Филип Керр - Бледный убийца
– Это уже во второй раз, – сказал я. – Что с вами случилось?
– Почему со мной должно что-то случиться? Ничего не случилось. Одиноким женщинам обычно совершенно безразлично, что их адреса и номера телефонов сообщают тем, кого полиция считает подозрительными. Благодаря этому жизнь становится такой интересной! Моя дочь пропала, возможно, ее убили, и теперь мне придется сидеть и трястись, что этот ужасный человек как-нибудь вечерком завалится ко мне поболтать о ней.
Она была в такой ярости, что почти высосала весь табак из сигареты. Но, несмотря на это, когда мы подъехали к ее дому на Лепсиусштрассе, на сей раз она пригласила меня к себе.
Сидя на диване, я слышал, как она мочится в туалете. Совсем на нее не похоже, чтобы она не обращала внимания на такое. Наверное, ей безразлично, слышно мне или нет. Мне показалось, что она даже не потрудилась закрыть за собой дверь в туалете.
Войдя в комнату, она повелительным тоном потребовала у меня сигарету. Наклонившись вперед, я протянул ей сигарету, и она выхватила ее у меня из рук. Потом сама прикурила с помощью настольной зажигалки и принялась выпускать дым, как солдат в окопах. Я с интересом наблюдал, как она ходит взад-вперед, вся – воплощение родительской тревоги. Я достал себе сигарету и вытащил книжечку со спичками из кармана жилета. Хильдегард свирепо посмотрела на меня, когда я наклонился над пламенем.
– А я думала, что сыщики могут зажигать спички о свои ногти.
– Так делают только неряхи, которым жаль пять марок на маникюр, – сказал я, зевая.
Я догадался, что она чего-то от меня хочет, но имел об этом не больше представления, чем о том, какую мягкую мебель предпочитает Гитлер. Я еще раз внимательно посмотрел на нее.
Высокого роста – выше среднего, – немного за тридцать, но колени и ступни вывернуты внутрь, совсем как у пятнадцатилетней девочки. Грудь довольно плоская, а уж о ягодицах вообще говорить не приходилось. Нос немного широковат, губы слишком толстые, а васильковые глаза чересчур близко посажены, и если не принимать во внимание ее характер, то в ней, конечно, ничего особенного. Однако, без сомнения, эта длинноногая женщина была красива, только ее красота чем-то напоминала красоту быстроногих кобылок из Хоппегартена. Возможно, ее также трудно держать в узде, как и этих кобылок, и если уж вам удалось забраться в седло, то не остается ничего другого, как надеяться, что она не унесет вас дальше финишного столба.
– Неужели вы не видите, что я боюсь? – сказал она, топнув ногой по натертому до блеска полу. – Я не хочу оставаться одна в доме!
– А где же ваш сын Пауль?
– Он вернулся в свой интернат. Кроме того, ему всего десять, и я не могу рассчитывать, что он придет мне на помощь. А вы что, надеетесь на это?
Она шлепнулась на диван рядом со мной.
– Ну что ж, я могу переночевать несколько раз в его комнате, – предложил я. – Если вы действительно так напуганы.
– Вы правда будете ночевать здесь? – радостно спросила она.
– Конечно, – подтвердил я и в душе поздравил себя. – Это доставит мне удовольствие.
– Я не хочу, чтобы это доставляло вам удовольствие, – возразила она, слегка улыбнувшись. – Я хочу, чтобы вы рассматривали это как свою обязанность.
На мгновение я почти забыл, почему я оказался здесь. Мне даже показалось, что и она об этом забыла. Но, увидев слезы в ее глазах, я понял, что она действительно очень напугана.
Глава 18
Среда, 26 октября
– Я что-то не пойму, – спросил Корш, – что с этим Штрейхером и его компанией? Мы ими по-прежнему занимаемся или нет?
– Занимаемся, – сказал я. – Но пока Гестапо, которое ведет за ними наблюдение, не подкинет нам что-нибудь интересное, мы мало что можем сделать в этом направлении.
– А чем мы должны заниматься, пока вы присматриваете за вдовой? – спросил Беккер, готовый расплыться в улыбке, которую я, однако, счел не слишком неуместной. – Ну, кроме того, что читать отчеты Гестапо?
Я решил не реагировать на шутки. Иначе это могло бы показаться подозрительным.
– Корш, я хочу, чтобы вы занимались следствием, которое ведет Гестапо. Кстати, как дела у вашего человека, который следит за Фогельманом? – поинтересовался я.
Он покачал головой.
– Ничего особенного. Этот Фогельман почти не выходит из своего агентства. Что-то не похож он на сыщика, если вас интересует мое мнение.
