Опер Екатерины Великой. «Дело государственной важности» - Корчевский Юрий Григорьевич

Князь достал из кармана склянку и поставил её на лавку.

– Руки о тебя марать не хочу, мерзавец. Виктор, дай каждому поровну.

Офицер взял склянку и поднёс её к пламени свечи, чтобы определить, сколько в сосуде осталось ядовитого зелья.

Подошёл к бывшему кавалергарду. Павел воскликнул:

– Не хочу умереть, как собака, – хочу воином!

– Какой ты сейчас воин? Ты был кавалергардом, опустился до садовника, а потом стал мерзким и подлым убийцей женщины, вся вина которой была лишь в том, что она любила другого и вышла за него замуж. Совершил низменный поступок – так не пачкай офицерской чести, умри, как тать!

Павел обречённо открыл рот, и Виктор плеснул ему яда из склянки. Садовник, судорожно силясь сопротивляться противному самой человеческой природе действию, проглотил его. Несколько мгновений он лежал неподвижно, затем лицо его перекосило, он сильно дёрнулся, но верёвки прочно держали его на козлах. Потом изо рта его пошла слюна, он закатил глаза и испустил дух.

В помещении повисла тишина. Поистине, умер злой гений, влекомый жаждой мести, с мелкой душонкой, где любовь уступала место ненависти.

Зашевелился на бревне Поганка, запричитал плаксиво.

– Не хочу умирать, боюсь. Не моя вина! Я ведь только зелье, заказанное им, изготовил, а отравил он, он! Он понёс своё наказание! А я при чём?

– Ты ведь не блины пёк – отраву делал. Думаешь, от яда твоего люди здоровее становились? Они умирали, если ты этого не знал! Не было бы тебя с твоим мерзким промыслом, сколько людей осталось бы в живых! И потому своей смертью ты даже десятой доли своих грехов не искупишь! – гремел голос молодого князя.

Виктор подошёл к Поганке, но тот плотно сомкнул челюсти и вертел головой, всячески пытаясь противодействовать.

Недолго думая, Виктор вытащил нож, лезвием его разжал Поганке зубы и мгновенно вылил ему в рот остатки содержимого склянки. Видимо, доза была очень велика. Поганка поперхнулся, тело его выгнулось так, что верёвки глубоко врезались в тело и едва не лопнули. Он сипло выдохнул воздух, попытался снова вдохнуть и умер.

Зрелище было сколь безобразное, столь же и ужасное.

Окружающие сидели молча, застыв от леденящего душу ощущения. Для всех мужчин смерть была делом привычным, убивать приходилось всем присутствующим – но в бою. От удара сабли, шпаги, выстрела пистолета или разрыва пушечного ядра погибали рядом с ними их боевые товарищи. Но смерть от яда, явно мучительная, хоть и скорая, их шокировала.

Наконец Константин Васильевич кашлянул и повернулся к сыну.

– Любимая жена твоя отомщена, убийцы понесли заслуженную кару. Пока душа её ещё здесь, на грешной земле. Может, видя это, душа нашей бедной девочки испытает облегчение. Благодарю вас, Виктор, и вас, Андрей. Вы хорошо исполнили свой долг. О телах мерзавцев не беспокойтесь. Все свободны.

Все разошлись в полном молчании и подавленном настроении.

Андрей понуро шёл к себе домой, хотя до конца службы оставался ещё час. Но он должен был успокоиться, слишком сильное впечатление произвели на него события сегодняшнего дня. Идти к Василисе он не хотел – просто был не в силах. Андрея не покидало стойкое ощущение, что он грязен – вроде как соприкоснулся с дерьмом. Ему хотелось поскорее помыться и сменить одежду. Чёрт с ней, с сегодняшней службой – в конце концов, Лязгин не знает, когда он освободился.

Придя домой, Андрей нашёл штоф водки в шкафу, выпил его, не закусывая, и упал на постель.

Глава 8

^Конечно, на следующий день Андрей пересказал Лязгину все подробности княжеского суда. Тот выслушал его и заключил: «Собаке – собачья смерть». Корить Андрея он не стал. Преступники пойманы, вина их доказана, оба получили по заслугам. Конечно, можно было бы вести дело как положено, передать его в суд, и одним раскрытым делом стало бы больше. Но тогда Лязгин в лице князей Засекиных приобретал если и не прямых врагов, то недругов – точно. Князь – это как генерал в армии, а учитывая родословную Засекиных и их связи в обществе, то, пожалуй, что и больше, чем генерал. Более того, Андрей понимал, что и он тогда окажется в стане недругов князей Засекиных.

