Дмитрий Леонтьев - Дмитрий Леонтьев Петербуржская баллада
— Позвони Григорьеву или Мартынову. А еще лучше возьми у них адреса этих девушек да пообщайся лично. Если произведешь хорошее впечатление, то, может быть, они снизойдут до того, что составят фоторобот Критика.
— Да за такую информацию я на них женюсь! — с энтузиазмом заверил Алексеев.
— На обеих сразу? — с сарказмом уточнила Беликова. — К тому же ты уже женат — не забыл на радостях?
— Разведусь! Разведусь и женюсь на обеих, только бы информацию дали. Я побежал!
— Подожди, — остановила его Екатерина Юрьевна. — Вот еще что... Попытайся порыскать кругом и найти свидетелей, видевших черную, потрепанную «копейку». Она должна быть где-то поблизости. Вернее, была. Скорее всего, именно на этой машине приехал и уехал убийца.
— С завтрашнего дня подаю рапорт на перевод в «полицию нравов», — истово перекрестился Алексеев, — и иду к вам подмастерьем... А что это с вами за старичок такой бодренький, Екатерина Юрьевна? Аль секрет?
— Писатель... Так получилось...
— Писатель, — скривился Алексеев, — у меня на них скоро аллергия выработается.
— Беги, беги, — отпустила его Беликова и медленно побрела во двор, туда, где у дверей издательства остывало тело женщины, с которой она говорила еще утром. Постовые, видимо, знали ее в лицо и пропустили беспрепятственно. Не отвечая на приветствия многочисленных знакомых и коллег, подошла к трупу, близоруко щурясь, вгляделась в искаженное смертью лицо...
— Прости, — едва слышно прошептала она, — утром я плохо о тебе подумала... А видишь, как все обернулось... ты уж не обижайся на меня, старуху...
И, ссутулившись, по-старчески шаркая ногами, побрела прочь.
Всю обратную дорогу они молчали. У самого дома Смоляков не выдержал:
— Объясните! Объясните мне, Екатерина Юрьевна, что вы так переживаете? Да, я — циник! Жестокий и бездушный циник, но ведь и вы не мать Тереза, а жертвы не ваши дети и внуки! Я понять хочу!
— Опять сегодня не засну, — отвлеченно посмотрела на него Беликова. — Пью, пью снотворное, а все маюсь бессонницей... Объяснить? Сложно это. Я могла бы рассказать вам одну историю, но она очень длинная — утомлю.
— Ничего, — решительно сказал Смоляков, — я сова, работаю ночами, а у вас, как сами признались, — бессонница. Так куда нам спешить?
— Ну, хорошо, — сказала Екатерина Юрьевна, — только давайте уж войдем в квартиру, а то в машине как-то неудобно... Да и не один час мой рассказ займет. Он тяжелый и жестокий — вы к этому готовы?
— Не в институте для благородных девиц воспитывался, — по-стариковски брюзгливо ответил писатель, — как-никак бывший оперативник — всякого навидался.
— Тогда пойдемте, — кивнула Беликова и первая выбралась из машины. Заждавшиеся собаки встретили ее радостным лаем, но, почувствовав настроение хозяйки, разом смолкли и посмотрели на нее так жалобно, словно сами были в чем-то виноваты.
— Присаживайтесь, — указала Екатерина Юрьевна писателю на диван, — я пока заварю чай и начну рассказ... К нам в отдел иногда приходят журналисты, написать статью, снять передачу. Им кажется, что наш отдел — Клондайк жареных новостей... Как-то одна девчушка с телевидения попросила меня: «Расскажите о самом страшном случае в вашей работе». Я даже опешила. Потом задумалась и вспомнила. Правда, совсем не то, что она ждала... Вот эту историю я и хочу вам рассказать. Это было давно. Очень давно... Я только окончила институт и работала инспектором в отделе по делам несовершеннолетних, тут же, в Октябрьском РУВД, у полковника милиции Леонтьева Ивана Сергеевича. Его внук, кстати, ваш коллега, писатель. Тоже когда-то был опером... Вы простите, я рассказываю несколько сбивчиво — волнуюсь... Воспоминания «давно минувших дней»... И довелось именно мне опрашивать одну молоденькую девочку, которую местные оперативники привезли с преступления по тем временам страшного и невообразимого. Она была несовершеннолетней и по закону... Нет, я опять неправильно начала рассказ. Это — предыстория. А сама история случилась много позже... Ее звали, как и меня, — Катериной. И история ее началась лет десять назад, в самый разгар гласности и перестройки.
Часть 2
Един Законодатель и Судия, могущий спасти и погубить; а ты кто, который судишь другого?
Соборное послание
Св. Ап. Иакова. 4. 12.
