Владимир КОРОТКЕВИЧ - Черный замок Ольшанский
К счастью, Клепча скоро ушел. Мы некоторое время довольно-таки угнетенно молчали. Наконец, Щука сказал:
– Ты, Адам, текст одной офицерской аттестации знаешь? Доподлинный, провалиться мне в Австралию… Хочешь повеселю?
– Ну. Валяй.
– Так вот: «За время службы проявил себя как грамотный, но недостаточно дисциплинированный офицер. Как летчик подготовлен хорошо. Летных происшествий и предпосылок к ним не имеет. В общественной жизни никакого участия не принимает. Уставы и наставления… знает хорошо, но в повседневной жизни ими не руководствуется, так как нарушает воинскую дисциплину. Имелись случаи самовольного ухода со службы. По характеру упрям. На замечания реагирует болезненно. В обращении с товарищами и старшими вежлив. В быту опрятен, по внешнему виду аккуратен. В вопросах внутренней и внешней политики… разбирается правильно. Государственную и военную тайну хранить умеет.
Вывод: занимаемой должности соответствует».
Помолчал.
– Ну, так «соответствует ли Клепча занимаемой должности?..»
– Ну, повеселил ты нас, – сказал Хилинский.
– Учти, настоящий документ.
– Так вот, уважаемый Андрей Арсентьевич, – сказал Адам. – Характеристика малость хромает. Не совсем он такой. Не летчик. Достаточно дисциплинирован. В общественной жизни участие принимает (даже там, где не просят). В повседневной жизни уставами и наставлениями пользуется (их буквой, а не духом) слишком старательно, аж блевать хочется. Дисциплину не нарушает. В самоволку не ходит. Упрям, но старшим податлив. На разумные замечания никак не реагирует… «Занимаемой должности»… Ох, придется тебе, друг, взяться за него, иначе он таких дров наломает, что щепки полетят… А ты что скажешь, Космич?
Я не хотел, чтобы мое искреннее убеждение посчитали за личную неприязнь, и потому ответил уклончиво:
– Говорит газетными штампами, но на самом деле значительно умнее, хотя даже по внешнему виду не кажется, что по утрам распевает в нужнике разные там… хоралы.
Засмеялись. Потом я спросил:
– Так кто был тот, убитый? Ну, «провокатор» тот? Или осведомитель, как его?
– Сын лесника откуда-то из-под Замшан, – ответил Щука.
– Это в пятнадцати километрах от Ольшан?
– Да.
– Мало надежды найти, – подумав, сказал я. – Сколько лесников в деревни переселили, на другие места перевели. А сколько немцы расстреляли. Вероятность встречи – нуль… Но попытаться нужно.
Я попытался. И случилось чудо. Бывший лесничий Андрон Сай по-прежнему жил, точнее, доживал век в том же самом лесничестве возле Замшан в урочище Темный Бор.
День уже клонился к вечеру, когда я слез с автобуса и углубился хорошо утоптанной, хотя и немного затравенелой стежкой в лес. Поначалу прозрачный, пробитый насквозь розовыми лучами солнца, он с каждым шагом становился все темнее и темнее. Кое-где даже переспелые сосны стояли так густо, что солнечные лучи, путаясь в них, с трудом высвечивали то медный – не обхватить – ствол, то выворотень величиной с хату, темный и лохматый, как медведь (если вообразить такого, небывалого по величине, медведя).
В начале пути изредка попадались крестики заячьей капусты, пестрый копытень, плети завильца-дерезы, но затем они уступили место упругой иглице, что накапливалась здесь десятилетиями.
«По-видимому, заказник», – подумал я, и позже выяснилось, что был прав.
Темнее и темнее. Тропинка уже чуть видна. Зашелестело что-то в траве. Еж? Или мышкует куница?
Мне стало совсем неуютно, – и это всего в каком-то километре от дороги, – когда впереди вроде бы немножко прояснилось. В довольно густом сумраке я увидел то ли маленькую речушку, то ли большой ручей, который левее расширялся не то в пруд, не то в естественный ставок, окруженный венком из темных в это время верб.
Немного правее ставка, чернее стены леса, виднелись какие-то строения. И вдруг на одном из них блеснул оранжевый тусклый прямоугольничек. Окно.
Я перешел ручей – два бревна с шаткими перилами – и прямиком направился в сторону огня. Редкими привидениями проплывали мимо меня белоствольные яблони и мрачные высокие груши.
У крыльца – хоть ты его в панский фольварк (широкое, с деревянными столбами-колоннами, поддерживающими навес), – откуда-то из темноты бесшумно выдвинулись две черные тени. И почти тотчас открылась дверь, а на пороге в пятне света появилась фигура человека с ружьем в руках.
