Елена Топильская - Алая маска
Как ни храбрилась девушка, а беспокойство все же плескалось в ее глазах, и мне показалось, что она с облегчением восприняла мое предложение отправиться к майорше, но, безусловно, следовало дождаться утра, не будить же было почтенную Анну Теодоровну посреди ночи. Соня даже уверила меня в том, что у нее достаточно наличных средств для задатка, но я чувствовал себя обязанным погасить в дальнейшем, как только представится возможность, ее расходы.
Меж тем мы проговорили, видно, достаточно долго, так что в крошечное окошечко под потолком комнаты незаметно вползла утренняя влажная прохлада, окрашенная сероватой зарей.
— Пойдем, Соня, — я с сожалением поднялся с кровати, расправляя затекшие руки и ноги и с жадностью вдыхая через окно остро свежий воздух, который бывает только на стыке ночи и утра, и то не всегда, а лишь ранней осенью, пока не сгнила еще упавшая листва, придающая атмосфере такую щемящую пряность.
На всякий случай надо было справиться с адресом, записанным мне Алиной, хотя дом, в котором жила майорша Кулебина, я и так знал. Но все же я достал из кармана жесткую театральную программку, на которой тетка записала мне адрес майорши, развернул ее — и даже застонал от смешанных чувств. Я затруднился бы сказать, какое из чувств было сильнее, досада ли, сожаление о потерянном даром времени, или негодование, обращенное к самому себе. Пожалуй, последнего было больше. И как можно быть таким идиотом?!
Соня, видно, ощутила что-то, какие-то исходящие от меня флюиды этой досады и негодования, и с тревогой заглянула мне в лицо, а потом и в программку. Она не поняла, почему украшавший программку портрет итальянского тенора Карло Чиа-роне в сценическом костюме доставил мне такие сложные переживания. Ведь она не видела трупа неизвестного мужчины, лежавшего полуобнаженным в зеркальной зале дома барона Редена.
Вот и не пришлось ей удивляться, почему это тенор так похож на убитого. Похож и прекрасно развитой мускулатурой, и красивым породистым лицом. И даже алой маской-домино, которую он на картинке держал в руке. А над этим впечатляющим портретом вилась лента с именем тенора, написанным по-итальянски, латинскими буквами. И прочитав это имя, я застонал еще громче.
Carlo Ciarrone, читал я снова и снова, впивался глазами в латинские буквы и казнил себя за глупость и недальновидность. Carlo Ciarrone, таинственный С.С. Вот кого убили в доме Реденов!
Теперь я припомнил и странный бред Ольги Аггеевны, в забытьи умолявшей своего мужа не трогать Карла. Меня ввело в заблуждение созвучие имен ее мужа — и того, чье имя было Карло. Очевидно, женщина стала свидетельницей борьбы между ее мужем и итальянцем Чиароне… Нет, не так: на ее глазах барон напал на Чиароне, ведь она бредила, обращаясь к Карлу, а не к «Карло», умоляя не трогать… Кого? Тогда мне показалось, что она просила не трогать «Карла», но фраза, сказанная ею, на самом деле звучала так: «Карл, умоляю, не трогайте Карло!» Да, Карло. Что ж, если на глазах у несчастной женщины ее муж убил любовника, ее внезапная нервная горячка вполне объяснима.
И если еще поверить ходившим между петербургскими кумушками сплетням о том, что Чиа-роне, известный своими амурными викториями, намеревался соблазнить сразу двух женщин, живущих в одном доме… Боже, неужели имелись в виду баронесса и ее дочь, Лиза?! Нет, в порочность Лизы мне никак не верилось. Мне легче было бы думать, что виной всему был обычный адюльтер между итальянцем и баронессой, и муж опозоренной дамы расправился с обидчиком. А Лизу этот скандал задел лишь косвенно…
Но даже надеясь на это, я все же понимал, что лишь только станут известны подробности происшествия, пусть даже в самом общем виде, репутация Елизаветы Карловны погублена будет окончательно и бесповоротно. Эти слухи, черт бы их побрал, эти слухи о желании любвеобильного итальянского певца соблазнить баронессу и ее дочь, — а никто не усомнится, что молва подразумевала именно обеих дам фон Реден, старшую и молодую баронесс, — эти слухи навсегда очернят Лизу и уничтожат в глазах общества.
Теперь я даже понимал несчастного барона. Как еще он мог противостоять этому позору? Прогнать итальянца? Но тот, я уверен, все равно распустил бы слух о своей победе, и семейство Реде-нов так или иначе было бы опозорено. О да, хоть я и не извинял Карла Редена, так как никому, кроме Господа, не дано отнимать им дарованную жизнь, но понимал я его очень хорошо. И от души сочувствовал ему. И сам не знал, как бы я поступил, окажись на его месте.
