Эд Данилюк - Пожар Саниры
За городским рвом
– А зачем оставлять в ране кусочек полотна с изображением змеи? – пробился через полунебытие, в котором пребывал Санира, наводящий ужас мужской голос. Казалось, это шипел сам бог-Змей – медленно, тихо, чётко.
Мысли Саниры тяжело ворочались, будто были мешками, набитыми под завязку. Он, собственно, даже не был уверен, что на самом деле слышит этот разговор.
– Мы иногда вкладываем внутрь жертвенных животных символы богинь, которым предназначен дар, – ответила женщина. – Кусочки полотна или глиняные фигурки. Наверное, в случае с Радигой эта тряпица должна была послужить порукой, что жертва точно попадёт к богу-Змею.
Боль пульсировала, разрывая череп Саниры изнутри. Малейшее движение причиняло невыносимую муку. Открыть глаза было невозможно. Шум, даже самый отдалённый, неприятно отзывался в животе.
– А само место? Заброшенный карьер? Там когда-нибудь совершались обряды поклонения богу-Змею?
– С чего ты взял? Конечно, нет! Это просто место, где много лет назад, ещё до моего прихода в этот Город, добывали глину.
Санира лежал неподвижно, пытаясь как-то пережить пытку звуками. Как нарочно, рядом постоянно кто-то ходил. И разговаривал.
– То, как всё это было проделано, указывает на поклонение богу-Змею, чрезмерное поклонение, – гремел в ушах знакомый голос Бовины. Говорил странник почти шёпотом, но для Саниры каждое его слово казалось ударом молота. – А такое поклонение не может развиться внезапно, в один день.
Чьи-то руки приподняли голову юноши, и он застонал от разрывающей боли. К губам прикоснулось что-то твёрдое, прохладное.
– Пей, – раздался голос Цукеги. Да, женский голос, несомненно, принадлежал Цукеги.
Санира приоткрыл рот и почувствовал на языке струйку воды. Глотнул. И понял, что его мучает дикая жажда.
– Этот безумец должен был начинать с мелких ритуалов, постепенно переходя ко всё более значительным и страшным.
– Ничего подобного я ни за кем не замечала, – сказала жрица.
– Не может быть! Подумай. Кто-нибудь расспрашивал тебя о боге-Змее? Не применительно к своим нуждам, а вообще? Интересовался глубинной сутью обрядов? Их правильным порядком? Просил привлекать его к ритуалам? Был рядом, когда остальные горожане занимались своими делами?
Наверное, Цукеги покачала головой, потому что Бовина после короткого молчания добавил:
– А не мог такой человек общаться с твоими помощницами?
– Так, чтобы я об этом не знала? – жрица хмыкнула. – Как это возможно?
Вода оказала на Саниру редкостное действие. Боль отошла в глубину, стала глуше. Юноша попытался сесть, и чьи-то сильные руки помогли ему. Наверное, это был Бовина, ведь Цукеги держала чашу с водой.
– Все ритуалы совершаю я. Помощницы мне только помогают. Они поэтому и называются помощницами.
На некоторое время воцарилась тишина. Санира нашёл в себе силы приоткрыть глаза. Перед ним склонились Цукеги и Бовина. Юноша протянул отяжелевшие руки и взял чашу. Сделал большой глоток, ещё один. Боль становилась всё глуше.
– На, пожуй, – жрица протянула ему ёлочную веточку.
Санира откусил несколько иголок, почувствовал их горький вкус. Это было приятно.
Бовина вновь заговорил:
– Может, не мужчина? Женщина? Не было ли такой женщины?
– Нет, не было, – покачала головой Цукеги. – Бовина, ты ведь меня с рождения знаешь. Я могла бы что-то не заметить, что-то пропустить? Я сама прошла этот же путь… Наш с тобой детский интерес к богу-Змею у меня перерос в служение ему. Разве могла бы я не заметить схожего любопытства, схожих исканий, увлечённости, подобной моей? Ну, скажи!
Разбойник развёл руками и улыбнулся:
– Ты никогда ничего не пропускала.
Жрица кивнула – не так, как кивает человек, которому польстили. Она просто согласилась с собеседником.
– Во времена, когда весь Город погряз в неверии, когда обряды совершаются просто потому, что их нужно совершать, когда любой предпочёл бы поплясать у костра, а не возносить песни богиням, жрицы с огромным удовольствием ответили бы даже на случайно заданный вопрос. А потом дни за днями обсуждали бы эту невидаль. Однако никто вопросов не задаёт. Нет веры в людях.
Бовина хмыкнул. Жрица бросила на него сердитый взгляд и обернулась к Санире:
– Встать сможешь?
Тот промычал что-то неопределённое. Женщина разогнулась.
– Пойду других отпаивать.
– Цукеги… – с трудом выговорил юноша.
– Благодари не меня, а бога-Змея, хранителя нашего здоровья, – пробормотала жрица, несомненно, уже думая о чём-то другом.
