Клод Изнер - Мумия из Бютт-о-Кай
На улице Дафнэ отвлекли от ее переживаний мальчишки, бежавшие гурьбой из школы на улице Мадам: эти ожившие марионетки в коротких штанишках понравились ей куда больше страшной куклы-мясника. А румяная булочка, купленная отцом, окончательно примирила ее с действительностью.
Жозеф вытер дочке слезы, и они сели передохнуть на лавке перед церковью Сен-Жермен-де-Пре.
«И это они называют спектаклем для детей! Этот ужас заслуживает того, чтобы… Стоп! Ведь это та самая мелодия, которую я слышал в бараке на улице Корвизар! «Легенда о Святом Николае», эта ужасная мамина считалочка, ставшая причиной стольких ночных кошмаров! Каким же я был кретином, что не вспомнил ее раньше!»
Он нагнулся к Дафнэ.
— Ты знаешь, моя милая, там в конце концов все заканчивается хорошо. Хочешь, я тебе спою?
«Детки, ваш сон потревожу,
Ведь я — Святой Николай».
Рукой он махнул
И жизнь им вернул.
— А сейчас, мой цыпленок, ты пойдешь к маме есть кашку, а потом баиньки!
— Нет! Я не хочу спать! — возразила Дафнэ. — Еще день!
Жозеф встал. Он дышал тяжело, так, будто только что бегом поднялся по лестнице.
Верберен утверждал, что Бренголо поселился на улице Корвизар в середине августа. Архангел же говорил, что тот бродит по Бют-о-Кай дней двадцать. Либо у этих двоих нет чувства времени, либо один из них лжет. Если Бренголо еще здесь, он может оказаться инфицированным сибирской язвой, и тогда…
«Так кто же тогда свистел? Верберен утверждает, Бренголо исчез. Где искать правду? Я не знаю адреса Верберена, остается Архангел. Нужно все уточнить, и поскорее».
Жозефу пришлось четырежды рассказывать дочери одну и ту же сказку, всякий раз приукрашивая ее новыми деталями, прежде чем Дафнэ, наконец, уснула. В конце концов она безропотно приняла печальную судьбу трех маленьких жертв мясника, ведь в итоге Святой Николай собрал их по кусочкам и вдохнул в них жизнь.
Доктор посоветовал Айрис побольше отдыхать. Перед уходом Жозеф рассеянно поцеловал жену, прилегшую после обеда. Айрис вздохнула. Она чувствовала себя брошенной. Неужели она обречена на жизнь в четырех стенах, и ее единственное развлечение — вышивать салфетки в ожидании очередного ребенка? Станет ли она похожей на женщин, обезображенных бесконечными беременностями, которые в гостиных у своих подруг обсуждают свое состояние и сроки родин? Когда жила в Лондоне, а затем в Сен-Манде, она ждала от жизни чего-то большего, чем просто роль матери семейства. Ей хотелось путешествовать, исследовать дальние страны, стать знаменитой. Прагматизм одержал верх над ребячеством, и когда появился Жозеф, она с радостью согласилась соединить с ним свою жизнь. Рождение Дафнэ дополнило их счастье. Она обожала девочку, играла с ней, как с куклой. Но теперь она знала, что эти радости сопровождают обязанности и тяжелый труд. Сможет ли она вынести все это снова? Посильна ли для нее необходимость постоянно заботиться теперь уже о двух детях? Сможет ли она любить второго малыша столь же горячо и полно, как любит свою дочурку? При мысли, что за вторым ребенком последует еще один, а потом еще и еще, она стиснула зубы. Эфросинья с каждым годом будет все больше командовать ею, навязывая свои требования, наводя критику…
На краткий миг воспоминание о настойчивом внимании художника Мориса Ломье вызвало в душе сожаление. Она любила Жозефа и не представляла, что может изменить ему, и все же сожалела о том, что ей больше не приходится отвергать ухаживания других мужчин. Она понимала, почему Кэндзи так стремился нравиться женщинам: когда соблазняешь кого-то, начинаешь больше верить в себя.
Она встала, нашла тетрадь со сказками — ее единственное средство от уныния и тоски, и перо побежало по бумаге:
Блэки объяснил Шорти, что кошка с девятью хвостами не сможет разрешить его проблему, так как речь шла всего лишь о плетке, используемой в парусном флоте для наказания бастовавших матросов… Ее-то и называли «кошкой-девятихвосткой».
Ресторанчик «Уютная каморка» был все еще закрыт, и это свидетельствовало о том, что у мужа покойной Аделаиды Лезюер не лежала к нему душа. Спеша добраться до мастерской Мишеля Форестье, Жозеф поскользнулся на очистках и едва не угодил в навозную кучу. Куры с кудахтаньем разлетелись, а кумушки, высунувшись из окон, зубоскалили:
— Вот умора! Да он пьян в стельку!
