Антон Чиж - Холодные сердца
Ветер разленился окончательно. По водам сверкали алмазы. Солнечные зайчики прыгали с волны на волну. Вода как парное молоко: + 18! Безоблачное небо блестело вымытой синевой. Не оторвать глаз. Остается только пристроиться в шезлонге и заниматься самым важным делом: ничего не делать. Что господа отдыхающие и проделывали с большим мастерством.
Народу собралось изрядно. Свободных мест для комфортного отдыха практически не осталось. Надо сказать, что было их не так уж много. Наш городской пляж только носит такое гордое название, на самом деле это песчаная полоска, которую прижимает к заливу растительность. Все его благоустройство состоит из дюжины палаток, в которых можно прятаться от солнца. С трех сторон они обтянуты белым полотном, а вид на море открыт. В них устраиваются целым семейством, с выводком детей. Но вот занять палатку – дело нелегкое: желающих много, а палаток мало. Еще большей популярностью пользуются полотняные шезлонги.
Всего их имеется десятка четыре. С каждым сезоном они ветшают, ломаются и пропадают невесть куда. Вот опять недосчитались пяти. Да еще один находится под надзором полиции. А приобрести шезлонги в достаточном количестве – у Фёкла Антоновича руки не доходят. Теперь и вовсе смысла нет тратиться: скоро и так проведут полное обустройство. Осталось потерпеть всего-то годика два.
Без шезлонга на пляже совсем не то удовольствие. Зонтик еще воткнуть можно, но вот приятное растяжение тела ничем не заменить. На песке много не насидишь. Песчинки то и дело попадают в обувь и одежду. Стулья тащить с собой хлопотно, да и неохота, поэтому шезлонги становятся объектами нешуточной борьбы. Некоторых отцов семейства с раннего утра отправляют занимать их своим телом. Счастливчики, попавшие в шезлонг, несколько свысока смотрят на тех, кто мается кое-как на пледах и шерстяных одеялах. Ну, а в такой день все шезлонги были заняты до одного.
Но главным развлечением были кабинки для купания. Войти в воду у всех на виду – неприлично. Наше общество еще не созрело до подобных свобод. Чтобы окунуться, следовало прибегнуть к помощи особого сооружения. На тележку с высокими колесами, запряженную спокойной старой лошадкой, ставили фанерный домик с дверцей. Места в нем хватало на двоих, не больше. В домике можно было, не стесняясь чужих глаз, снять пляжную одежду, оставшись в купальном трико. Под ногами имелось широкое отверстие, выходившее прямо в воду. В нем и полагалось плескаться в свое удовольствие. Благо глубина в нашем заливе по грудь, не глубже. А температура такая, что долго не накупаешься. Одна хитрость: отъехать надо подальше, чтобы вода доставала хотя бы до груди. Мужчинам было проще: они правили лошадкой сами. А вот барышням требовалась помощь. На глубину их отвозили, оставляли в скромном одиночестве, а после забирали обратно, когда они, накупавшись, промерзнув и переодевшись, сигналили мокрым полотенцем, как корабль, идущий ко дну.
Катать в кабинках полагалось бесплатно. Но как-то раз, давно уже, за прокат взялся артельщик Чуркин. Как взялся, так и держался который сезон. Брал он рубль за вылазку в море, зато держал кабинки в исправности, делал мелкий ремонт и кормил лошадок всю зиму. Сынок его, Васька, всегда в промокшей рубахе, помогал барышням, когда иных кучеров не имелось. Полный сервис: хочешь – с мальчиком, а хочешь – без. Отдыхающие в целом были довольны. Фёкл Антонович закрывал глаза на мелкий промысел. Чего воду мутить, когда все благоустроено? Купальный-то сезон – три месяца. Было бы о чем говорить. Все-таки не Франция какая-нибудь, все свои.
Поговаривали, что такая доброта была неспроста. Брат Чуркина случайно служил в доме предводителя дворецким. Фёкл Антонович отметал любые подозрения, когда очередной надоедливый дачник указывал на грабеж и безумную цену, – за рубль извозчика можно нанять до столицы. Предводитель заявлял, что дело это полезное для города, а потому правильное. Все прочее – сплетни и чистый вымысел. На том прения прекращались.
Прекрасный день для дачников был и прекрасным днем для Чуркина. Отдыхающие, разморенные теплом и негой, то и дело отправлялись освежиться. Сынишка его промок окончательно, бегая с глубины на берег, но папаша был доволен. Лошадки не простаивали, к десяти утра три мочили копыта в заливе, и только две просыхали на солнышке. Чуркин рассчитывал, что их вскоре заберут. Вон как припекает. У него даже лоб вспотел, на котором торчал родимый прыщик. Артельщик поглядывал на господ в шезлонгах и господ прямо на одеялах, развлекаясь догадками, кто следующий захочет искупаться. Он делал ставки сам с собой, пытаясь угадать клиентов. Пока никто не соблазнился.
