Эля Хакимова - Дело княжны Саломеи
Преступник успел забежать в комнату, откуда донесся металлический скрип опускаемой лестницы. Грушевский закричал:
— Чердак! — и бросился за злоумышленником. Что его заставило так поступить, он и сам потом объяснить не мог. Ведь у Максима Максимовича, в отличие от Тюрка, не было даже дамского пистолетика.
Однако преступник успел поднять за собой лестницу и забаррикадироваться на чердаке. Теперь полицейские сами оказались в ловушке. Террорист с чердака контролировал входную дверь, не позволяя им выйти наружу. Методичные выстрелы гремели каждый раз, как только кто-нибудь оказывался в зоне поражения. На чердаке имелось слуховое оконце, через которое и велась пальба.
Призоров решил пойти на хитрость и взломать люк, пока преступник обстреливал вход, но тот, догадавшись о маневрах с лестницой, обстрелял его и убил полицейского, которому пуля попала в живот. Призорова ранило в щеку. Прибыло подкрепление, выломали решетку в окне, через образовавший проем выбрались из западни. На предложение сдаться по-хорошему преступник прокричал гневным и срывающимся от напряжения голосом, что анархисты не сдаются. Все это время террорист продолжал отстреливаться, намерения сдаваться не выказывал. Вскоре подъехали пожарные, они стали заливать чердак водой. Оглушенный и почти захлебнувшийся террорист выбрался к оконцу и схлопотал две пули, одну из них в голову. Она оказалась смертельной.
Каково же было удивление агентов, когда они, наконец, увидели вблизи того, кто оказывал им такое ожесточенное сопротивление, ранив троих из них и одного убив наповал. Это оказалась пожилая женщина с совершенно седыми, мокрыми от воды волосами. Кровь еще вытекала из раны, полной кусочков мозга и осколков черепной коробки. Мертвые глаза с ненавистью Медузы Горгоны взирали на удивленных полицейских. В руках она сжимала маузер и браунинг, без единого патрона. Черный драдедамовый полукафтан распахнулся, неприметное платье было все в грязи.
— Да, это и есть знаменитая Бабушка, — мрачно проговорил Призоров, прижимая к ране на щеке носовой платок, уже весь пропитавшийся кровью.
— Вам бы к врачу, Владимир Дмитриевич, — прокричал Грушевский, все еще оглушенный пальбой. — Поедемте в Мариинскую.
— Едем, — быстро согласился Призоров. — Там нас еще раненый Хмурый дожидается.
Глава 28
Мариинская больница уже кипела, полная филеров, полицейских, чиновников. Все были взволнованы и слегка смущены.
— Где он? — Призоров выглядел весьма геройски в повязке вокруг головы, с большим комком ваты на простреленной щеке.
Войдя в охраняемую палату без окон, Призоров сел перед кроватью, на которой сидел уже закованный в кандалы преступник.
— Кто вы такой, и как ваша фамилия? — пристально глядя на террориста, строго спросил Призоров.
— Нет, скажите мне, кто вы такой, милостивый государь! — закричал Хмурый. — Какое право имели эти люди стрелять в невинного человека, задерживать меня и сажать в кандалы? Я Мельгунов, Юлиан Марьянович, вот мой паспорт, выданный нижегородским губернатором. Я буду жаловаться!
Призоров назвал себя, еле сдерживаясь. Какой нахал!
— Никакой вы не Мельгунов, — проговорил, взяв себя в руки, Призоров, далеко еще не уверенный в своих словах. — Вы Фрол Петрович Сидоркин. Я вас знаю. И охранное отделение в Гнездниковском переулке вас хорошо знает, они вас уже арестовывали.
Тут Хмурый как бы осел. Может, сказались последствия ранения. Может, он не ожидал такой осведомленности от своего противника.
— Я не желаю давать никаких объяснений, — еле слышно прошептал он.
— Это ваше дело, — ответил Призоров и приказал произвести досмотр.
Товарищ прокурора сидел в углу палаты и зорко следил за ходом дознания. Из кармана сюртука у господина «Мельгунова» вынули браунинг с последним застрявшим патроном. Пули, найденные на месте поимки преступника и вынутые из оружия, имели специальный знак — букву «К» в круге с пятью лучами. В канале ствола также обнаружили налет от выстрелов. В бумажнике лежало шестьсот рублей и пятьсот франков. К ним приобщили записную книжку с шифрованными пометками, пузырек с бесцветной жидкостью и два паспорта на фамилию Мельгунов, из которых один заграничный, оба — высокопрофессиональные фальшивки. Хмурый с мрачной сосредоточенностью следил за обыском и составлением протокола, время от времени вскидывая глаза на кого-нибудь из присутствующих, словно стараясь запомнить врагов в лицо. При прочтении протокола, датированного тринадцатым числом, он с саркастической улыбкой буркнул:
— Надо же, у жандармов и тринадцатое — счастливое число!