– Да, совсем не похож, – согласился я. – Что касается вас, Беккер, то я хочу, чтобы вы подыскали мне девушку. – Он усмехнулся и посмотрел на носки своих ботинок. – Для вас это не составит труда.
– Какую девушку вы хотите, комиссар?
– Примерно пятнадцати – шестнадцати лет, блондинку, голубоглазую, члена Союза немецких девушек и... – сказал я, чтобы окончательно добить его, – предпочтительно девственницу.
– Последнее условие несколько осложняет дело, комиссар.
– У нее должны быть стальные нервы.
– Вы что, хотите сделать из нее приманку, комиссар?
– На тигра лучше всего охотиться именно таким способом.
– Однако иногда во время такой охоты козел, которого используют в качестве приманки, погибает, комиссар, – заметил Корш.
– Как я уже говорил, эта девушка должна быть очень смелой. И я хочу, чтобы она знала как можно больше. Если она готова рискнуть своей жизнью, ей следует знать, для чего это делается.
– Где же мы поместим приманку, комиссар? – спросил Беккер.
– А уж это придумайте вы. Подберите несколько мест, где наш убийца сможет ее легко заметить, а также где мы сможем наблюдать за ней, не выдавая себя. – Корш нахмурился. – Что вас беспокоит?
В знак неодобрения он медленно покачал головой.
– Мне это не нравится, комиссар. Использовать девушку как приманку – это бесчеловечно.
– А что, по-вашему, нам можно использовать? Кусок сыра?
– Главная улица, – сказал Беккер, размышляя вслух. – Что-нибудь вроде Гогенцоллерндам, где много машин, чтобы у него было больше шансов увидеть ее.
– Нет, правда, комиссар, не кажется ли вам, что это несколько рискованное предприятие? – настаивал Корш.
– Конечно, рискованное. Но что мы знаем об этом ублюдке? Только то, что он водит машину, носит форму и говорит с австрийским или баварским акцентом. Дальше можно предполагать все что угодно. Мне не нужно напоминать вам обоим, что время, отведенное нам на расследование, истекает. Гейдрих дал мне меньше месяца, чтобы найти убийцу. Поэтому мы должны пойти навстречу убийце и сделать это быстро. Единственный выход для нас – взять инициативу в свои руки и выбрать для него следующую жертву.
– Но мы можем прождать понапрасну, – сказал Корш.
– А я и не утверждаю, что это беспроигрышный вариант. Охотясь на тигра, можно загнуть на дереве, и тигр убежит.
– А как быть с девушкой? – продолжал Корш. – Надеюсь, вы не собираетесь держать ее на улице день и ночь?
– Она может «работать» днем, – сказал Беккер. – Днем или ранним вечером. Но, конечно, не в темноте, чтобы мы были уверены, что он увидит ее, а мы – его.
– Вы уловили мою идею.
– А как привязать сюда Фогельмана?
– Не знаю. Он кажется мне подозрительным, вот и все. Может быть, я ошибаюсь, но хочу все тщательно проверить.
Беккер улыбнулся:
– Полицейский должен время от времени доверять своей интуиции.
Я узнал свои собственные банальные поучения.
– В конце концов мы сделаем из вас сыщика, – заверил я его.
* * *Она слушала свои пластинки фирмы «Гигли» с упорством человека, поставившего своей целью лишиться слуха. Желания заводить и поддерживать разговор у нее было не больше, чем у железнодорожного кондуктора. Теперь я уже понял, что Хильдегард Штайнингер была более чем самодостаточна и, как мне казалось, предпочитала таких мужчин, у которых самолюбия не больше, чем у чистого листа писчей бумаги. И все-таки, несмотря на все ее недостатки, она меня очень привлекала. С моей точки зрения, она слишком много внимания уделяла цвету своих золотистых волос, длине ногтей и белизне зубов, которые она постоянно чистила. Она была слишком пуста, а уж эгоистична без всякой меры. Если бы ей пришлось выбирать, доставить ли удовольствие себе или кому-нибудь другому, она конечно же предпочла бы первое и при этом была бы уверена, что, доставляя удовольствие себе, делает счастливым весь мир. То, что одно вытекает из другого, с ее точки зрения, так же очевидно, как и то, что нога дернется, если ударить молоточком под коленной чашечкой.
Я уже шестой день находился в ее доме, и, как обычно, она приготовила на обед нечто совершенно несъедобное.
– Знаете, вы можете не есть это, – сказала она. – Я всегда была плохой кухаркой.
– Я ведь не гость, которого пригласили на званый обед, – ответил я и съел почти все подчистую, но не из вежливости, а потому, что был просто голоден, к тому же еще со времен войны я взял за правило не быть слишком разборчивым в еде.
