Филип Гуден - Маска ночи
Опять же, нам повезло, что поблизости не было ни пристава, ни стражников. Без сомнения, им хорошо заплатили, чтобы они держались подальше от этой части города. Именно так все происходит в местечке под названием Саутворк. Абеля слегка удивило то, что чума, прочно обосновавшаяся в городе, нисколько не повлияла на ход дел в веселом доме, – иногда он мог быть несколько наивным, – но я прошептал ему, что под угрозой Ее Величества Чумы торговля, скорее, пойдет более бойко, а не наоборот. Лови момент, куй железо, пока горячо, и так далее, даже если это железо изрядно проржавело.
Мы находились здесь потому, что попеременно следили за конюхом Китом Кайтом. Этот рыжеволосый джентльмен был, по моему мнению, если не ключом к отгадке, то средством добыть этот ключ. Кайт возвратился на конюшни в течение дня, но Абель видел из удобно расположенного окна в нашей комнате', как он еще раз вошел в дом на задней улице, когда свет в небе почти погас. То, что конюх поспешил туда ранее, после того как я помучил его во дворе «Золотого креста» упоминанием об «озорных вишнях», да и то, что я заметил белую трость у двери в коридоре, – все указывало на то, что это убогое жилище служит некой базой для… Для чего?
Я не знал. Именно поэтому мы с Абелем были здесь, слонялись по переулку, пытаясь выяснить. Но нельзя сказать, что это был выстрел вслепую.
Пока большинство моих товарищей готовились к отъезду из Оксфорда, я провел день, пытаясь кое-что прояснить для себя. Мой первый визит был в книжную лавочку на Терл-стрит. Я уже заходил в это место пару раз. Хозяин, Натаниэль Торнтон, был сухой старик с всклокоченной бородой. Он очень охотно пускался в беседу – торговцы книгами, кажется, делятся на два вида: очень разговорчивые и очень молчаливые. Его не впечатлило то, что я принадлежу к труппе актеров, ибо он, как большинство оксфордцев, не считал актерство занятием, достойным джентльмена. Когда я указал ему, что на его полках лежит поэма Вильяма Шекспира «Лукреция» вместе с потрепанным томом «Венеры и Адониса» и что Шекспир наш автор, мастер Торнтон ответил:
– Ну да, но поэмы-то проживут долго, имейте в виду, в отличие от его пьес.
(Я мог бы поспорить, но был не вполне уверен в своих аргументах.)
На сей раз я объяснил Торнтону, что ищу книгу, которая могла бы посоветовать различные средства и способы избежать чумы, раз уж я возвращаюсь в Лондон, еще более зачумленное место, чем Оксфорд, если такое было возможно. В том, что я сказал, была доля правды, но в действительности я искал сведения о ядах и решил, что лучше не заявлять об этом прямо, а пойти обходным путем.
– Некоторые говорят, что рог единорога – верное лекарство от чумы, – ответил книгопродавец.
– А вы как считаете, мастер Торнтон?
Я поддакивал старику, но мною двигало и любопытство. Мне казалось, что жизнь, проведенная за продажей книг, особенно в ученом городе, должна наделить человека некой мудростью.
Говорят, Александр Великий потратил немало сил и золота, чтобы добыть единорога, но так и не смог поймать ни одного. Имея сие в виду, мастер Ревилл, непостижимо, сколь часто встречаешь рог этой твари, истолченный в порошок, продающийся на углах. За него придется заплатить, заметьте, – но он везде.
– Что они используют?
– Обычно рожок для обуви, разломанный, измельченный и смешанный с чем-нибудь еще. Непосвященных легко обмануть.
Я самодовольно ухмыльнулся, как один из посвященных, тех, кто не поддастся обману. Мастер Торнтон продолжал в своей монотонной манере:
– Что касается борьбы с чумой, некоторые приписывают замечательные свойства луку. Очистить и оставить лежать в зараженном месте.
– Это хотя бы дешевле, чем рог единорога, – заметил я.
– И гораздо эффективнее, так как лук замечательно впитывает разные болезни, чего о рожке для обуви я никогда не слыхал. Но у меня свое лекарство.
– И что вы используете?
Он порылся в ящике стола, за которым сидел, и извлек три кожаных кисета на шнурках.
– Выходя на улицу, я привязываю один из них себе на шею. Так советуют некоторые из тех, кто знает толк, вроде доктора Бодкина.
Естественно, при имени Бодкина я навострил уши. Книгопродавец развязал один из мешочков, чтобы показать мне его содержимое, но я увидел лишь серый порошок.
– Это мышьяк. Крысиный яд. Пока что меня спасал, хотя я не так уж часто выхожу на улицу, имейте в виду.