Странник помог Санире подняться.
Будто с тринадцатьраз клевцов врезались в череп. Голову пронзила резкая боль. Юноша застонал.
Спустя несколько тяжёлых ударов сердца перед глазами прояснилось, молот в черепе утихомирился, и Санира смог сделать пару шагов.
Погребальный костёр уже догорал. Пламени не было, лишь свет тринадцати факелов освещал устремляющийся ввысь, к небу, столб густого дыма. Порывы холодного ветра время от времени разбивали его, разбрасывая серые клубы по земле, и те ползли в разные стороны, постепенно теряя насыщенность, становясь прозрачными, растворяясь в воздухе.
Людей стало заметно меньше – трудно полночи оставаться на ногах. Как и положено на похоронах, раздавался смех, доносились развесёлые песни, тарахтели трещотки. Чуть в стороне кто-то затеял игру в догонялки.
Санира и Бовина медленно шли через гущу людей.
– Я слышал ваш разговор, – произнёс юноша, морщась от головной боли, которую вызывал в нём каждый шаг. – Значит, у того клочка полотна был какой-то смысл?
Бовина слегка улыбнулся. Не чувствуй себя Санира сейчас столь разбитым, он бы пришёл в ужас от этой улыбки, такой жестокой и полной угрозы.
– Гарола говорил со мной о зажигательных стрелах…
– Да, он сказал мне, – кивнул Бовина. – Знаешь, он уже давно догадался, что Город поджёг человек. Представление с женской фигурой на центральной площади, чья-то прогулка по горящему Городу в наряде Наистарейшей, нападение на тебя – всё это по-другому не объяснишь…
Кто-то схватил юношу за руку. Стараясь не потревожить пульсирующую голову, Санира медленно повернулся. Перед ним стояла Ленари.
– Ну как, сделал всё по-своему? Дорвался-таки! – проворчала она сердито. – Ну? Доволен?
Юноша молчал. Ему было стыдно. И больно.
Бабушка повернулась к Такипи-младшей.
– Беги к Мадаре. Вон он! – её палец указал куда-то в толпу. – Скажи, чтобы возвращался. Наше несчастье уже само нашлось.
Ленари вновь бросила на внука сердитый взгляд. Санира вдохнул холодный воздух, вяло развёл руками. Повернулся к Бовине, но того уже не было рядом. Торговец стоял чуть в стороне и разговаривал с другим разбойником, Десуной. Рот молодого бродяги растягивала странная улыбка, которую Санира считал злобной, а девушки находили таинственной и даже колдовской.
– Тебе нужно много пить, – говорила под ухом Ленари. – Иди к Реке.
Хотелось лечь на землю, вытянуться на спине и застыть так, не шевелясь, не двигая глазами, не дыша. Санира что-то промычал и медленно поплёлся к кромке воды. Пройдя несколько шагов, он повернулся и пошёл к Бовине.
– Это твой знакомый? – удивлённо спросил Десуна. – Не знал, что ты общаешься с местными.
– Мы разговаривали о степных чудовищах, – пожал плечами Бовина.
Что-то мелькнуло в глазах молодого бродяги.
– Я его где-то видел, – сказал он, разглядывая Саниру.
Юноша под его взглядом смутился.
– Впрочем, городок здесь маленький.
Десуна повернулся к страннику и продолжил прерванный разговор так, будто Саниры здесь не было.
– Никуда я с тобой не пойду. И вообще, я отсюда уходить не собираюсь, побуду в Городе ещё несколько дней. Не знаю сколько.
Бовина неспешно кивнул.
– Жаль. Вместе идти было бы безопаснее, – источая каждым словом угрозу, тихо сказал он. – А что ты предлагаешь горожанам для мена? Им ведь только хлеб подавай, а в твоих мешках его, похоже, нет…
Рот Десуны скривился, презрительная усмешка заиграла на губах. Молодой бродяга бросил взгляд на Бовину, потом на Саниру и резко развернулся к юноше всем телом.
– Чего ты здесь стоишь? У нас разговор, даже ребёнок вроде тебя мог бы это заметить!
Санира оторопело смотрел на него. Взрослый человек, жестокий разбойник, торговец без чести и совести, сознательно оскорбил непрошедшего обряд юношу?
– Давай, давай! Беги к маме, быстрей!
Кровь вскипела в жилах, гнев ударил в грудь изнутри, Санира с яростью бросился на Десуну. Купец, конечно, ожидавший этого, метнул в горло юноши кулак.
Знакомая головная боль расколола череп Саниры. В глазах потемнело, в ушах раздался мучительный свист, мир закружился. Юноша, не в силах остановиться, пролетел два шага, которые отделяли его от Десуны, и врезался в него всем телом, однако ни напора, ни мощи, ни прежнего отчаянного, ослепляющего умоисступления в нём не было.