Увлекшись сочувствием к судьбе барона, терзаемый мучительными мыслями о неизбежном позоре всей его семьи, если откроется правда, я не вспомнил тогда, что, судя по обстановке места происшествия, человек, убивший мужчину в маске, должен был быть серьезно ранен и, скорее всего, у него сильно порезаны руки, ведь на месте происшествия найдены были обильные кровавые следы; а у барона не было никаких видимых повреждений. Мне пришло это в голову позднее, но я легкомысленно махнул рукой — пусть Барков разбирается, как это вышло, а я все равно отстранен от дела и даже не имею его в производстве, передав Плевичу.
Так что первым моим побуждением было обратиться тут же к Силе Емельяновичу Баркову. Он, как опытный сыщик, не сможет пройти мимо таких совпадений между личностью итальянского тенора и мужчиной, убитым в доме Реденов, какие сходятся на одном: убитый — Карло Чиароне. Но, к великому стыду моему, я боялся. Да, мне страшно было снова появиться перед Барковым, проницательным Барковым, который, как мне казалось, в самую душу может проникнуть, умело поведя беседу. И не захочешь, да выложишь ему все, что нужно бы утаить. А мне было что утаивать.
Оставалось одно: просить Соню рассказать Баркову о моем умозаключении. Пусть полицейские проверят, кто живет в гостинице под именем итальянского тенора, и живет ли кто-то вообще. А если никто с таким именем не будет предъявлен полиции, пусть тогда его импресарио объяснят, когда в последний раз видели артиста и при каких обстоятельствах. И уж конечно, их следует вызвать в мертвецкую для опознания тела убитого в доме Реденов.
Путаясь в собственных объяснениях, так, чтобы не сболтнуть Соне лишнего о моем приключении в гостинице (ни к чему ей знать об этом), я сообщил ей о своих подозрениях относительно личности покойного, и просил ее донести о том господину Баркову.
Наступило утро. Пора было уходить из трактира.
* * *Наблюдая лиц, отбывающих наказание в тюрьмах, анатомируя трупы казненных, мы убеждаемся, что преступники резко отличаются от общего типа человека как по их анатомическому строению, так и по особенностям физиологических и психологических функций, выражающимся в сфере чувствования, в приемах мышления, во всем внешнем проявлении их личности; что, таким образом, homodelinquens(человек преступный) составляет не только социальный, но и естественно-исторический подвид homosapiens(человек разумный).
Чезаре Ломброзо. «Преступный человек», 1876 годСентября 19 дня, 1879 года (продолжение)
К тому времени, как я проводил Соню на Первую Роту, на квартиру к майорше Кулебиной, прошла уж половина суток моего домашнего ареста; вернее, я уже более половины суток пренебрегал приказанием своего начальника о нахождении под домашним арестом. Про себя я молился, чтобы никому не случилось надобности искать меня на Бас-ковом, а тем паче — у тетки, мне страшно даже было подумать, как была бы шокирована Алина, и как бы я оправдывался, если бы вдруг открылось, что я сбежал из-под домашнего ареста. По пути к Анне Теодоровне мы с Соней вошли в небольшую часовню Измайловского полка, что на углу Первой Роты, с голубым куполом в золотых звездах, я поставил свечку перед иконой Георгия-Победоносца, а Соня тихо помолилась у Богородицы.
Хоть я и не спал всю ночь, но усталости, однако же, не чувствовал. Напротив, испытывал какое-то нервное возбуждение, меня лихорадило, сознание мое требовало действий. То мне казалось, что разгадка всей этой запутанной истории у меня в руках, то вдруг я ощущал себя в тупике, поскольку то и дело натыкался на некие вопросы, не нашедшие ответа. Так, помимо отсутствия кровоточащих ран у барона, я еще не знал, как объяснить роль Гурия Фомина в драматических событиях, но самое главное — свою собственную роль. Кто-то ведь приложил немало усилий, чтобы именно я оказался в положении преступника, но зачем? Лишь для того, чтобы дело об убийстве в доме барона изъято было из моего производства? Разум мой отказывался верить, что вся эта хитроумная интрига спланирована была и исполнена только лишь для того, чтобы мой товарищ мог продвинуться по службе. Да и не таков все же Плевич, несмотря на куда как ясные намеки в его адрес со стороны другого нашего товарища, Маруто-Со-кольского, которому хоть и доверял я много больше, а все-таки окончательно увериться в коварстве Плевича не мог.
