Дмитрий Лехович - Генерал Деникин
Утром после чая шла туда, возвращаясь к обеду, после обеда опять и приходила (домой) к ужину. Познакомилась и присмотрелась ко всем быховцам… Рядом с нашей камерой жил генерал Корнилов… Против Корнилова через коридор помещались Лукомский и Эрдели, рядом с ними Эльснер и Ванновский, дальше Кисляков и Орлов. Потом молодые офицеры, часть которых помещалась в нижнем этаже, где была столовая. Все генералы собирались всегда в нашей комнате, отчасти потому, что она была больше других и «женский элемент» вносил оживление. Особенно жена генерала Романовского, Елена Михайловна, очень оживленная и остроумная. Из дам была еще жена генерала Лукомского. Сидели на кроватях, на сундучках и чемоданах, выдвинутых из-под кровати.
Сергей Леонидович Марков обыкновенно шагал из угла в угол, на ходу споря и разговаривая, или клал пасьянс на колченогом столике. Иногда к нему подсаживался Орлов и давал советы. И если пасьянс не выходил, Марков посылал его к черту, бросал карты и вскакивал. Первое время меня немного пугал Сергей Леонидович своей шумной резкостью. Зато с первого же дня удивительно понравился И. П. Романовский. Фигура у него несколько массивная, широкоплечая, хотя без всякой полноты. Одет как-то изысканнее других. Говорит немного. Как будто не любит двигаться, все больше сидит на своей кровати, слушает постоянные споры. Лицо умное, а улыбка очень добрая… Наблюдая их всех изо дня в день, я заметила, что он часто знает больше других. И, вступая в разговор, старался так деликатно вести его, чтобы не дать почувствовать, что он сведущее своего собеседника. Тогда еще он не был так близок с Антоном Ивановичем. Они присматривались друг к другу, чувствуя взаимную большую симпатию, но оба не обладали ни экспансивным нравом, ни разговорчивостью. Связующим звеном служил Марков. Он был дружен и с Иваном Павловичем с ранней юности, а за войну очень привязался к Антону Ивановичу.
Удивлял меня немножко А. С. Лукомский своим самоуверенным тоном. Говорил резко, отчетливо, внушительно… Меня он подкупил тем, что искренне любил покушать и делал это как-то особенно аппетитно и вкусно. Жена его, дочь знаменитого генерала Драгомирова прямо очаровала меня. Представительная, умная, тактичная, она этим подкупала людей. Подмечала замечательно чутко слабые и чувствительные места и говорила каждому, что ему приятно.
…В первый раз я увидала Корнилова во дворе. Мы возвращались после прогулки с Антоном Ивановичем, и почти у дверей мимо нас прошел небольшого роста генерал, с желтым лицом и немного кривыми ногами, помахивая палкой или хлыстиком. Антон Иванович сжал мне руку и показал глазами ему вслед:
– Корнилов.
– Неужели?!
В этом слове было разочарование. Я себе его представляла совершенно иначе, хотя и видела его портреты в газетах и журналах. Ничего величественного, ничего такого героического…
В тот же день после обеда Корнилов пришел в нашу камеру. При его входе все встали и вытянулись. Здесь, в Быхове, или, как его шутя называли, «пол-Ставке», он был по-прежнему Верховным, такого и звали за глаза, так к нему и относились.
…Корнилов принимал участие в разговоре с большим интересом и искренне смеялся над тихими замечаниями Кислякова и громкими Маркова. Вообще он приходил в нашу камеру не очень часто… Ко мне он относился хорошо, но говорил со мной таким слегка шутливым, слегка покровительственным тоном, как говорят с детьми. Может быть, потому что я была самая молодая в их обществе. Раз я взбегала быстро по темной лестнице тюрьмы и вынимала по дороге из муфты бутылку водки, которую я почти ежедневно приносила. На площадке натыкаюсь на Корнилова.
– А ну, что это у вас, покажите.
Он взял бутылку, посмотрел и, улыбаясь, возвратил мне.
– Вот попадетесь когда-нибудь, профессиональная спиртоноша…
Я вообще не особенно робкая, но перед Корниловым всегда как-то робела. А с водкой действительно мог быть скандал…
…По субботам местный батюшка приходил служить всенощную в тюрьму. Служил внизу в столовой. Составили свой хор, и Антон Иванович очень гордился, что пел в нем. Это его старое «ремесло». Еще в реальном училище во Влоцлавске он пел мальчиком в хоре все шесть лет и носил батюшке кадило.