– Иди, работай, – распорядился Лязгин.

И Андрей снова окунулся в каждодневную суету службы розыскника.

Прошла неделя. В один из дней, ближе к вечеру, Путилова вызвал Лязгин. В кабинете сидел небольшого роста, но довольно упитанный мужчина, одетый как купец. Причём купец явно зажиточный, судя по золотой цепочке от часов, свисающей из жилетного кармана. «Прямо не цепочка, а якорная цепь!» – отметил про себя Андрей.

Розыскник уселся на стул напротив купца.

– Вот, Андрей Михайлович, познакомься. Купец Редников Аполлинарий Васильевич.

– Купец первой гильдии, – дополнил важно Редников, оглаживая густую ухоженную бороду.

Надо сказать, что купеческое сословие на Руси делилось на гильдии – в зависимости от состояния. Третья гильдия – самая низшая, с оборотом меньше пятисот рублей, вторая – от пятисот до тысячи, и первая – до десяти тысяч и выше. Стало быть, купец и в самом деле богатенький.

– Товарами на Любек торгую, – добавил купец, – сало, пенька, воск.

«К чему он это говорит, – подумал Андрей, – обокрали его, что ли?»

Лязгин прервал похвальбу купца.

– Аполлинарий Васильевич, вы бы к делу поближе.

– Да-да, – зачастил купец, – так я о деле. Дочь у меня пропала, вчера пропала. Я утром в свои торговые ряды направился, возвращаюсь вечером, а её дома нет. Жена Пелагея слезами обливается, сказывает – дочь к подружке ушла и не вернулась. Жена уже к той подружке сходила, так её там, оказывается, не было! И к ночи не вернулась.

– Раньше бывало так? – включился в разговор Андрей.

– Как можно? Я дочерей правильно воспитываю, никогда такого не было. Вот я и думаю – беда с ней приключилась, искать надо.

– Вот что, Аполлинарий Васильевич! Андрей Михайлович – розыскник опытный, он и будет заниматься вашей бедой. А у меня, извините, дела.

Андрей намёк понял – встал и направился к выходу. За ним вышел из кабинета Лязгина купец. В коридоре Андрей задержался, поджидая купца.

– Пойдёмте к вам домой: с женой поговорить надо да комнату дочери осмотреть.

– Это ещё зачем – комнату-то? – не понял купец.

– Положено так, – отрезал Андрей. Объяснять что-либо подробнее он не счёл нужным.

Они вышли из экспедиции. Купец услужливо забежал вперёд и показал рукой на пролётку:

– Зачем пешком идти? Чай, не хуже других – именитых – живём. Прошу садиться, Андрей Михайлович!

«Вот это уже неплохо: лучше ехать, чем ноги бить!» – обрадовался Андрей. Он с удовольствием уселся на мягкое, обитое добротной кожей сиденье.

Тронулись. Экипаж мягко покачивался на рессорах по булыжным мостовым.

Ехать пришлось недолго – жил купец почти в центре, на Гороховой улице, там, где она пересекала реку Мойку – у Красного моста. Неподалёку виднелся Исаакиевский собор – три квартала всего до Адмиралтейского сада и здания Адмиралтейства с его золочёным шпилем.

Дом купца был совсем неплох – в два этажа, с колоннадой у входа. «Широко живёт купец первой гильдии», – отметил про себя Андрей. Он легко соскочил с пролётки. Купец же спускался медленно, с осознанием собственной важности.

Из окна особняка увидели хозяина. На улицу выскочил молодой парень из челяди, широко распахнул дверь и склонился в поклоне. Глаза купца довольно блеснули – знай, мол, наших! У него явно была мания величия – видно, родом вышел из худых или подлого сословия.

Сразу за дверью, в обширных сенях, лежал толстый ковёр. Наверх, на второй этаж, вела лестница – широкая, с балясинами по бокам. Явно подсмотрел идею хозяин где-то в благородном доме. По лестнице этой и повёл купец Андрея. За ними неотступно шёл парень из прислуги.

Купец с лестницы свернул направо и открыл дверь.

– Вот, светёлка моей доченьки, Елизаветой её звать.

Они вошли в комнату. Андрей внимательно осмотрелся. Уютно, чувствуется женская рука – не то, что в его холостяцкой квартире.