Дмитрий Дивеевский - Окоянов
Наконец он поднялся, бросил револьвер снова под крыльцо и, шатаясь, пошел к церкви. Потом заметил, что идет по улице не один. Вместе с ним к заутрене шли люди.
Когда Митя вошел в храм, то увидел, что помещение уже заполнено и в нескольких приделах идет исповедь. Сам не зная почему, он направился в один из приделов и встал впереди толпы ожидающих своей очереди. Прислушавшись к себе, понял, что здесь ему хорошо.
Исповедовавший в этом приделе невысокий, полноватый священник, с черными цыганскими кудрями до плеч, разговаривая с очередным исповедовавшимся, несколько раз мельком взглянул на Митю, а когда исповедовавшийся получил благословение, поманил его к себе без очереди.
– Я вижу, не напрасно Вы сюда пришли. Скрутили Вас демоны изнутри. Только нельзя в таком состоянии в храме бывать. По всему видно, что Вы в запое. Вот что я Вам посоветую. Домой Вам не следует возвращаться. Там все снова начнется. Уходите в лес. По дороге вдоль реки верст через семь будет камень блаженного Серафима. Он рядом в скиту жил и на этом камне молился. Проведите там день. Не бойтесь, мимо не пройдете, там люди всегда есть. Место намоленное, защищенное. В реке покупайтесь. Хоть и прохладно еще, зато очиститесь. А вечером на всенощную приходите. Там и поговорим.
Митя вышел из храма и, едва переставляя ноги, побрел вдоль Саровки в лес. По дороге купил в только что открывшейся лавке каравай теплого ржаного хлеба. Шел, отщипывая маленькие кусочки, чтобы заглушить боль в желудке, возникшую от многодневного запоя.
Дорога шла по древнему сосновому бору, пронизанному лучами утреннего солнца. Радостно звенело птичье многоголосье. Среди сосен светились белым майским цветом кусты дикой черемухи, источали медовый запах желтые одуванчики, гудели насекомые. В природе царили покой и благолепие.
Он знал, что покойник незримо следует где-то рядом, и даже видел мелькание его тени в чащобе, но прежнего страха это почему-то не вызывало.
– Пусть идет, – говорил он сам себе, – наплевать.
Постепенно прояснилась от свежего воздуха голова, стала уменьшаться боль в суставах. Он пошел бодрее и вскоре увидел Серафимов камень – плоский валун в пять обхватов шириной. Там уже были люди. Несколько богомольцев завтракали, сидя на траве рядом с камнем, а одна молодая женщина лежала, припав к нему, и было видно, что для нее сейчас ничто другое не существует.
Митя поздоровался с богомольцами, нащипал немного дикого чесноку вокруг камня и присел неподалеку, чтобы поесть. Богомольцы позвали его к себе. Это были крестьяне из-под Арзамаса. Угостили крутыми яйцами и квасом. Почти не разговаривали. Настроение не располагало. Потом богомольцы улеглись отдыхать после дальней дороги. Оказалось, что они с полуночи шли сюда пешком, хотят днем помолиться Серафиму и снова отправиться домой.
Оставшись сам с собой, Митя подумал, что он выглядит одичавшим и опустившимся зверем. Многодневная щетина на его лице, грязное, источающее дурной запах тело, пропотевшая нечистая одежда вызывали в нем отвращение. Он спустился к речке, песчаное дно которой светило совсем близко. Разделся, вошел в обжигающую майскую воду, долго натирался песком и плескал на себя чистые струи воды.
Затем прополоскал одежду, развесил ее на сучьях просыхать, сел на корневище вековой сосны и забылся в солнечном свете. Рядом звенели насекомые, с вышины опускался непрерывный гул деревьев, а по душе его разливалась волна покоя. Потом он подумал, что человечка нет и нет никакого страха оттого, что тот может вернуться. Что-то заставило Митю открыть глаза. Он посмотрел вверх, и ему показалось, что сквозь ветви на него смотрит доброе, лучезарное лицо Серафима. Этот лик был с детства знаком ему по многим иконам.
Когда Митя вернулся к камню в еще не совсем просохшем платье, богомольцы уже молились. Это были две родительские семьи и их дети-молодожены. Они просили святого о ребенке для молодых, которые, видно, никак не могли продолжить свой род.
Митя сидел рядом, слушал их молитвы и видел, как открыты их души Силам Небесным, сколько надежды и вдохновения приносит им обращение к Богу. Затем, не стесняясь присутствующих, невестка разделась до нижней рубахи и опустилась в реку. После ее выхода из воды прочитали благодарственную молитву и стали собираться в дорогу.
Митя спросил крестьян, почему они не пошли в сам Саров, к мощам святого и там не попросили его о благодати.