Я стояла у стены. Как раз передо мной стоял Корнилов. Меня он удивлял и восхищал. Как станет, заложив руку за кушак и выставив слегка одну ногу, так и стоит целый час, не шелохнется. С ноги на ногу не переступит, не повернется. А у него рана в ноге была и иногда так болела, что он не мог из своей комнаты выходить».
Генерал Деникин составил список офицеров, находившихся в Быховской тюрьме ко 2 октября: всего 24 человека. Все они, как говорил Антон Иванович, были «люди самых разнообразных взглядов, в преобладающем большинстве совершенно чуждые политике и объединенные только большим или меньшим соучастием в корниловском выступлении и безусловным сочувствием ему».
На смену генералу Алексееву начальником штаба Верховного Главнокомандующего назначен был генерал Н. Н. Духонин. Честный и благородный человек, он так же, как Алексеев, готов был жертвовать своим именем, чтобы сохранить аппарат военного руководства. Заключенные в Быхове перенесли на него свое критическое отношение ко всем, кто тогда продолжал сотрудничать с Керенским. И, невзирая на это, Духонин сделал все от него зависевшее, чтобы облегчить их участь и оградить от возможного самосуда.
С этой целью Ставка расквартировала в Быхове (кроме роты Георгиевского полка и текинцев) польские воинские части, входившие в состав недавно образованного Польского корпуса под начальством генерала Довбор-Мусницкого. И генерал, и все офицеры, и солдаты были уроженцами той части Польши, которая входила в состав Российской империи.
«Отношение поляков к быховским узникам, - писал А. И. Деникин в одной из своих неопубликованных рукописей, - было поистине рыцарское. Фамилию начальника польской дивизии я забыл, а бригадным был Желиговский».
Подчиняясь распоряжениям Ставки, но считая свои войска на положении иностранных, генерал Довбор-Мусницкий отдал приказ польским частям, расположенным в Быхове, не вмешиваться во внутренние распри России, но в то же время не допускать насилия над арестованными русскими генералами, защищать их, а в случае надобности вступить в бой.
«Действительно, - писал генерал Деникин, - два-три раза, ввиду выступления проходивших (воинских) эшелонов, поляки выставляли сильные дежурные части с пулеметами, начальник дивизии и командир бригады приходили к нам уславливаться с Корниловым относительно порядка обороны».
Трудно представить себе глубину душевной драмы и чувства одиночества этой кучки русских патриотов, которых от угрозы своих же разнузданных солдат должны были охранять инородные воинские части - поляки и текинцы.
Связь Быхова со Ставкой регулярно поддерживали два офицера, в разное время служившие под началом генерала Деникина и глубоко ему преданные. Это были полковники Квашнин-Самарин и Тимановский. Первый занимал должность коменданта Ставки, а до войны был адъютантом Архангелогородского полка, которым тогда командовал Антон Иванович. Второй - командир Георгиевского батальона, а перед тем доблестно сражался в рядах Железной дивизии. Имя полковника Тимановского уже упоминалось в связи со вторичным взятием русскими войсками города Луцка в мае 1916 года, когда, опираясь на палку, он вел свой батальон в атаку на укрепленные позиции австрийцев. Итальянский военный агент, наблюдавший это зрелище, в восторге кричал: браво! браво!
Эти офицеры держали быховских генералов в курсе того, что происходило в Ставке и в стране. А события в стране развивались стремительно. Уже с начала сентября руководство Советами перешло к большевикам. Троцкий возглавлял Петроградский Совет и призывал пролетарские и солдатские организации «к сплочению своих рядов». Вдобавок ко всем прочим учреждениям появились по всей России новые «комитеты спасения и охраны революции». Призрачная власть правительства окончательно испарилась. Газеты того времени пестрели заголовками: беспорядки, самосуды, погромы, анархия.
В середине октября только слепые и глухие могли не замечать, что большевики готовятся к захвату власти. Да они этого и не скрывали. 16 октября Троцкий организовал Военно-революционный комитет. Ближайшей его целью было подчинить себе через полковые комитеты Петроградский гарнизон. Днем позже распоряжением Военно-революционного комитета произошла раздача оружия и патронов рабочим Путиловского завода, Охты и Выборгской стороны. Процедура была простая: казенным складам предъявлялся ордер комитета, и служащие складов, без протеста или сопротивления, выдавали рабочим требуемые винтовки и патроны. На глазах у всех пролетариат явно и открыто вооружался.
На этот раз тот же лозунг «Вся власть Советам!» имел гораздо более определенный смысл, чем во время восстания в июле, так как, Советы были уже в цепких лапах большевиков.
