ЮРИЙ МУХИН - СССР имени БЕРИЯ
Я правильно вас понял?
Хрущев понял все правильно, так как Тимашук, перепуганно пялясь на него, сползла со стула на колени и запричитала.
– Товарищ Хрущев!! Пожалейте! Дура баба, дура. Не сообразила! Пожалейте, век бога буду за вас молить. Дура я, дура!!
«Да не такая уж ты и дура, раз фотокопии всех заявлений сделала и где-то спрятала», – подумал Хрущев, но ласково предложил.
– Да вы садитесь, Лидия Федосеевна, садитесь. Но это один вопрос, с которым я разберусь и сообщу вам решение, наверное, тогда, когда буду узнавать у вас заключение консилиума по своей ЭКГ.
Второй вопрос. Это вопрос о том, что вы тут давно работаете, а вас не ценят. Над этим вопросом я тоже поработаю,
– Хрущев поднялся, довольный произведенным эффектом. - До свидания, Лидия Федосеевна, успокойтесь, не расстраивайтесь… – Никита сделал паузу и с нажимом продолжил, – если будете вести себя правильно, то все будет хорошо.
Вечером того же дня Хрущев и Абакумов вошли в пустой кабинет Абакумова и Хрущев жестом показал плотно прикрыть дверь, после чего подошел к окну. Абакумов продолжал еще в коридоре начатый разговор:
– Так что ленинградское дело полностью подготовлено и может быть рассмотрено судом хоть завтра… – Но удивленно замолчал, остановленный новым жестом Хрущева.
– Сегодня разговаривал с женщиной, которая в свое время написала много заявлений, зовут Тимашук.
– И чего же она хочет? – напрягся и жестко спросил Абакумов.
– Хочет еще одно заявление сделать.
– Это лишнее. Ленинградское дело затянется и примет очень нежелательный оборот, – заметил Абакумов.
– В том-то и дело.
– Видимо нужно срочно что-то сделать.
– Не дури, – остановил Хрущев, правильно поняв это «что-то», – не будь таким дураком, как ленинградцы. У нее копии заявлений неизвестно где, а у тебя, небось, оригиналы.
Если с ней что-то случится, то эти копии попадут туда, – показал пальцем вверх,- а оригиналы у тебя найдут. При наличии этих копий и свидетелей оригиналы не уничтожишь.
Что будет, понимаешь?
– С нами?
– С тобой – это уж точно!…Ну, и у меня забот прибавится, отрицать не буду.
– Так что же делать?
– Ее заявления в адрес Кузнецова можно уничтожить – о них никто, кроме нее, не знает. А вот первое заявление уничтожать бесполезно – о нем знают десятки человек.
Сейчас я ее запугал, но на сколько этого хватит – не знаю. Поведение бабы предсказать трудно, а это еще и хитрая, или думает, что хитрая, а это еще хуже.
В общем, так. Чтобы завтра же из Лечсанупра в Президиум Верховного Совета поступило представление ее к ордену.
– За что?
– Ну, она в Лечсанупре уже 24-й год работает.
– Не круглая дата, внимание обратят.
– А вы к ордену Ленина не представляйте, – раздраженно ответил Хрущев, – утешим бабу орденом «Знак Почета ». Завтра же!
Еще через два дня из своего кабинета Хрущев по телефону соединился с Тимашук.
– Ну что там, Лидия Федосеевна, сказал консилиум по моей кардиограмме?… Очень хорошо. Кстати, по первому вопросу я все проверил, никаких ваших дополнительных действий не требуется, – подчеркнул голосом. – Никаких!
А по второму вопросу хочу вас обрадовать – принято решение о награждении вас орденом «Знак Почета»… Не стоит благодарности. Запомните, Лидия Федосеевна, партия ценит не болтунов, а преданные партии кадры, – слова «болтунов» и «преданные кадры» Хрущев снова выделил голосом.
НИКАКОЙ ПОЩАДЫ!
Вечером 30 сентября 1950 года проходило заседание Политбюро, которое Маленков специально назначил на позднее время из-за необходимости принять оперативное решение по важному делу. Но пока вопрос, ради которого, собственно, и было созвано совещание, еще не подоспел, члены Политбюро решали текущие вопросы. За столом для заседаний в торце стола сидел Сталин, возле него Маленков и Молотов, далее остальные: Берия, Микоян, Хрущев, Каганович, Андреев и Шверник. Маленков зачитывал Политбюро вопросы, требующие решения.
– Следующий вопрос: о выделении помощи английскому писателю Джеймсу Олдриджу. Это прогрессивный писатель, очень хорошо о нас пишет и отзывается, сочувствует коммунистам. За это его печатают в Англии мало, и ему надо помочь деньгами…
В это время в комнату вошел секретарь и положил перед Маленковым лист бумаги, забрал документы, по которым уже было принято решение, и ушел. Маленков, пробежав глазами принесенный секретарем документ, сообщил.