После допроса закованного в кандалы преступника препроводили в жандармское управление. Обычно кандалы в России, в отличие от Европы, не практиковали, но для Мельгунова сделали исключение. Преступник театрально поцеловал железо и отбыл в городскую тюрьму. Имен и фамилий остальных террористов из его боевой пятерки так и не узнали. Мельгунов упорно отмалчивался.
— Поздравляю, — под конец сказал Грушевский, выходя вместе с Призоровым на Литейный. — Отличная работа, думаю, начальство оценит это.
— Бросьте, кто остальные члены пятерки, нам неизвестно. Знаю я таких, как этот Мельгунов. Будет молчать, хоть кол на голове теши. А ведь остальные могут совершить еще не одно преступление.
— Но ведь вы нашли Фрумкину и этого Хмурого, стало быть, и остальных сможете. Значит, не такие уж они неуловимые, — подбодрил Призорова Максим Максимович. — Всегда есть надежда, и всегда может случиться чудо.
— Знаете, — печально ответил Призоров, — я ведь не знал, что служба будет такой… Когда поступал, думал, что это дело чести, а жандармскую работу все мы, офицеры, считали интересной и престижной. Хороший оклад, голубой мундир… Чтобы поступить на учебу, надо было быть потомственным дворянином, окончить по первому разряду военное или юнкерское училище, прослужить в строю не менее шести лет, не быть католиком и не иметь долгов. По всем параметрам я подходил, но все равно настолько был неуверен в поступлении, что давал на чай знающему старичку, который служил курьером в Штабе Отдельного корпуса жандармов, что у Цепного моста против церкви Святого Пантелеймона. Давал только для того, чтобы он отвел меня к старшему писарю за списком литературы, лишь вызубрив которую и можно было пройти собеседование по проверке уровня общего развития. И еще он рассказал про вопрос, который из года в год задает всем поступающим один хитрый преподаватель. Что написано на спичечном коробке?
— «Акцизный бандероль для помещения не более 75 спичек», — машинально ответил Тюрк. Грушевский замахал на него руками.
— Вот видите? — уныло кивнул Призоров. — А я сам без подсказки ни за что не ответил бы…
А далее произошло то самое чудо, на которое уповал Грушевский, и случилось оно скорее, чем даже в самых радужных мечтах Призорова. Правда, оно было не совсем таким, как предполагал добросердечный Максим Максимович. Барышня, рассматривавшая книги в развале перед больницей, прислушивалась к разговору мужчин. Грушевскому это показалось странным, и он внимательнее взглянул на нее. Тут же его седые усы раздвинулись в широкой улыбке, и он радостно воскликнул:
— Сонечка! Здравствуйте, какая приятная и неожиданная встре…
Но договорить он не успел. Как не успела исчезнуть с его добродушного лица радостная улыбка от неожиданной встречи с госпожой Колбаскиной. Потому что барышня откинула за плечо свою толстую косу, вынула из сумочки пистолет и проговорила дрожащим детским своим голоском:
— Господин жандарм, ваш приговор — смерть! — и выстрелила в Призорова.
Слава богу, что у Тюрка были такие длинные ноги. Он моментально среагировал и ударил ботинком по оружию. Поэтому пуля, вместо того чтобы попасть прямо в сердце Призорова, просвистела над его ухом. Тюрк выбил пистолет из рук террористки. Грушевский наконец опомнился и перестал улыбаться.
Присутствовать на допросе задержанной госпожи Колбаскиной Грушевский в себе сил не нашел. Судя по словам Призорова, который и поведал о результатах дознания компаньонам, как непосредственным участникам драматических событий, Софья Колбаскина оказалась более разговорчивой, чем Хмурый.
Она рассказала, что в их пятерке, главой которой была та самая Бабушка, состояли членами, кроме нее, также Мельгунов, Яков Радлов, отвечавший за фальшивые документы и печать прокламаций, и еще один человек. После убийства Спиридонова в Петербурге следующей их жертвой должен был стать московский градоначальник, которого поклялась убить Фрумкина. Деньги, найденные во флигеле на Калашниковской, были украдены у пятерки Яковом Радловым. Без этих денег, выделенных партией максималистов-анархистов, убийство в Москве оказалось под угрозой срыва. Самим членам боевой пятерки совершать эксы[13] строго воспрещалось, чтобы не навлекать заранее подозрений и не срывать тем самым выполнение их главной задачи — убийства высших чинов государства. Да и прощать такого наглого воровства революционеры не намеревались. Сначала Яков послал их по ложному следу. Якобы это его брат Зиновий, из ненависти к нему и презрения к священной борьбе за права и свободу народа, украл деньги, а Яков лишь невинная жертва. Проследив за Зиновием, Хмурый даже стрелял в него, но промахнулся и ранил девушку, которая в тот момент была с Зиновием.
