Валерий Иванов - Петля Времени
Следствие признало убийство неосторожным, а суд, с учетом былых заслуг определил наказание в два с половиной года лишения свободы. На пересылке, по пути в лагерь, друганы убитого вора попытались отомстить ему за совершенное убийство. В завязавшейся схватке он "положил" еще двоих и одного серьезно искалечил. Нападавшие были вооружены арматурными заточками и, налицо, было состояние необходимой обороны, как настаивал ушлый адвокат. Но следствие, а за ним и суд, сочли, что бывший чемпион-тяжеловес допустил превышение пределов необходимой обороны, и он получил довесок в два года.
Освободившись досрочно, он познал все составляющие "бывшего". Друзей не осталось, все собутыльники разом от него отвернулись. Жилья не было, в период чемпионства он жил в хорошем общежитии. Перестали водиться и деньги. И пошло, как говорится, поехало.
Сначала "Боксер", такую кликуху он получил еще в первой отсидке, в одиночку совершил вооруженное ограбление специализированного магазина, торговавшего часами. Затем сколотил небольшую маневренную банду, грабившую посетителей дорогих ресторанов, а, иногда и поезда, отходившие в летний сезон в южном направлении.
Отсидка следовала за отсидкой. Вором в законе он не стал, но авторитет в воровской среде заслужил. На сходке, куда "Боксер" явиться не побоялся, ему простили убийство уркагана, справедливо сочтя его обстоятельства "бытовухой", где в споре победил сильнейший.
Его открытый независимый характер, справедливость в разборках и правиловках, непринятие поблажек администрации тюрем и лагерей и, конечно же, оставшиеся профессиональные навыки и недюжинная сила снискали уважение, как среди "законников", так и в кругу обычных блатных. И в камере он был верен себе, "держал порядок" и не давал никого, из содержащихся здесь, напрасно в обиду.
И сейчас "Боксер" смекнул, что новичком движет не какая-то неуемная гордыня, а, скорее всего, незнание "понятий" - воровских законов и обычаев. К этому приплюсовывался непоказушно отрешенный вид пришельца, свидетельствующий о серьезном духовном недомогании. Он еще раз пристально вгляделся в глаза пришедшего и пришел к определенному выводу.
- Не видишь - блаженный это, - укоризненно-угрожающий тон заставил "забойщика" поспешно отступить, - нельзя таких людей обижать, они и так....
Угловой не закончил предложение, призывно махнул рукой, приглашая рыжебородого человека подойти и козырнул, слышанной где-то в красивом прошлом, фразой, - он не от мира сего.
- За что сел?
Подошедший непонимающе глянул на спросившего, губы его шевельнулись, но никаких слов не сказали.
- Э-э-э, он, сдается и немой, к тому же, - старший по камере был несколько озадачен и прикидывал куда определить обиженного жизнью страдальца.
- Тут бу-дешь спать по-ка, - отчего-то, медленно, по слогам и очень громко, решил он, сопровождая свои слова тычком кулачища в сторону средней шконки на трехъярусных нарах, расположенных вдоль стены, у окна. Место, по тюремным понятиям, было хорошим.
Но новичок, прежде чем двинуться в указанном ему направлении, неожиданно заговорил на незнакомом, слегка растянутом певучем наречии. Судя по интонации, он благодарил за что-то, но делал это с достоинством и без всякого подобострастия....
Новичок оказался невероятно способным учеником и освоил русский язык за неделю. Причем, в процессе занятий азартно участвовала вся камера. И быть бы ему обученным только "ботать по фене", но, к счастью один из сидельцев в прежней, уже далекой жизни, был профессором по русскому языку и словесности. И кликуху, в местах этих, получил соответствующую - "Профессор".
Бывший профессор, в одной из своих лекций, призвал слушателей учиться языковому разнообразию и богатству в недавно вышедших романах Михаила Булгакова "Белая гвардия" и "Дни Турбиных". Последовал скорый донос в "органы", которые сочли это призыв, как прославление белогвардейской "контры" и профессору впаяли контрреволюционную пропаганду и агитацию.
Рыжебородый чужестранец о себе ничего не рассказывал и не знал, толком, за что он тут сидит. Но по манере выражения и по знанию библейских текстов "Профессор" вычислил в нем священника, которых сажали теперь в немалом количестве - шла борьба с "опиумом для народа".
- Поп, это - попросту доложил он угловому о роде занятий неизвестного, - а, сидит, видно, по пятьдесят восемь-десять*, как и я.