— Ну конечно! Эй, пьянчуга! Мотай, пока я тебя не взгрела!
Он поспешил в тесный дворик и притаился за кучей грязных матрасов и старых половиков. А когда все стихло, вышел на улицу Мишаль. По пути он миновал лавку упаковщика, мясника, водопроводчика, обогнул подводу, перегородившую дорогу, и даже обошел старушку, задремавшую на крыльце перед дверью.
Предоставленные самим себе подмастерья Гастон и Арман неплохо проводили время: они влезли на дерево и потихоньку выкурили там трубку, а потом принялись показывать друг другу языки и корчить рожицы — Святой Николай и Роза Лимская с осуждением взирали на их непристойное поведение, — а потом принялись играть в «кинет»: нужно было так ударить по заостренному с обоих концов колышку, чтобы он отлетел как можно дальше. Кончилось тем, что Гастон едва не выбил глаз не вовремя появившемуся Жозефу.
— Так вам за это платят, лодыри? Где Архангел?
Подмастерья готовы были прыснуть от смеха. Гастон лениво прошелся от одного мешка с гипсом к другому.
— У него интрижка в самом разгаре, так что, как закончит дела, он сразу удерет к Розе, своей любовнице.
Арман чертил носком деревянного башмака круги в пыли, насвистывая все ту же «Легенду о Святом Николае».
— Ты знаешь эту мелодию?! — воскликнул удивленный Жозеф.
— Еще бы! Патрон напевает ее с утра до ночи. Она просто намертво впечатывается в котелок и не выходит оттуда!
Вот это открытие! Неужели свистун из дома с привидениями и Архангел — одно лицо?!
— А где живет эта Роза?
— С чего бы мы стали вам это говорить?
— Вот этот аргумент подходит? — и Жозеф достал из кармана монетку в один франк.
— И все?! Ну нет, с вас пять франков, не меньше!
— Пять франков! Вы решили, что перед вами владелец золотых приисков?!
Жозеф выложил на ладонь всю мелочь, какая была в кармане.
— Придется довольствоваться тремя франками двадцатью шестью сантимами.
После долгих переговоров с товарищем Арман наконец согласился.
— Она живет на набережной Анжу 13. Ее зовут Роза Варле.
— Выходит, Архангел вам докладывает о своих романах?
— Да нет, просто он обронил записную книжку, — пробормотал Гастон.
— Значит, ты умеешь читать?
— Меня отец научил, он грамотный, работает кучером на катафалке.
— Отличная профессия! — прошептал Жозеф, огорченный тем, что пришлось так дорого заплатить за сведения, которые не казались ему надежными.
— Кроме шуток! А по вечерам отец играет в настоящем театре. Вместе с приятелями таскает носилки, на которых восседает китайская императрица!
Пожав плечами, Жозеф кое-как записал имя и адрес, которые сообщил подмастерье, и ушел. Как жаль, что именно теперь Виктора нет на месте!
— Забавно, едва я переступаю порог, как вы уходите. Я вам, случайно, не мешаю?
— Да что вы, Эфросинья, что вы напридумывали? У меня просто встреча.
Отправившись следом за Таша, которую пригласила к себе Рафаэлла де Гувлин, заказавшая портрет, Виктор положил в карман Pocket Kodak. Прослонявшись бесцельно два часа по улицам, не переставая размышлять о смерти Александрины Пийот, он проголодался. Он оказался рядом с церковью Сен-Филипп-дю-Руле. И вместо того чтобы заглянуть в один из шикарных местных ресторанов, выбрал кабачок, который посещали кучера фиакров. Полное меню, состоявшее из супа, помидоров с петрушкой, бараньих ребрышек, десерта и фруктового пюре обошлось ему всего в сорок су. Облокотившись на барную стойку, клиенты косо поглядывали на него, пробуя пальцем похлебку — не слишком ли горячая. Официант, подметавший опилки на каменном полу между горшками с углем, то и дело оглядывался на Виктора через плечо, будто пытаясь понять, что забыл в их заведении этот элегантно одетый господин.
Виктор предпочел уйти и дошел до «Неаполитанца» на бульваре Капуцинов, чтобы выпить там хорошего кофе. Длинноволосый мужчина с моноклем подсел за столик к высокому дородному человеку, напоминавшему ветхозаветного пророка, чей огромный кожаный портфель занимал целый стул. Он узнал критика Эрнеста Лаженесса и писателя Катюля Мендеса.[100] Пока угодливый официант выставлял на только что протертый столик мороженое и газированную воду, они обменивались последними сплетнями из мира литературы. Указывая на ресторан-кафе «Американец», расположенный на противоположной стороне, Катюль Мендес заговорил о хроникере Орельене Шолле.[101]