Чуркин уже подумывал пойти выпить чаю, когда заметил господина, спешащего к берегу. Одет в городской костюм, в каком на пляж являться не принято. Полотенца при нем не имелось. Артельщик подумал, что это уж точно не его клиент. Но господин направился прямиком к нему.
– Мне надо взять вашу бричку, – торопливо проговорил он, оглядываясь. – Или как это называется… Только поскорее…
Артельщик пригляделся: вроде лицо знакомое, но на пляже не появлялся. Ведет себя странно: глаза бегают, пиджачок одергивает, вид какой-то напуганный. Надо вперед взять. Убежать – не убежит, море кругом. Но на всякий случай.
– Извольте-с, кабинка свободная, – сказал он.
– Сколько с меня? – господин торопливо рылся в кармане. – Гривенника хватит?
– У нас такса известная. Рубль-с, – ответил Чуркин.
Бегающие глаза остановились на артельщике и слегка округлились.
– Сколько? – проговорил господин в глубоком изумлении. – Да за такие деньги я извозчика весь день гонять буду! Мне всего-то надо… Грабеж!
– Как хотите-с, у нас такса твердая.
Чуркин стал рассматривать кабинки, пасшиеся среди волн, всем своим видом демонстрируя, что торг неуместен, и вообще такой клиент ему глубоко безразличен. Его толкнули в локоть. Господин протягивал мятую бумажку.
– На… Возьми… Чтоб ты подавился.
Чуркин принял со всем благородством, разгладил и принялся рассматривать на свет: не фальшивая ли кредитка. Клиент закипал.
– Может, тебе серебром заплатить?
– Не извольте беспокоиться, мы свое дело знаем-с, – Чуркин не торопясь вынул набитый бумажник, вложил в него купюру и тщательно засунул обратно в карман. – Желаете сами править или прикажете отвезти-с?
– Сам, все сам, ничего не надо, давай уже! – заторопился обозленный клиент.
Чуркин пригласил его в кабинку. Господин отказался от помощи, влез сам и устроился на скамеечке. Взяв под уздцы, артельщик легонько дернул. Лошадка тронулась.
– Отойдите! Не нуждаюсь в вашей помощи!
– Как угодно-с, – сказал Чуркин и отошел в сторону.
Нервный клиент так хлестнул лошадку, что она поворотила морду в удивлении. «Чай, не в забег собрались», – словно хотела ему сказать. И пошла покорно. Кабинка быстро удалялась в залив. А Чуркин подумал: чего это взбрело в такой день фокусы устраивать? Не купаться же чудак этот собрался. И куда его понесло?
Николя бессовестно проспал. Когда выглянул на улицу, день был в самом разгаре. И на душе сразу стало глупо и весело, как бывает, когда радуешься непонятно чему, и кажется, что впереди ожидает только хорошее и чудесное. Наскоро заморив червячка стопкой блинов, яичницей с колбасой, ломтем белого хлеба с маслом и стаканом свежих сливок, но сумев отказаться от куриных котлеток, чем огорчил мадам Матюшкову, Николя накинул единственный светлый пиджак, подходящий к такому дню, и отправился на променад.
Город нежился в благодати дня. Улицы были пустынны, в лавках торчали полусонные приказчики, и ноги сами понесли его к пляжу. Николя шел без всякой определенной цели, просто захотелось посмотреть на сверкание волн, подышать морским воздухом да и побыть на берегу, позабыв про тяжкие обязанности, и снова вернуть себе беззаботный отпуск. На песок он вышел, не снимая ботинок.
На пляже общество было в сборе. Белели зонтики дам, там и тут виднелись сорочки мужчин, стянутые только жилетками, а пиджаки брошены где попало. Дети бегали без всякого присмотра, и никто их не одергивал и не учил, как вести себя на людях. Публика нежилась под солнцем, и казалось, что наступили всеобщий мир и благодать. Все это было так мило и славно, что Николя невольно заулыбался. Все ему нравилось и казалось расчудесным. Даже постовой рядом с шалашом показался таким милым в своем беленом мундире. Ему захотелось пройти по самой кромке волн и, может быть, замочить ноги, или даже умыть лицо морской водой, или сделать какую-нибудь забавную глупость.
Николя было стыдно заслонять людям солнце, и он выбрал самый длинный путь, в обход шезлонгов и расстеленных одеял. Все же совсем не мешать было невозможно. Николя старался быть чрезвычайно вежливым, осторожно пробираясь мимо отдыхающих, чтобы ненароком не наступить на чье-то одеяло или не шаркнуть песком. Он проявлял чудеса гибкости, хотя перед ним то и дело пробегали чьи-то дети, матери их строго поглядывали на него, а отцам было совершенно безразлично, кто тут бродит среди разморенных тел.