Но новичок не стал "Попом", как ожидалось среди обитателей камеры. Угловой называл его в долгих беседах о смысле жизни уважительно "Отче" - она и закрепилась, как кличка, по-иному сокамерники его и не называли.
Вероятно, от рождения в бывшем чемпионе был заложен интерес к философскому познанию мира. И, сейчас, сидя на нарах, он мог часами обсуждать с проповедником сущность бытия, проблемы поиска истины, вопросы святости и греха. Его интересовало раскрытие понятия личности, степени ее свободы и взаимоотношений с окружающим миром. И, конечно, эти темы преломлялись в призме бурлящего водоворота криминальной среды.
- Преступление есть грех?
- Грех.
- Этот грех заложен в человеке от природы?
- Да.
- Почему же тогда одни люди совершают преступления, а другие нет?
- Инстинкт духа побеждается инстинктом природы, вот и творится зло.
-Чем можно укрепить инстинкт духа?
- Верой.
- Господь ведь простил человеку все его грехи изначально?
- Да, это так.
- В чем тогда смысл жить честно, не совершая никаких противоправных деяний?
*Ст.58-10 УК РСФСР- контрреволюционная агитация и пропаганда
- Всякому воздастся за его грехи на небесах. Человек должен помнить об этом и воздерживаться от злых искушений.
Иногда в этих дискуссиях, с позволения старшого, как все называли мастера кулачного боя, принимал участие и "Профессор", привнося изюминки литературы из произведений великих классиков. Остальные же слушали их диспуты, состоящие из "сплошных непоняток", как выразился один старый вор, промыкавшийся в тюрьмах и лагерях три четверти своей жизни. Это еще более наполняло мятущуюся душу камерного углового законной гордостью за свою ученость.
Примерно через месяц, к большому сожалению "Боксера" и привязавшихся к странному проповеднику сокамерников, того перевели в стражное отделение больницы имени Кащенко для проведения стационарной судебно-психиатрической экспертизы. Больше о нем обитатели камеры Љ 34 ничего не слышали.
Глава двадцать седьмая
2.6. Москва. Лубянка. Фагот.
Вошедший, значительно ранее, в другую камеру человек, смахивал скорее на бухгалтера, растратившего, по неопытности, казенные деньги и севшего по недоразумению, нежели на представителя уголовного мира. Не тянул он и на политического, как одеждой, так и выражением лица, хранящего отпечаток некой вечной оторопи. Хотя претензии на знакомство с книгочтением пыталось отразить изломанное пенсне с единственным уцелевшим, но треснувшим посередине стеклышком. И уж никак не походил на военного, не обладая ни присущей им осанкой, ни надлежащей выправкой.
Одет вновь прибывший был в видавший виды куцый пиджачишко в крупную желтоватую клетку и такого же покроя, явно коротковатые, потрепанные брюки. На босых ногах его были надеты почему-то новенькие блестящие галоши. В руках он держал скудное тюремное имущество - изрядно помятую оловянную миску, оловянную же ложку, источенную зубами неизвестных предшественников почти до дыр, и кусок мятой неопределенного цвета материи, лишь своей формой отдаленно напоминающей полотенце.
Неловко зацепив плечом второй ярус нар, при развороте от входа в камеру, он так и застыл в дверях, напоминая своей согнувшейся длинной фигурой незаконченный вопросительный знак и шевеля подобием усов, свалявшихся в белесоватые комочки.
- Принимайте пополнение, граждане арестанты, - весело прокричал ладный конвоир в темно-синей форме, помахивая связкой ключей, и дверь захлопнулась с неприятным металлическим лязгом.
Восемнадцать пар глаз уставились на новичка, вошедшего в узкую темную камеру, рассчитанную, первоначально, на четверых, и состоящую из сплошных двухъярусных нар с узким проходом. Выражение взглядов отличалось широким диапазоном - от безразличного до угрожающего.
И тотчас же, один из обладателей грозного взора, подскочил к пришельцу, обнаруживая своей позой откровенно недобрые намерения.
- Кто такой? - прорычал он коротко, а рука уже отвелась для хорошей затрещины новенькому.
Это было обычное начало процесса прописки нового заключенного в камеру - своеобразный обряд введения новичка в тюремное сообщество.
Однако тот ничуть не испугался. Лишь нескладная, с виду, фигура, привычно подобралась, выдавая своим положением опытного бойца. Нехитрое имущество было сброшено на первые попавшиеся нары, руки слегка согнулись в локтях и выжидающе замерли.
