Брэд Гигли - Год гиен
Дознаватель покачал головой, пытаясь найти слова.
— Ханро, ты знаешь, откуда все это?
— Да, конечно. Мужчины покупают это на свое жалованье. У торговца, кажется, по имени Аменмес.
— А ты сама видела этого человека?
Голос Семеркета прозвучал так резко, что она попятилась в смущении и испуге. Женщина покачала головой.
— А кто-нибудь другой в деревне его видел — кто-нибудь, кроме Панеба и его людей?
— Не знаю… — слабо ответила она. — Семеркет, ты хочешь сказать, что мои драгоценности ничего не стоят? Что я не смогу их продать?
Он печально покачал головой.
— Я говорю, что если ты когда-нибудь попытаешься продать хоть одно из них, тебя схватят. Я даже сомневаюсь, что ты дотянешь до суда, прежде чем тебе накинут петлю на шею.
Она широко раскрыла глаза:
— Семеркет, мне не нравятся такие шутки.
— Это царские драгоценности, Ханро. Они из царских гробниц. Нет никакого торговца. Аменмес был царем, много лет назад узурпировавшим трон. Имя это, вероятно, условное, означающее, откуда они берут эти драгоценности. Может, они добывают их из могилы фараона Аменмеса, — не знаю. Но они не покупают их у торговца, в этом я уверен. Эти драгоценности — краденые.
Ханро раскрыла рот, но не издала ни звука, а только молча смотрела на него. Потом схватила драгоценности и стала запихивать их обратно в алебастровую шкатулку.
— Мне плевать, — пробормотала она. — Теперь они мои. Ты ошибаешься.
У нее так тряслись руки, что он едва могла удерживать в пальцах украшения. Кольцо из ляписа покатилось по плиткам пола.
Семеркет поднял его и вернул Ханро, осторожно положив на ее ладонь. Рука ее была холодна, как лед, и она смотрела во тьму, как в бездну.
— Ханро… — начал он. — Ничто не изменилось. Ты все еще можешь уйти жить в Фивы. Завтра пойдем со мной к министру. Расскажи ему, откуда у тебя взялись драгоценности, и…
В ее взгляде вспыхнула тревога:
— Нет.
— Он тебя вознаградит. Ты получишь деньги, дом — все, что пожелаешь. Ханро, послушай меня! Как только в игру вступят власти, все будет кончено.
Она потрясла головой, в ее взгляде смешались стыд и отчаяние.
— Семеркет, если я что-нибудь скажу властям, все в Фивах будут знать, как я…
Ее легкий голос потрясен но надломился. Семеркет подался вперед, чтобы ее утешить, но женщина отшатнулась от него и прижалась к стене, вцепившись в алебастровый ларец.
— Они узнают, откуда я все это получила.
Семеркет внезапно понял, насколько Ханро несчастна. Она так долго была мишенью для множества жестоких деревенских шуток, что сама начала верить в них. Даже ее любовник Панеб рассказывал о ней гнусные истории. Деревенские мужчины перекупали эту женщину друг у друга, засыпая ее ворованными драгоценностями. Она вела себя, как распутница, поскольку видела в этом единственный способ оставить позади жизнь, которую ненавидела. Семеркет с детства был обречен стать «последователем Сета», и ему никогда не позволялось быть ничем другим, кроме человека, которому пристало такое прозвище. И Ханро обречена на роль, врученную другими.
— Положим, я расскажу все властям, — прошептала она. — Что тогда станется с теми, кто дал мне эти украшения?
Серьезный взгляд чиновника подтвердил ее подозрения.
— Семеркет, я знала этих людей почти всю жизнь!
— Я не могу уменьшить их вину, и ты тоже не можешь, — ответил оп.
Как бы осторожно дознаватель ни подбирал слова, все они сводились к одному: «Ханро, если ты не хочешь умереть вместе с ними, ты должна сделать то, что я тебе говорю».
Губы ее задрожали.
— Я не могу… Не могу уничтожить всех, кого я когда-либо знала.
— Они сами уничтожили себя.
Женщина дрожала, легкие капли пота выступили у нее на лбу. Внезапно Ханро согнулась, и ее вырвало. Когда она перестала давиться, Семеркет помог ей сесть на скамью. Теперь она дышала ровнее, и молча прислонилась головой к кирпичной стене.
— Что ты собираешься делать, Ханро? Что думаешь?
— Думаю?
Она встала на ноги так, будто у нее болели все суставы, и устало повернулась к Семеркету.
— Я думаю, что лучше бы мне никогда тебя не встречать.
* * *Снеферу сидел за гончарным колесом. Свет в проеме его мастерской померк, он поднял глаза и увидел, что там стоят Семеркет и Квар.
— Господа, — нерешительно проговорил Снеферу. — Чем я могу вам помочь столь ранним утром?