– Вот срочный вопрос, для решения которого мы и собрались так поздно. Вы в курсе, что в Ленинграде идет судебный процесс по делу антипартийной группы Кузнецова, Вознесенского и других. Специальное присутствие Верховного Суда пришло к мнению, что Кузнецов, Вознесенский, Родионов , Попков и Капустин заслуживают высшей меры наказания, но приговор пока не выносят и просят им сообщить, не считает ли политическое руководство страны необходимым снизить наказание, поскольку оно исключительное.
Мы это дело за, считайте, полтора года уже изучили вдоль и поперек, и, думаю, знаем его подробности лучше суда. Какие будут мнения?
Возникла пауза, никто не брался в таком вопросе высказать свое мнение первым. Наконец начал Берия.
– Я, наверное, хуже всех знаком с этим делом, поскольку часто отсутствовал в Москве, но по предвоенному опыту реабилитации жертв ежовского произвола, скажу, что бывали случаи романтических, что ли, дураков. Вот сказал Троцкий, что Россию нужно сжечь, чтобы разгорелся пожар мировой революции, и дуракам это очень нравилось.
Очень хотелось им сжечь СССР во имя победы коммунизма во всем мире. А на сталинский ЦК, не соглашавшийся смотреть на советских людей, как на вязанку хвороста, они смотрели, как на предателей в коммунистическом движении.
Конечно, оттого, что это не алчный враг, а глупый дурак, нам было не легче, но все же… Может, эти негодяи и в самом деле искренне были уверены, что коммунистам России без своей компартии не обойтись? Стоит ли применять к ним крайнюю меру?
Хрущев встал.
– Мне лучше стоя. Этот Кузнецов придумал умные слова:
Хрущев мне друг, но истина дороже, – хотя он мне и никакой не друг. А Лаврентий мне друг, и я скажу, что Берия мне друг, но истина дороже!
– Эти слова придумал не Кузнецов, их Аристотель сказал о своем друге Платоне, – поправил Хрущева Молотов.
– Это какой Аристотель? Лазарь Рувимович? – удивленно спросил Никита.
Сталин, спрятав в усах улыбку, сделал Молотову замечание:
– Не перебивай! – И кивнул Хрущеву: – Продолжайте товарищ Хрущев, товарищ Молотов потом вам расскажет, в какой парторганизации состоит товарищ Аристотель.
Хрущев простодушно улыбнулся.
– Я опять что-то не то сказал? Ну ладно, зато вот эти слова уж точно сказал Вознесенский: лимит исчерпан! Как к нему в Госплан не обратишься, а он: лимит исчерпан! И я тоже скажу: у партии лимит терпения исчерпан!
Разве они хотели разорвать Советский Союз, чтобы людям жилось хорошо и свободнее? Нет! Они его хотели разорвать, чтобы свои карманы набить, чтобы советских людей обокрасть. А товарищ Сталин и сталинский ЦК не дают им это делать.
Лаврентий мог этого и не читать, а Кузнецов показал на следствии и такой случай, вы, наверное, его помните.
Есть такой Зальцман, директором танкового завода был, дарит он секретарям ЦК подарки. Товарищу Сталину дарит сделанную умельцами завода бронзовую чернильницу, наверное, товарищ Сталин ее в музей отдал, а Кузнецову дарит саблю в золоте и бриллиантах. Откуда на танковом за воде золото и бриллианты? Значит, украл! В войну наши женщины, вдовы обручальные кольца добровольно сдавали в фонд победы, а этот украл! А Кузнецов эту саблю принял, как юный буденновец. Он что – не понимал, что золото и бриллианты краденые? Понимал, но саблю взял. Вот тут он весь. И если мы таких начнем щадить, то что с нашей партией будет? Я скажу: каков поп, таков и приход!
Расстрелять и никакой пощады!
Других мнений у членов Политбюро не было, но Сталин жестом попросил внимания.
– Товарищ Берия затронул важную мысль о восторженных дураках. Нам не следует сообщать об истинной подоплеке заговора этих негодяев, чтобы не плодить национальных дураков и потом их не наказывать. Для их же блага, так сказать, идею создания российской компартии нужно замолчать.
СТРАННОСТИ АБАКУМОВА
В начале июля 1951 года Маленков был чертовски занят, а его помощник Суханов привел в кабинет пришедшего к Маленкову на прием какого-то подполковника госбезопасности Рюмина с дурацкими обвинениями министру МГБ Абакумову. Рассерженный отвлечением от срочных дел, Маленков заорал на Рюмина.
– Да ты понимаешь, кого обвиняешь?! Да ты не только партбилета лишишься, ты в лагерях сгниешь!
– Товарищ Маленков, я все же считаю, что его нужно выслушать, – не обратил внимания на гнев шефа Суханов.