– К Серафимушке мы часто ходим и о всех печалях его просим. Но у нас поверье такое есть, если хочешь ребеночка получить – иди молиться к камню, а затем искупайся в речке. Вот мы и пришли, как вода позволила, – ответил старший крестьянин, видно, отец молодого супруга. – Ну, прощевайте пока, у нас путь неблизкий. – И поклонившись, молельщики отправились дорогой на Саров.
На поляну пришли другие группки молельщиков, а Митя отошел в сторонку, присел под сосной и задумался.
Где человечек? Почему легко на душе? Что за воздух здесь такой, будто пьешь нектар и не можешь напиться? Кто невидимый играет эту благостную, слышимую только внутренним слухом музыку? Он стал вспоминать все, что знал о Серафиме: мальчиком потянулся к Богу, всю жизнь молился, жил по скитам, сильно болел, к зрелым годам стал провидцем и исцелителем. Очень застенчивый и скромный. В народе его звали Великий Молитвенник за души наши. Сейчас у раки с его мощами случаются частые исцеления.
– Никогда в Бога не верил, а ведь Он покойничка отогнал, никто другой, – вдруг подумал Митя, и сосна над его головой неожиданно громко зашумела кроной.
– Он, он, кто же еще, – в его душе будто прорвалась плотина, и в нее хлынула радость обретения Главного Смысла. – Как же раньше-то я не понимал? Ведь все же просто. Сам по неведению, по слепоте стал душегубом. Предался Сатане. И пришла за мной нечистая сила – пора, Дмитрий Степанович, заждались тебя такие же палачи. А Господь знак дал – направил сюда, в Саров. За последним спасением. Чем я заслужил такую благость? Потом, потом разберусь. Сейчас только бы ниточку не потерять, только бы укрепиться в Вере. Ведь столько мрака в душе. К священнику идти надо, он все скажет. Поможет тропочку наметить, сил набраться, Господи, хорошо-то как стало!
Митя лег на траву под сосной и уснул чистым, ничем не омраченным сном.
Булай не знал, каким тяжким окажется его путь назад в Саров. Он отправился от камня, когда уже стали собираться сумерки. Не прошел и полверсты, как душой овладела безотчетная, сильная тревога. Сразу понял, что сейчас начнется что-то страшное.
– Господи, спаси и помилуй, – шепнул он сам себе так, как это делали его бесчисленные предки в лихую минуту, и тут же увидел человечка, нет, огромного размера покойника, как две капли воды похожего на человечка, но раздувшегося до нечеловеческих размеров. Этот покойник не был жалок и слезлив. Вид его был могуч, равнодушен и презрителен. Уродливое его тело раскоряченной громадиной высилось посреди дороги, слепые глаза источали черную силу. Все в нем убеждало, что он заставит этого ничтожного живого мужичонку поступать так, как ему захочется.
– На колени, – голосом разламывающейся от ветра сосны пророкотал Сатана, – на колени.
Митя почувствовал слабость в ногах и желание упасть на землю, закрыв голову руками. Его затошнило от страха. Он ясно понял, что подвластен этому чудовищу и нет в нем воли восстать против его приказа.
– Стой, не шевелись, – шепнул ему чей-то голос, – стой, раб Божий, стой. Повторяй за мной: Да воскреснет Бог, да расточатся врази Его, да бежат от лица Его ненавидящие Его…
Митя пытался пошевелить языком, но силы его были парализованы. А Сатана издал новый рык и шагнул навстречу ему.
– На колени, – будто ветром пригнуло его к земле звероподобное рычание.
– Кричи, – шептал ему свистящий от волнения голос, – кричи, раб Божий: Да воскреснет Бог…
Митя открыл рот и, превозмогая себя, тихим, надтреснутым голосом промычал: «Да воскреснет Бог, да расточатся врази Его…» и увидел, как заколебалась могучая фигура его врага. Древним инстинктом он понял, что теперь надо делать, и с разгорающейся радостью осенил себя размашистым крестным знамением. Воздух озарился синим свечением вслед за движением его руки, и сияющий крест повис в воздухе между ним и Сатаной. Мертвец издал отвратительный, ноющий стон и исчез в чащобе.
– Иди, – шепнул ему голос, – не смотри по сторонам, дойди до церкви. Иди, я с тобой.
Булай пошел по тонувшей в сумерках лесной дороге как по непролазному, топкому болоту. Зыбкий воздух сгустился на его пути и был полон пляской неясных, зловещих теней, мысли кружились хаотичной метелью, зрение расплывалось, и ноги едва следовали приказу его воли. Чугунный страх сковывал все его тело. Но и спасительный голос не покидал его.
– Иди, иди, иди, не бойся, – непоколебимо спокойно повторял голос. Мите казалось даже, что в просветах леса, на фоне вечерней зари он видит неуловимый силуэт своего спасителя.
