Антон Чижъ - Камуфлет
В связи с вышеперечисленным ходатайствую о предоставлении мне выходного дня и пяти рублей на поправку нанесенного ущерба.
Подпись: Гниляев
Августа 8 дня, начало одиннадцатого, +18° С.
Ювелирная мастерская Кортмана,
Невский проспект, 32
Когда Эдуард Иванович наконец понял, что это не ограбление, за полицией бежать не надо, а напротив, она пришла сама, все семейство высыпало на порог в ночных сорочках и со свечками. Огоньки на фитильках прыгали, трое сыновей и супруга дрожали то ли от холода, то ли от вида «железного ротмистра» с наганом, требовавшего пуститься в лавку… И немедленно! К несчастью, ювелир проживал над мастерской.
Все еще трясущимися пальцами господин Кортман застегивал сюртук.
У витрины встревоженного ювелира поджидали еще двое господ.
– Профу простить за внезапный визит,… – Родион Георгиевич извлек самую светскую интонацию, на какую сегодня был способен, -…но дело больно срочное.
– Извольте, я к услугам – Эдуард Иванович говорил с легким тевтонским акцентом, впрочем, чисто.
Свет в мастерской зажегся в неурочный час.
– Нас интересует вефица, которую вам заказали, думаю, с месяц тому…
– Да-да, конечно. Что именно?
– Точно сказать трудно, некая фигурка, осыпанная брильянтами.
– О, таких фигурок есть много. Какая именно?
– Та, которую заказал князь Одоленский.
Кортман заметно смутился и принялся теребить пуговицу:
– Его светлость просил соблюдать инкогнито, не показывать, это сюрприз.
– И не такие сюрпризы видали! – не удержался Лебедев. Ювелир строго осмотрел несдержанного субъекта, возвышавшегося над ним на целую голову:
– Как хотите. Его светлость будет сердиться. Я предупредил. Вина будет ваша.
Коллежский советник согласился снести любые попреки от князя. Кортман окинул взглядом полицейскую троицу и, неся собственное достоинство, удалился. А когда вернулся, держал изящную шкатулку, расписанную в русском стиле красными жар-птицами.
Ювелир благоговейно снял крышку.
В серебряном гнездышке, сплетенном из затейливых язычков огня, сидела прекрасная птичка. Крылышки еще маленькие, но уже сильные, широко расправлены перед полетом. В глазках сияют крупные бриллианты, мелкие камушки рассыпались блестками на перышках. Словно невеличка только что выпорхнула из хрустального дождя. Фигурка имела секрет: вставлялся ключик, заводился механизм, и пичуга принималась вертеть головкой да хлопать крылышками. Тонкая работа и денег стоит!
– Выглядит безобидно, – шепнул Лебедев Джуранскому, взиравшему на сокровище с некоторым разочарованием. И то верно, что хорошего в птице, вот если бы конь!
Зато Родион Георгиевич не поленился выразить мастеру восторг, а потом спросил:
– Когда князь обефал забрать эту бесподобную вефь?
– О! Совсем обещал завтра, – уверил польщенный ювелир.
– Он лично приедет?
– Нет, его ассистент месье Выгодски.
– А если тот вдруг не сможет?
– Другой ассистент, но с запиской от князь. Опять на бумаге с гербом!
– То есть князь уже забирал птичку?
– Конечно! Хотел посмотреть работу. Остался доволен.
– Когда вернул?
– Недавно. В субботу. Проверил механизм. Приказал не заводить.
– Ах, вот в чем дело! – Родион Георгиевич решительно разгладил усы. – Что князь попросил доделать?
– Ерунда. Приклеить бархат на дно.
Лебедев с Джуранским украдкой переглянулись, дескать: «Вы понимаете? И я – нет! Какая досада». Дело окончательно запутала настоятельная просьба коллежского советника выдать птичку.
Кортман заявил, что это совершенно невозможно. Но Родион Георгиевич пообещал вернуть фигурку перед рассветом в целости и сохранности. Под честное слово сыскной полиции.
– Еще одна бессонная ночь без любви! – тихо обрадовался Аполлон Григорьевич.
Ювелир колебался, но честные глаза господина Ванзарова, огромная фигура господина Лебедева и револьвер в руке господина Джуранского убедили.
Эдуард Иванович из рук в руки передал сокровище.
– Ваше слово, – веско предупредил он. – Вернуть до рассвета.
Августа 8 дня, около полуночи, +16° С
Бюро судебной экспертизы Врачебного комитета
министерства внутренних дел,
Набережная реки Фонтанки, 16
Рассвет не спешил к спящей столице с востока. Над площадями и проспектами, реками и каналами, дворами и помойками, лавками и рынками полновластно царила ночь, потревоженная редким прохожим, одинокой повозкой да стуком каблуков бессонных городовых. Город дремал, укрывшись темными окнами.
