Дэйл Фурутани - Смерть на перекрестке
― Я нарисую вам карту — как пройти к бандитскому лагерю. Возможно, судья со своими людьми захотят отправиться туда, проверить, не хранятся ли там похищенные ценности, и вернуть найденное законным владельцам?
Кадзэ сидел на изрядно потрепанной веранде, примыкавшей к кабинету князя Манасэ. Сам светлейший, расположившись напротив в изящной позе, упражнялся в каллиграфии. Манасэ был в очередной раз пышно разряжен в яркие многослойные старинные одеяния. Дорогая кисть замерла над свитком тончайшей белоснежной бумаги. Рядом стояла чудесная яшмовая тушечница, на крышке которой красовалось вырезанное изображение — прыгающие в траве кузнечики. Углубление тушечницы наполняла тушь высшего качества, свежерастертая, смешанная с чистейшей родниковой водой.
Покосившись на бумагу, Кадзэ мельком оглядел результаты трудов Манасэ. Да, уверенно, даже красиво… но до чего же бездушно и механистично! Для настоящих же мастеров каллиграфии техника важна лишь до определенного уровня. Потом нужда в ней отпадает, ибо каллиграф соединяется дугой со своим искусством. Именно тогда в работах его начинают отражаться и чувства, и черты характера писавшего. В общем, примерно то же, чему обучали Кадзэ, только вместо меча — кисть.
Продолжая изучать бездушно-изысканные иероглифы Манасэ, Кадзэ внезапно понял: да ведь он стал обучаться всему, что умеет, уже взрослым! И похоже, до многого дошел самоучкой! Ох, не растили Манасэ в среде высшей аристократии, которую он столь страстно обожает. Театр но — да, тут он царь и бог, талант несравненный. А прочие изящные искусства явно осваивались много позже.
— А бандиты, дорогой мой? Придут ли они в восторг, когда судья с горсткой своих болванов вломится в их лагерь?
— Половина бандитов мертва. Прочие в страхе бежали.
— Половина… мертва?
— Чтоб быть точным, убиты пятеро. Остальные уже далеко отсюда.
— Кто же вам помогал?
— Никто!
Манасэ рассмеялся — но на сей раз его звонкий, насмешливо-кокетливый смешок прозвучал несколько неестественно:
— А что же с Куэмоном, предводителем разбойников?
— Тоже мертв.
Манасэ аккуратно отложил кисть и спокойно, невозмутимо посмотрел на Кадзэ. Огромные темно-карие глаза сияли, как два темных солнца на белизне красивого лица, покрытого тонким слоем пудры. Наконец князь улыбнулся и воскликнул:
— Изумительно!
А потом Манасэ удивил самурая до невозможности. Чуть изменив позу, чтобы сидеть со своим гостем точно лицом к лицу, он медленно и грациозно склонился перед Кадзэ в поклоне.
— Благодарю вас, мой милый господин самурай! — пропел Манасэ. — Какой прекрасный день для нашей маленькой провинции! Эти дерзкие бандиты стали настоящим кошмаром здешних мест, от них было столько неприятностей…
— Полностью разделяю ваше мнение. Но теперь-то в провинции воцарятся мир и покой!
Манасэ встал и проструился к двери. Раздвинул створки. Огляделся. Крикнул пробегавшей мимо по каким-то делам юной служаночке:
— Девочка! Немедленно беги и позови господина судью. И люди его пусть тоже придут. Поспеши!
Вновь опустившись на подушки против Кадзэ, князь продолжал столь же светским тоном:
— Стало быть, все бандиты убиты?
— Позвольте вам напомнить: не все, а только пятеро. Прочие бежали.
— А их лагерь?
— Если вы соблаговолите одолжить мне вашу чудесную кисть и дадите листок бумаги, я нарисую карту, следуя которой, можно будет без труда добраться до лагеря.
Манасэ пододвинул Кадзэ свою кисть и тушечницу и протянул ему свиток чистой бумаги. Кадзэ взял кисть и чуть помедлил.
— Что-нибудь не так, дорогой мой?
— Уж слишком хороша эта бумага, князь. Стыд и срам расходовать ее, рисуя грубую карту!
Манасэ небрежно отмахнулся — словно пыль невидимую стряхнул со столика:
— Ах, какая чушь! Прошу вас, используйте эту бумагу, не беспокойтесь.
Ну, вольному воля. Пожав плечами, Кадзэ быстро набросал на бумаге карту пути к бандитскому лагерю. Едва он закончил, дверные створки вновь скользнули в стороны. На пороге возник пыхтящий, отдувающийся толстяк судья.
Манасэ взял карту со столика, мельком взглянул на нее и, не озабочиваясь приветствиями, повелительным жестом протянул бумагу судье.
— Вот, извольте! — бросил он кратко.
Судья изумленно захлопал глазами. Потом уставился на карту так, словно сроду ничего подобного не видывал.
