Александр Бушков - Непристойный танец
Выпустив ее в конце концов, Сабинин рухнул на диван, раскинул руки по спинке, блаженно улыбаясь.
– Ну, слава богу, – сказала Надя терпеливо, присаживаясь рядом. – Я уж боялась, придется карету «скорой помощи» вызывать, в смирительную рубашку завязывать…
– От радости с ума не сходят, – сказал Сабинин, улыбаясь во весь рот. – Вовсе даже наоборот…
– Что случилось?
– Попробуйте угадать, мадемуазель, вы ведь умница, я это давно начал за вами подозревать…
Она пытливо глянула ему в лицо, прикусила губку, на миг подняв глаза к потолку. Решительно тряхнула головой:
– Судя по твоим дикарским пляскам, имеется одно-единственное объяснение. Только одно событие, сдается мне, способно тебя привести в такой восторг… Твой неведомый компаньон, а? Не обманул все-таки, готов поделиться сокровищами, которые вы с ним столь старательно… добывали?
– Милая, ангел мой, солнце мое, звезда очей моих… – сказал Сабинин счастливо. – Ты совершенно права. Что ж, теперь можно признаться, что я был к нему несправедлив… Оказалось, у него были вполне уважительные причины… Все в порядке, Надюша. Это похоже на старую мелодраму, но я могу с полным на то правом воскликнуть: Господи, я богат! Я богат, Господи! Все кончилось…
– Поздравляю, – сказала Надя чуточку напряженно.
– Спасибо, Надюша, милая… – Он вскочил, чуть ли не бегом добрался до буфета и на сей раз налил себе не в скромную рюмочку, а в бокал для шампанского. – Прости, но мне позарез нужно выпить, успокоить нервы после этих двух недель… Я тебя оставлю на пару дней, не возражаешь? Мирский отправился за билетами, завтра утром мы с ним должны поехать в Будапешт. Ненадолго, конечно, я рассчитываю за день-два все уладить…
Стоя к ней вполоборота, в продуманно выбранной именно для сей реплики позе, он прекрасно видел Надино отражение в настенном зеркале. В первый миг она была прямо-таки ошарашена и не смогла этого скрыть, полагая, что он не видит ее личика, на котором последовательно сменяли друг друга растерянность, удивление, непритворная злоба… Потом совладала с собой, выглядела спокойной и безмятежной, но под этой личиной, Сабинин не сомневался, кипели все те же эмоции. Слишком неожиданным и поистине сногсшибательным оказался сюрприз…
– А зачем тебе понадобился Будапешт?
– Господи, я думал, ты и это поняла… Там деньги. Я сам и не знаю всех подробностей, Вася Мирский лучше объяснил бы, он в банковских делах дока… В общем, безопаснее и удобнее всего оказалось перевести их в Будапешт, чтобы осели на счетах именно там. Оферты, проценты, что-то там еще… я ж говорю, не силен в этих тонкостях. В Будапеште открою счет на свое имя… или все же ради вящей осторожности ограничусь шифрованным, переведу свою долю… Что ты улыбаешься?
– Похоже, я и в самом деле стала содержанкой господина скоробогача… – сказала Надя, уже полностью овладев собой. Подошла к Сабинину и уселась ему на колени. – Кажется, так должны себя вести дорогие кокотки? Если неправильно, ты мне подскажи…
Она изо всех сил старалась произвести впечатление веселой резвушки, спокойной, совершенно ничем не озабоченной…
– Господи, откуда мне знать, как они себя ведут? – в тон ей сказал Сабинин. – Сроду не имел с ними дела… Надюша, милая, мне очень приятно именно так вот держать тебя на коленях… но, я тебя прошу, сядь рядом со мной нормально. Разговор предстоит слишком серьезный.
Она повиновалась, грациозно соскользнула с колен, присела рядом в смиренной позе благовоспитанной гимназистки. Поскольку и самые лихие эсеровские боевички – всего лишь женщины со всеми присущими прекрасному полу свойствами, в ее голосе Сабинин без труда разобрал самое обычное любопытство, не имевшее отношения к подпольным делам:
– И что за разговор?
– Подполье, революция, бомбы и браунинги – это все крайне серьезно и захватывающе, спору нет, – сказал Сабинин. – И я прекрасно понимаю твое стремление быть независимой от общества, пренебрегать его законами согласно заветам этого твоего Ницше. И все же… Тебе не кажется, что все это – довольно зряшное предприятие? Только не хватайся за браунинг, я ничего не утверждаю окончательно, просто размышляю вслух и приглашаю тебя к тому же… Хорошо, предположим, ваши героические труды увенчаются успехом и ваши имена в полном соответствии с известными строками Пушкина напишут на обломках самовластья… А если – нет? Если вам так и не увидеть грядущего торжества… ну, в ближайшие лет двадцать, я имею в виду, – поспешил уточнить он, видя, как недобро напряглось ее лицо. – Что, если к грядущему торжеству революции вы придете старыми, морщинистыми и дряхлыми? Прости меня, милая, но я немного успел уже тебя узнать. По-моему, тебя обрисованная мною перспектива мало устраивает. Это понятно, это по-житейски, – кому интересно получить генеральские лампасы лишь с наступлением дряхлости? Я таких в армии насмотрелся… Что, если все же не получится добиться своего в молодом еще возрасте?