— Ты смог починить кувшин Хетефры, как обещал?
Мастер кивнул.
— Ну, во всяком случае, сделал все, что мог. Некоторых черенков не хватило. Мне пришлось пустить в ход глину, чтобы заделать дыры. Надеюсь, это сойдет.
— Принеси, — велел Семеркет.
И снова сердце Снеферу подпрыгнуло в груди — как из-за серьезного выражения лица чиновника, так и от его недружелюбного тона. Мастер бросил обеспокоенный взгляд на двух посетителей и исчез в глубине мастерской.
Семеркет и нубиец переглянулись, но ничего не сказали.
Дознаватель пошел к башне меджая на рассвете, чтобы рассказать Квару все, что он узнал в Восточных Фивах, а еще — о глиняных черепках, которые давно нашел в Великом Месте и отнес к Снеферу для починки. Под конец Семеркет сообщил меджаю обо всех украшениях, которыми владела Ханро.
— Они обокрали каждую могилу из тех, что строили, — удивленно заметил Квар. — Но нет ничего удивительного, что преступниками оказались строители гробниц. Кто еще настолько хорошо знает Великое Место?
Квар и Семеркет договорились, что заставят Снеферу выдать имя настоящего хозяина кувшина — который наверняка был одним из грабителей. А потом они конфискуют драгоценности Ханро. Конечно, это будет огромным предательством по отношению к ней, но чиновник позаботится, чтобы ее заслуги в разоблачении заговора стали известны. Это, по крайней мере, спасет ей жизнь.
Снеферу вернулся с кувшином.
— Меня удивляет, что вы нашли этот кувшин в доме Хетефры, Семеркет, — смущенно проговорил горшечник.
— Почему?
— Он ей не принадлежит.
Семеркет переглянулся с Кваром.
— В самом деле? Тогда это облегчение. Мне бы не хотелось, чтобы Хетефра, в ее нынешнем расположении духа, но нему тосковала. Тогда чей же он?
Снеферу поколебался, его пугало то, как его рассматривали Квар и Семеркет — как совы, наблюдающие за полевкой, подумал он. По спине его пробежала дрожь страха.
— Я… Я сделал его для Сани.
— Золотых дел мастера? Мужа Кхепуры?
Гончар кивнул, с сомнением глядя на горшок.
— Может, Кхепура одолжила его Хетефре перед тем, как та была…
Его внезапно перебили крики, поднявшиеся у деревенских ворот. Один истерический голос заглушил все прочие голоса.
— Это Ханро! — сказал Семеркет нубийцу.
Квар сунул кувшин в руки чиновнику и покинул мастерскую.
Меджай пробился через волнующуюся толпу на площадь, Семеркет следовал за ним. Ханро вопила и всхлипывала, а при виде чиновника упала на колени, колотя кулаками по земле.
— Они исчезли. Все исчезли! — выговорила она. Слезы текли по ее лицу, волосы превратились в дикие, спутанные заросли. Ханро, всхлипывая, вцепилась в дознавателя. — Драгоценности… все драгоценности исчезли, Семеркет.
Чиновник лишился дара речи. Если сокровища исчезли, вместе с ними исчезла и улика, которую они с Кваром собирались пустить в ход против строителей гробниц. Остался только жалкий треснувший кувшин, который он держал в руках, — а этого вряд ли хватит, чтобы кого-то убедить. Он повернулся к меджаю, который в гневе оглядывал площадь, как будто мог высмотреть вора в собравшейся толпе.
Из толчеи появился мальчик Рамп, за ним — муж Ханро, Неферхотеп. Увидев в центре толпы свою мать, подросток побежал к ней.
— Мама, пошли отсюда. Люди нa тебя смотрят. Не делай этого, — он попытался поднять ее на ноги, но Ханро беспомощно обмякла и его объятьях, продолжая всхлипывать и стонать. — Мама, пожалуйста, — снова сказал Рами, оглядываясь на любопытствующих строителей гробниц. — Мне за тебя стыдно.
Неферхотеп скользнул между людей.
— А ну, встань, шлюха, — велел он сквозь стиснутые зубы. — Больше ты не будешь позорить мою семью.
Его жена заморгала, испуганная резкими словами, но в этот злосчастный миг увидела, как через толпу протискивается Кхепура в сопровождении Панеба. Староста встала перед Ханро, улыбаясь с довольным видом. Она наклонилась к уху Неферхотепа, что-то ему прошептала, и все услышали, как она тонко и весело хихикает.
Ханро стряхнула с себя руки сына и завопила на старосту:
— Воровка! Отдай мои украшения! Я знаю, это ты их взяла!
— Я не крала твои побрякушки, шлюха! — запротестовала толстуха, широко раскрыв глаза. — Клянусь Амоном, пусть я лягу в могилу, если лгу!
— Я знаю, это ты их взяла!
Толпа нашла выход из тупика.