Ухватившись за слово «мышьяк», я спросил Торнтона, не может ли он рекомендовать какие-либо травники, рассказывающие о ядах и прочих губительных веществах, – ведь часто говорят, что маленькая опасность может отвести большую. Лавочник знал свой товар и указал мне на три или четыре тома в конце полки в углу. Он проделал это, не сдвинувшись со своего места за столом, так что меня не удивило его заявление, что он редко покидает свое заведение.
Самой многообещающей книгой мне показался «Травник» некоего Джерарда Флауэра, выпускника здешнего университета, как я прочитал на титульном листе, – весьма подходящее имя для описывающего растения и их свойства.[6] Однако мне стало ясно, что на пролистывание ее страниц в уголке лавки Натаниэля Торнтона мне понадобится больше чем несколько минут. Том, впрочем, стоил пять шиллингов, а я не желал расставаться с такой суммой ради книги, которая была мне нужна ради одной цели, к которой я вряд ли обращусь снова.
Мы принялись торговаться. В конце концов мы пришли к следующему соглашению: я могу одолжить «Травник» Флауэра при условии, что покупаю издание «Лукреции» Шекспира за два шиллинга, что я тут же и сделал, причем охотно. За лишних шесть пенсов Торнтон предложил мне подбросить еще один предмет, на что после секундного размышления я согласился. Я обещал вернуть травник через день или два.
Выходя из лавки, я повстречал Вильяма Сэдлера. В своей властной манере он потянулся за книгами, что я нес, и бегло изучил их.
– Я могу понять поэзию, раз уж вы актер, Николас, но травник…
– Может, я пытаюсь развиваться, Вильям. Получать знания о снадобьях и смесях.
– Зелья и прочая чушь, что использовал Ромео?
– Возможно. Вам понравилась пьеса? – спросил я, раз уж он подсказал мне тему.
– А, довольно неплохо, хотя лично я не могу поверить в смерть от любви.
– Это всего лишь пьеса, – ответил я.
Сэдлер исчез в заведении Торнтона, оставив меня с мыслью, что если в намерения покойного Хью Ферна и входило внушить этому человеку силу страсти, то тень доктора должна чувствовать разочарование.
Я вернулся на Карфакс и просмотрел чумные распоряжения, вывешенные на дверях церкви Св. Мартина. Хотя эти сведения появлялись и в других общественных местах, на этом главном перекрестке собралось довольно шумное сборище горожан: плохие новости заразительно привлекательны. Список умерших показывал, насколько число умерших в различных приходах увеличилось за те две недели, которые труппа провела в городе, с самого первого известного случая в доме у моста Фолли-бридж. Имени Анжелики Рут пока не было в списках: она умерла, видимо, слишком недавно. Хотя по лондонским масштабам скончалось не так уж много людей, рост смертности был стремителен, возможно, из-за скученности городского населения.
В отличие от списка умерших, чумные распоряжения касались назначения развозчиков трупов, смотрителей и тому подобного. Эти люди набираются из рядов обычных граждан, которые во время чумы должны исполнять неприятные обязанности, например поддерживать чистоту на улицах или следить за тем, чтобы никто не входил в зараженный дом. Прохожим распоряжения были не так интересны, как список мертвых, – рядом с ним то и дело восклицали, шептались и показывали пальцем, хотя, насколько я заметил, никто сильно не горевал.
Я не смог найти в указаниях имени Кита Кайта, хотя это вовсе не означало, что он и его сообщник сами назначили себя на свою роль.
В чем заключалась эта роль, у меня не было уверенности… Впрочем, я начинал смутно догадываться.
Я вспомнил, как, проходя с Абелем по Кентиш-стрит на окраине Саутворка, мы повстречали группу соседей, собравшихся возле пораженного дома, вместе с олдерменом Фарнаби, судебным приставом и констеблем. Чуть не разгорелась драка между одной из местных женщин и двумя старухами-сестрами, которых назначили смотрительницами. Я вспомнил слова, которые бросила им соседка: что лучше иметь крыс в своей постели или моль в шкафу, чем впустить какую-нибудь смотрительницу в свой дом.
И – что гораздо больше было связано с событиями, разворачивавшимися теперь в Оксфорде, – соседка практически обвинила смотрительницу в убийстве ее подопечных – во всяком случае, в том, что она ускоряла их путь в могилу, задушив подушкой или зажав пальцами ноздри.
Понятия не имею, насколько справедливы были эти обвинения. Но нет дыма без огня. Не надо быть закоренелым циником, чтобы допустить, что не все, назначенные следить за умирающими, являют собой образец кристальной честности, что кто-нибудь мог соблазниться и стащить что-нибудь, что плохо лежит. Эти люди могли даже считать себя вправе так поступать, решив, что своим милосердием подвергают свою жизнь опасности, что умирающим эти вещи больше не понадобятся и так далее. И не нужно еще больше укореняться в цинизме, чтобы вообразить себе других людей – более безжалостных, – которые готовы перейти границу и помочь болезни, применив подушку или пальцы.