— Это — карта пути к бандитскому лагерю, — снизошел до разъяснений князь. — Господин ронин за несколько дней сумел совершить то, что вы не смогли и за два года. Он убил многих бандитов, а прочих обратил в бегство. И заметьте, все сам, в одиночку! Право, поразительно, — и наводит меня на любопытнейший вопрос: а вы-то, любезный, чем занимались все эти годы у меня на службе — кроме как получали недурное жалованье?
Трясущимися руками судья протянул карту назад князю. Но Манасэ листа не взял. Голос его стал хлестким, как удар кнута:
— Кретин! Оставьте карту себе. Немедленно отправляйтесь в лагерь. Проведите там тщательный обыск и постарайтесь найти хоть какие-то похищенные ценности. — Повернувшись к Кадзэ, Манасэ любезно пояснил: — Изволите видеть, даже сам я недавно стал жертвой этих наглых злодеев. Среди прочих вещей, отнятых у множества достойных людей, у мерзавцев должны храниться ткани и припасы, предназначенные для меня лично. Они ограбили обоз, каково?! — Князь вновь обратил презрительный взор на судью: — Итак?
Скрипнув зубами от унижения, толстяк отдал поклон и покинул веранду. Манасэ хлопнул в ладоши. Почти сразу же явилась хорошенькая девочка-прислужница.
Не глядя на нее, Манасэ приказал:
— Ступай и поскорее принеси мне второй ящичек[27] из правого комода — того, что кедрового дерева.
Девочка поклонилась и умчалась прочь.
— Я долго думал, как же вознаградить вас за ваше героическое деяние, — обратился Манасэ к самураю. — Возможно, уместнее всего были бы торжественный обед или даже представление одной из приличествующих случаю пьес но. Так и поступим, если этот болван найдет в лагере какие-нибудь деньги. Тогда я смогу позволить себе нанять профессиональных музыкантов и вообще организовать представление по всем правилам. Ах, какое же это будет наслаждение — сознавать, что хоть один человек среди зрителей способен оценить мое искусство по достоинству!
Маленькая прислужница воротилась. В вытянутых руках она держала плоский, словно поднос, ящичек старинного дорогого деревянного комода. В нем, аккуратно сложенные, лежали несколько великолепных мужских кимоно. Нет, они не были столь роскошны, как те многослойные, яркие, драгоценные одежды, которые предпочитал носить сам Манасэ, однако Кадзэ с первого взгляда заметил и изысканный крой, и прекрасный шелк. Кимоно явно стоили немало. И равнять их с его собственной одеждой было ни к чему.
Помедлив мгновение, Манасэ выбрал одно из кимоно, украшенное нанесенным вручную изысканным изображением сосновых ветвей. Сам рисунок был густого благородного синего цвета, и лишь одно алое пятнышко оживляло его: головка маленькой птички, примостившейся на одной из ветвей[28].
Князь, не разворачивая, вынул кимоно из ящичка и положил его на столик перед Кадзэ.
— Прошу вас, примите, — промурлыкал он.
Ничего себе! Кадзэ воззрился на кимоно, судорожно соображая. Князья не дарят самураям одежду этак запросто — подобный подарок считается не просто очень почетным, но еще и очень личным. А в случае если подарок делается ронину, смысл его прост: воину предлагается, коли будет на то его желание, официально поступить к князю на службу. Стало быть, Манасэ ему намекает?..
Упершись ладонями в циновку на полу, Кадзэ отдал князю глубокий, почтительный поклон. Мягко, но решительно отстранил кимоно, вновь пододвинув его к князю. И вновь поклонился — еще глубже.
На мгновение зависло молчание. Потом Манасэ светским тоном сказал:
— Понимаю. Я весьма огорчен.
— Нижайше прошу прощения, — ответствовал Кадзэ, — но — увы.
— Ах, не казните себя! Не имеет значения. Все равно неплохо будет оживить эту ужасную затрапезную дыру хоть одним достойным празднеством. А теперь… сожалею, но я вынужден на время перестать наслаждаться вашим обществом. Необходимо обдумать программу увеселений, понимаете?
Поклонившись в последний раз, Кадзэ вышел из кабинета. Подойдя к главным воротам замка, надел сандалии и поспешил прочь. Назад он не оглянулся ни разу.
Глава 19
Седины — сталь, не туман.
Взор хищной орлицы.
Старость такая страшит!
И вновь несли Кадзэ ноги по дороге, ведущей в деревню Хигаши, — все дальше и дальше, мимо места, где схоронил он двоих первых убитых парней Куэмона. Надо же, а статуэтка Каннон его работы до сих пор стоит, храня покой мертвых! До селения дошел он довольно скоро, сразу после полудня был уж там. Да, а постоялый двор-то в Хигаши всего один — хочешь не хочешь, а придется остановиться там, где вмешался он некогда в ссору меж хозяином и служанкой-подавальщицей. Впрочем, все сошло гладко. Если хозяин о ссоре и помнил, то, надобно заметить, и виду не подал, приветствовал самурая радостно и почтительно. Хотя… в заведении его по-прежнему пусто было, хоть шаром покати, тут уж не до гордости, поневоле перед каждым гостем трижды склоняться.