Катерина махала рукой вслед автобусу до тех пор, пока он не скрылся за поворотом.
— Ты словно не на три месяца с ней прощаешься, а на тридцать лет, — улыбнулся муж, — не в первый и не в последний раз она в пионерский лагерь едет. Уже через месяц на родительском собрании увидитесь.
— Прости, — виновато улыбнулась она, — ничего не могу с собой поделать, когда ее или тебя рядом нет, страшно становится...
— Мнительная ты, — ответил он, приобнимая жену за плечи, — куда же мы от тебя денемся? Такую жену и мамку еще поискать надо... Я даже удивляюсь иногда: что же ты со мной делаешь — почитай тринадцать лет женаты, а я все, как мальчишка, влюбленный. Может, ты — колдунья и привороты какие знаешь?
— Это приворот простой — любовью зовется. Для его сотворения не нужно ведьмой быть. Просто люблю я вас с Анжелой. Больше жизни люблю. Повезло мне. Так повезло, что сглазить боюсь. Муж — красавец, умница, непьющий и на все руки мастер, и дочка — отличница, помощница моя... Ох, да я же опаздываю, — спохватилась она, — я у начальства всего на пару часов отпросилась, а сама уже третий час гуляю... Леня, я тебе один подарок приготовила... Только не знаю, как сказать... Ты меня любишь?
— Ну, ты, мать, сегодня и вопросы задаешь, — покачал головой, — хочешь, чтобы я у тебя опять руки и сердца просил? А то ведь я могу... Естественно, люблю.
— Значит, поймешь, — сказала она, — нелегко было, мучилась страшно, словно вновь через этот ад прошла, но все же сделала... большое дело сделала... А ты, раз любишь, значит, поймешь...
— Ты о чем? — недоуменно вскинулся он.
— Вечером узнаешь, — пообещала она, — может, я и не решилась бы, но я так верила в вас...
— Что-то сегодня ты, мать, горазда загадки загадывать, — покачал он головой, — хорошо, подождем до вечера. Посмотрим, что ты там приготовила. Послушай, а ты, часом, не того... Мы прибавления семейства не ждем?
— Не совсем, — лукаво улыбнулась она, — это как посмотреть...
— Окончательно заинтриговала. Может, сейчас скажешь? А то, не ровен час, не дотерплю до вечера — умру от любопытства. Что без мужа-то делать будешь?
— Без тебя мне будет плохо, — серьезно ответила она и тут же улыбнулась, — но надеюсь на твое крепкое здоровье. Ты у меня вон какой бугай... Ну все, побежала я, а то начальство ругаться будет.
Она поцеловала мужа и поспешила к ближайшей остановке. Работала Катерина в хосписе — приюте для безнадежно больных. Работа была, без преувеличения сказать, страшная, требующая таких сил и такого мужества, что редко кто из обслуживающего персонала выдерживал больше двух-трех лет. Видеть бесконечные людские мучения, почти физически ощущать исходящую от людей боль, отчаяние, выслушивать исповеди, жалобы и обвинения полуобезумевших от страданий людей, провожать каждую неделю по нескольку уходящих в последний путь мучеников... Как много надо сил, чтобы не очерстветь душой, и еще больше, чтобы не возгордиться, не превозносить себя за эти силы, за это милосердие... К счастью, в этот день никто из больных не умер. И даже более того: случилось маленькое чудо — выписалась семидесятилетняя баба Нюра, последние четыре месяца шедшая на поправку, к удивлению врачей и больных...
Сдав дежурство, Катерина переоделась, привела себя в порядок и зашла проститься перед выходными к директору хосписа Петру Васильевичу.
— А я тут тебе небольшую премию выписал, — обрадовал он ее, — особенно хвастаться нечем — крохи, а не деньги, но для тебя все же наскреб по сусекам.
— Да ни к чему это, — засмущалась она, — мне хватает. У меня и муж неплохо зарабатывает. Я, когда премии получаю, чувствую себя так, словно у больных что-то отнимаю, у нас же каждая копейка, каждая тряпка на счету...
— Не дури, — нахмурился он, — ты не отнимаешь, а даешь. Я все эти годы на тебя буквально молюсь. Чтоб не ушла ты, чтоб не переманили тебя на место подоходней или полегче. Даже дворник получает больше, а уж вкалываешь ты так, что... Да о чем вообще тут говорить?! Будь моя воля, я бы тебе доску мемориальную при жизни на стене хосписа повесил. И надпись золотую высек... Одним словом, вернешься после выходных, я тебе деньги выдам.
— Скорее всего, после выходных я сама для хосписа кое-какую сумму принесу, — улыбнулась она, — предвидятся тут кое-какие деньги... пожертвование...
— Пожертвование? — насторожился директор. — Какое? От кого?