– Говори по существу, пожалуйста, – напряженно попросила она.
– У меня – сто пятьдесят тысяч золотом, – сказал Сабинин. – Я тебе предлагаю бросить все прежнее и уехать со мной.
– Это что, официальное предложение руки и сердца?
– Если хочешь – да, официальное предложение руки и сердца.
– Я тронута, милый, – ответила она почти сразу. – Но должна тебя предупредить: я совершенно не подхожу для мещанского счастья с беленькими занавесками на окнах, размеренным укладом жизни…
– А кто говорит, что я тебе именно это предлагаю? – спросил он. – Мы уедем куда-нибудь в Аргентину, в Южную Америку. Уклад тамошней жизни еще во многом напоминает романы Эмара и Майна Рида. Есть места, где можно заработать громадные деньги на каучуке, – правда, при этом легко и голову сложить. Дикие места – индейцы с отравленными стрелами, бандиты, зверье… Можно заняться поисками нефти в Северо-Американских Соединенных Штатах, можно… да мало ли мест, где еще способен показать себя ловкий авантюрист, сколотить недурное состояние? Кисейная барышня в спутницы для такой жизни не годится. Зато на тебя можно полагаться – ты и в обморок не упадешь при виде аллигатора, и в случае чего с пистолетом спину прикроешь… Я все обдумал и взвесил, мне эта мысль в голову не сегодня пришла…
Она сидела опустив голову, и на ее личике отражалась усиленная работа мысли. Вот только у Сабинина было сильное подозрение, что ее раздумья не имеют отношения к сделанному им предложению…
– Мне нужно подумать, Коля, – сказала Надя, открыто глядя ему в лицо. – То есть, ты не Коля, как выяснилось, но я уже привыкла к этому имени, и нет смысла что-то менять… Честное слово, мне нужно подумать, такие дела с кондачка не решаются. Слишком резко ты предлагаешь изменить жизнь… Ты же сам говорил, что не сегодня это придумал, значит, долго размышлял, взвешивал?
– Конечно, – кивнул Сабинин.
– Вот видишь… Мне тоже слишком многое предстоит взвесить.
– Я понимаю и вовсе тебя не тороплю, – сказал Сабинин. – Время есть, я же не предлагаю тотчас же, взявшись за руки, бежать на вокзал… Подумай, милая. Если боишься мести… товарищей по борьбе, то я бы на твоем месте не беспокоился: есть в мире такие уголки, куда даже и они не доберутся, а если и доберутся – висеть на какой-нибудь пальме.
– Не в том дело… Просто следует подумать.
– Господи, я же не пристаю с ножом к горлу! Вот тебе и великолепная возможность. Пока я буду ездить в Будапешт и обратно, пройдет пара дней. По-моему, вполне достаточное время.
– А тебе обязательно нужно ехать тотчас же? – спросила она елико могла небрежнее.
Сабинин прекрасно чувствовал, что внутренне она напряглась, – когда столь тесно сближаешься с человеком, поневоле начинаешь его понимать без слов…
– Думаю, обязательно, – сказал он твердо. – Чтобы побыстрее со всем этим покончить. – Он смущенно улыбнулся. – Знаешь, ничего не могу с собой поделать – я ведь несколько месяцев ждал этого момента, теперь не смогу успокоиться, пока не закончится эта эпопея… Подумаешь, Будапешт! Это же не путешествие на Северный полюс, а поездка в комфортабельном вагоне по безукоризненной австрийской чугунке. Если повезет, вернусь уже послезавтра… Ты что, против? У тебя такое выражение лица, словно…
– Глупости, Коля, – ответила она непринужденно. – Тебе показалось.
«Сейчас она обнимет меня и постарается увлечь в постель, – подумал он, испытывая настоящую грусть и нешуточную боль. – Чтобы ни в чем не сомневался, не тревожился… Если так и произойдет, значит, она уже приняла решение, ум у нее столь же остер, каким он, надо полагать, был у Екатерины Медичи».
Надя закинула ему руки на шею, прижалась, промурлыкала в ухо:
– Это все надо отпраздновать: и твою удачу, и твое предложение. Если ты не против, помоги мне расстегнуть платье…