Аполлон Григорьевич отдернул шторы, век нестираные, распахнул створки и настежь открыл дверь в лабораторию:
– Сквозняков бояться – в полиции не служить! – громогласно заявил он.
Дальнейшие приготовления выглядели грандиозно. Вся лабораторная посуда: колбы, склянки, реторты, горелки Бунзена, змеевики и прочее наследство алхимии – была убрана на пол и даже вынесены в коридор. Шкафы с уликами, скопленными в бесчисленных делах, завесили плотными одеялами, а невообразимую коллекцию всяческих предметов – от финского ножа до горшка с засохшим тропическим растением рассовали по углам. В результате трудов трех сотрудников сыскной полиции уютное гнездышко криминалистки, к которому не рискнула бы прикоснуться даже самая смелая горничная, приобрело уныло-пустой вид. Лабораторная столешница бесстыдно открыла следы химических опытов.
– Миленько, но и бедненько, в вашем духе, Ванзаров! – выразился хозяин, печально оглядев осиротевшее помещение.
Разгоряченный Родион Георгиевич позволил не надеть сюртук и лишь отряхнул брюки:
– Взрывная волна уйдет в окна, и осколков поменьфе… В худфем случае.
– Учтите, на место все сами вернете.
– Непременно.
– И зачем я только поддался!
– Затем, что умный человек и понимаете, с кем имеем дело.
– Там видно будет. – Лебедев облачился в кожаный фартук, сунул в зубы сигарку и величественно махнул рукой: – Ротмистр, вносите.
Мечислав Николаевич вернулся из коридора с расписной коробочкой, неся ее на вытянутых руках, как полную чашку. Ювелирное украшение перешло в руки криминалиста и поместилось в центре стола. Взлетели расписные жар-птицы, открыв серебряную пичугу на шарообразном постаменте.
– А ну-ка, господа, отошли в угол и присели на пол. – скомандовал Аполлон Григорьевич.
Джуранский безропотно последовал за начальником, хотя счел подобную осторожность безобразно неприличной для кавалерийского офицера и даже граничащей с трусостью.
Между тем Лебедев вооружился сильной лупой и скрупулезно осмотрел ювелирное произведение. Следов постороннего вмешательства не обнаружил. Затем, перевернув феникса, пристроил к бархатной наклейке тончайший скальпель и осторожно ее отделил. Открылось дно со следами приставшей ткани.
– Здесь затычка припаяна, – сообщил он, осторожно ведя острием по бороздке. – Открыть невозможно. То есть, возможно, если распилить. Приступаем?
Предложение было отвергнуто.
– Как определить, есть что-то внутри или нет? – спросил Родион Георгиевич, поднимаясь с корточек.
Лебедев самодовольно скрестил руки:
– Эх, коллега, в гимназии надо было физику учить, а не греческую философию, да! Что бы вы без меня делали!
Аполлон Григорьевич кое-как разыскал в ужасающем беспорядке аквариум, приказал Джуранскому наполнить его водой и повторил с фигуркой опыт Архимеда. После чего взвесил птичку на лабораторных весах и уселся за расчеты в благоговейной тишине.
Коллежский советник и его помощник не смели шевельнуться, следя за рождением математического чуда при помощи счета столбиком.
– Итак, двоечники… – Криминалист торжественно поднял листок с цифрами. – Учитывая плотность серебра и чистый вес, а также вычтя караты бриллиантов, каковых имеется ровно тридцать три, однозначно можно сделать вывод: бюстик должен быть пустотелым. Однако сложнейший эксперимент в виде постукивания показывает нам обратное. Из чего делаем строго научный вывод: нутро птички набито веществом, отличным от металла. Если наугад взять пироксилин, посчитать примерный вес, который может поместиться, сложить с чистым весом серебра – получатся схожие цифры. Пересчитать желаете?
Внезапно Джуранский шагнул к птичке и сжал ее в кулаке.
– Господа, я проверю. Прошу вас последовать в укрытие, – сказал он, отступая к стене.
С внезапной прытью Лебедев поймал руку ротмистра, сжал стальным захватом и рявкнул:
– Смирна!
Условный рефлекс сработал – бывший кавалерист замер. Этой секунды хватило, чтобы вырвать птичку.
– Геройствовать вздумал? – заорал Лебедев, прижимая фигурку к фартуку. – А потом кишки соскребай со стен?
Ротмистр побледнел, скулы заходили, а кончики усиков задрожали. Он спрятал руки за спину и еле сдерживал удила.
