падает дождь.
По его указаниям место уже отгородили; у ворот церкви и по бокам поставили большие брезентовые ширмы, чтобы скрыть действия полиции от взглядов людей, которые, разумеется, не преминули собраться там, где было совершено преступление. Теперь, удостоверившись, что нужная территория, в центре которой находится тело, в его полном распоряжении, Хоксмур взял на себя руководство операцией во всех деталях. Брюки, носки, свитер и рубашку жертвы тоже обработали липкой лентой; с ботинок соскребли землю, а также взяли образцы почвы поблизости для анализа, после чего ботинки положили в полиэтиленовый пакет. Тело раздели, и теперь, в свете дуговых ламп, оно приобрело яркий оттенок; каждый предмет одежды поместили в отдельный пакет, и Хоксмур сам их маркировал, не доверив этого никому, а после передал ответственному за вещественные доказательства. Взяли пробу из-под ногтей, руки положили в пакеты и запечатали их липкой лентой. Тем временем землю вокруг места преступления прочесывали в поисках волокон, отпечатков ног и пятен; все, что могло представлять даже отдаленный интерес для следствия, заносили в журнал под отдельным серийным номером, а после помещали в обшитый изнутри ящик для перевозки. Пока шла эта работа, Хоксмур, по-прежнему без плаща, несмотря на непрекращающийся дождик, все время что-то негромко шептал; не сведущему в полицейских делах могло показаться, будто этот человек, совершенно обезумев, разговаривает сам с собой в двух футах от трупа — на самом деле Хоксмур наговаривал свои собственные наблюдения на маленький диктофон.
