Леонид Юзефович - Костюм Арлекина
Капитан хмурился и старался не смотреть в ту сторону, где вставали из прибоя мрачные каменные громады кронштадтских фортов. Пятнадцать лет назад, во время Восточной войны, перед огнем их орудий постыдно отступила британская эскадра адмирала Нэпира. Мерещилось там какое-то движение, угадывались на сером черные жерла пушек. Впрочем, и без того можно было пойти на дно, если не выдержат напряжения и взорвутся котлы.
Сгоряча Певцов расстрелял в воздух все патроны и теперь жалел об этом: с револьвером, забаррикадировавшись в капитанской каюте, он мог бы выдержать осаду до ближайшего порта и выстрелами привлечь внимание таможенников. Что, если итальянцы решат его утопить, бросить в море? Окно каюты расположено было по противоположному от кронштадт-ских бастионов борту. Дым из трубы опускался вниз, прилипал к воде.
Пока Шувалов сочинял свою депешу, пока адъютант искал телеграфиста, пока вызванивал ключ и на другом конце провода, идущего по морскому дну, переводили точки и тире на русский язык, будили коменданта, который накануне за полночь засиделся над бумагами и спросонья туго соображал, почему нужно ловить итальянское коммерческое судно, — словом, пока могучая воля шефа жандармов воплотилась в маленьком матросе-сигнальщике, в его пальцах, тянущих влажный линь, чтобы выкинуть на флагштоке сигнал «Стопорить машины и становиться на якорь», время едва не было упущено". «Триумф Венеры» уже плыл в виду кронштадтских фортов, стремительно уходил за пределы досягаемости их пушек.
Заметив сигнал, капитан велел прибавить ходу, сам Дино Челли пришел эфиопу на помощь. Напуганный рассказами матери об ужасах царского деспотизма, он боялся угодить в Сибирь за учиненную в трактире драку и обещал капитану всю ответственность перед отцом взять на себя. Мать говорила, что ссыльных в Сибири отдают на растерзание белым медведям.
В это время Певцов, пытаясь придвинуть к двери каюты массивный стол, намертво привинченный к полу, отчетливо представил еще один вариант собственной судьбы: итальянцы высадят его на необитаемом острове.
Сигнал остался без ответа, после чего комендант приказал дать предупреждающий выстрел. Пальнули холостыми, но и это не возымело действия. Комендант, старый моряк, плававший еще под флагом Нахимова, чертыхался и последними словами костерил жандармов, неизвестно зачем, по его мнению, существующих на свете. Дежурный офицер с опасливым удовольствием слушал эти крамольные речи. Снова зарядили и снова выстрелили, и опять ни малейшего результата. Чертов итальянец по-прежнему шел на всех парах. Между тем в шуваловской депеше предписывалось употребить для задержания все наличные средства вплоть до обстрела, и комендант, которому смертельно не хотелось палить по торговому пароходу, скрепя сердце распорядился готовить к бою батарею малого калибра.
Тем временем брандвахтенное судно «Кинбурн», призванное отмечать и записывать в специальный бортовой журнал все корабли на траверзе Санкт-Петербурга, пустилось в погоню за наглым итальянцем. Не откликнувшись на запрос, тот шел с воровато спущенным флагом, но его выдали три полосы на трубе — красная, белая и зеленая.
Один снаряд упал за кормой, другой — возле правого борта, брызги хлестнули сквозь разбитый иллюминатор капитанской каюты. Третий лег далеко впереди по курсу, еще два слабо плеснули где-то в стороне. Крепостную артиллерию поддержала носовая пушечка «Кинбурна».
Услышав канонаду, Певцов трезво оценил ситуацию: едва ли этот отец пятерых детей настолько безрассуден, чтобы не внять доводам разума, который говорит голосом кронштадт-ских орудий. Вот-вот смолкнет безумный стук поршней, замрет винт и загремят якорные клюзы. Пора готовить аргументы для разговора с Шуваловым. Сказать ему: «Видите, ваше сиятельство, на что способны эти люди! Я был не так уж далек от истины…»
Но соленый ветер с прежней силой продолжал петь в торчавших из иллюминаторной рамы осколках стекла, Певцов ошибся и на этот раз. «Триумф Венеры», сотрясаясь всем корпусом, двигался на запад. Певцова швыряло то на одну стену, то на другую: капитан лавировал с таким искусством, словно всю жизнь простоял на мостике боевого фрегата и привык уходить от огня береговых батарей.
Минут через пятнадцать «Кинбурн» стал отставать, однако его капитан не решался развернуть свое судно и дать по беглецу бортовой залп. Как-то неловко было пускать ко дну безоружного коммерсанта, а из носовой пушечки целиться становилось все труднее — шли бортом к волне. Да и с бастионов тоже, вопреки шуваловскому приказу, постреливали осторожно, больше стремясь напугать, а когда в секторе огня появилось датское суденышко «Секира Эйрика», идущее в Петербург с грузом копченых сельдей, и вовсе вынуждены были прекратить обстрел, чтобы случайно не потопить невинную датчанку.