– Это еще кого нечистик ночами носит? – раздался хрипловатый голос. – Вар[117]! Ветер! Лечь. Так что вам надо?
– Я – Антон Космич. Из города. Мне нужен лесник.
– Ну, я лесник. Сальвесь Тетерич.
– А Андрон Сай?
– Это мой тесть.
– Женились на его дочери? – спросил я, как будто человек может нажить себе тестя каким-то иным способом.
– Угм. На Ганне.
– А тесть где?
– Так он на покое теперь. Только какой там покой? Каждый день «вечерний обход» делает. Совсем как ребятенок. Да иногда на могилке сына посидит.
– Слыхал я эту историю.
– Бывают просветления, но не часто. – Он говорил по-прежнему сухо. Не осмыслил подтекста моих слов. – Дочь тоже была свидетелем, но теперь на Нарочи в санатории. А я что знаю? Я примак, человек посторонний.
– А мне и нужно попытаться распутать эту паутину.
– Было такое, – опять сухо и спокойно заговорил он. – Был у нее брат… И что был провокатором, ходили такие слухи. Но это я мог бы такое говорить, – голос его все повышался и вдруг сорвался чуть не на крик. – Сам про свою семью я волен говорить все. Тут я себе пан. А всякого другого, кто вздумает нагло повторять гнусное вранье, я смогу оборвать в секунду. Чем околачиваться под чужими заборами – занимались бы делом. Отваливай, пока не попробовал, что такое заряд крупной соли в ж… Целуй пробой и шагай домой.
Псы, услышав гневную интонацию, встали. Уставились на меня. Слева здоровенный гончак, черно-рябой, в подпалинах, с широкой головой и тупой мордой, мощного сложения, а роста – минимум восемнадцать вершков. Справа – тоже здоровый, но немного меньше, чем собрат, всего сантиметров восемьдесят, кобель, серо-рябой, поратый[118]. Мне стало не по себе.
– Не дрейфь, – с оттенком презрения сказал хозяин, – не дрожи. Пока не скажу – не кинутся.
– А я и не дрожу. – Хозяин, по-видимому, был удивлен моим нахальством, потому что я достал сигарету, протянул пачку ему (он не взял), сел на крыльцо и сказал: – Здесь вот этого, серо-рябого, нужно бояться. Кому-то, конечно, другому, но не мне.
– Почему? – насмешливо спросил Тетерич. – Он ведь меньше.
– Порода злая.
Довелось мне когда-то в одной из работ писать про собаководство в древней Белоруссии. И, кажись, это был один из немногих случаев, когда такая отвлеченная материя пригодилась мне в конкретной жизни. Отсюда вывод: абстрактных, ненужных знаний нет. В жизни может случиться, что только знание того, какой чешский король разбил монголов, спасет твою голову, и тогда ты от радости и Кузьму батькой назовешь.
– Это какая же такая порода?
– Это вандейский грифон, – сказал я. – Порода от «брака», так сказать, вандейских гончих с бретонскими грифонами (видишь, от них рыжей масти и у этого подпалины есть). Страшно злые. Для охоты на диких кабанов лучше не найдешь. Ну и на волка почти всегда первые…
Сальвесь вдруг сел рядом со мной и вытащил сигарету.
– Ну, а этот, эти – добрые к людям. И удивляюсь я, где это вы, лесник, и, по-видимому, хороший егерь, две такие редкие породы добыли? В Минске мне встречать не доводилось.
– Удалось чудом, – хозяин явно подобрел.
– И в самом деле чудеса на колесах. Таких брудастых[119], как ваш Ветер, мне не доводилось видеть. А Вар! Это же стэг-хоунд, или оленья гончая. В прошлом столетии даже Сабанеев Леонид Павлович (а он охоту и собак знал, как никто, и я скорее богу или себе самому не поверю, нежели ему) насчитывал в Англии – и только в Англии – всего двадцать стай, или свор, потому что каждая с одной сворки, с одного смычка спускается.
– Ну, может, с тех пор развелись.
– И то правда. Только вот слишком он рослый для стэг-хоунда. Не повязали ли какого-то там из его предков с гончей святого Губерта. Он злобный, а голос низкий, сильный?
– Все это есть. А рост? – хозяин уже совсем оттаял. – Может, акселерация не только среди людей идет.
– А где все же старик? – забеспокоился я.
– Придет. С ним на этот «вечерний обход» всегда мой Горд ходит, ньюфаундленд. Даже притащит в случае чего.
– Да у вас тут чистопородная псарня.
– Да еще Джальма, легавая, выжла по-нашему. – И вдруг вгляделся в меня. – А вы, случайно, не из легавых?
– Случайно не из легавых… Мне правду об убийстве вашего Юльяна установить нужно. Уже слишком тесно связано оно с некоторыми темными делами. И в войну, и теперь.