Еще через четверть часа «Триумф Венеры» опять вошел в полосу тумана. Певцов кусал кулаки, итальянцы на палубе обнимались и прыгали от радости. Беспечные дети юга…
ГЛАВА 15
ПОЗОЛОТА СТЕРЛАСЬ
1
Пупыря увели, Сыч торжественно унес его баул. У Ивана Дмитриевича остались три вещи: тетрадь с кулинарными рецептами, фунтовая золотая гирька на цепочке и револьвер с длинной готической надписью и вензелем фон Аренсберга — таким же, как на изъятом у камердинера серебряном портсигаре.
Пустить в ход свою гирьку Пупырь не успел, а из револьвера пальнул-таки в Ивана Дмитриевича, когда тот с топором в руке первый вбежал в дом. Пуля прошла высоко над головой, никто не пострадал, но Иван Дмитриевич воспользовался этим выстрелом, чтобы отвести душу, и топорщем заехал Пупырю по затылку. Сыч тоже рвался отплатить за шлюпку, за семейные неприятности, но Иван Дмитриевич такой возможности ему не предоставил.
Пока Иван Дмитриевич допрашивал Пупыря, Сопов привез в Миллионную барона Кобенцеля. Тот первым делом предъявил свою шляпу, найденную на улице перед гимназией, затем обследовал оставленную пулей дырку в потолке и сказал:
— Немудрено промазать. У револьверов этой системы сильнейшая отдача. Нужно целиться в ноги, чтобы попасть в грудь.
Заодно выяснилось, что в туалетном столике револьвер лежал не потому, что князь кого-то опасался и всегда держал оружие при себе, а совсем по другой причине. Его прислали фон Аренсбергу однополчане в юбилей какого-то сражения, в котором они все участвовали, князь хвастал им перед знакомыми, в том числе и перед Кобенцелем: два дня назад показывал вместе с наполеондорами, выигранными у Гогенбрюка, и очень расстроился, узнав о недостатках этой системы.
Кобенцель с Левицким негромко переговаривались в глубине гостиной, а Иван Дмитриевич, покачивая в руке гирьку на цепочке, стоял в эркере у окна. Пупыря уводили трое полицейских с шашками наголо, четвертый шел немного в стороне. Рядом с ним гордо вышагивал Сыч. Он то и дело перекладывал тяжелый баул из одной руки в другую, но расставаться с трофеем не желал. Сквозь грязное стекло Иван Дмитриевич смотрел им вслед и вспоминал протоколиста Гнеточкина, в одном исподнем лежащего на берегу Невы с проломленным черепом, курсистку Драверт с разорванными из-за копеечных сережек ушами, швею Дарью Бесфамильных, которая ночью, накинув беличью шубку, побежала за доктором для больной дочери, а обратно вернулась без шубки и без доктора. Тот увидел раздетую Пупырем женщину, испугался идти, и девочка умерла.
Иван Дмитриевич вспоминал старого аптекаря Зильберфарба, каждый день приходившего в полицию, чтобы узнать, не нашелся ли медальон с локоном волос покойной жены, и семнадцатилетнего юнкера Иванова, который после встречи с Пупырем, лишившись какого-то нагрудного знака из посеребренной меди, счел себя обесчещенным навек, исповедовался в письме государю, а затем пустил себе пулю в лоб. Но почему-то отчетливее прочих вставала перед глазами старуха Зотова, ее блаженно-безумное лицо, седые волосы на подбородке. Как и Хотек, она увидела золотое сияние вокруг головы Пупыря и теперь второй месяц жила в больнице для умалишенных, считая, будто уже умерла и находится в раю. Вспоминались люди, лица, и если в один ряд с ними попали князь фон Аренсберг и граф Хотек, это было только случайностью, частностью в жизни великого города.
— Хорошо, — подходя и становясь возле, сказал Кобенцель, — я допускаю, что утром он бродил неподалеку и мог видеть, как Шувалов отдал мне ключ. Допустим даже, слышал, кому я, в свою очередь, должен был вручить его. Мы разговаривали на улице, кругом толпился народ…
Кобенцель держал ключик на ладони. Змей-искуситель с такой злобой кусал себя за хвост, словно соблазнить Еву ему так и не удалось.
— Но согласитесь, господин Путилин, одно дело заманить меня в туалетную комнату при кондитерской, стукнуть по голове и отобрать этот проклятый ключ, и совсем другое — напасть на карету австрийского посла в самом центре Петербурга. Обычный уличный бандит, как он осмелился? Кто-то, мне кажется, стоял за его спиной. Может быть, тот же человек, с чьей помощью он убил Людвига?
