Светлана Гончаренко - Уйти красиво и с деньгами
– Ваня, знай: скоро может случиться что-то ужасное. Я всего сказать не могу, но только… Нет, все равно не могу! Этого не может быть, – быстро, на ходу говорила полушепотом Лиза.
Ваня ничего не понимал, но отвечал твердо:
– Я сделаю все, что ты скажешь. Я навсегда тебя люблю, не сомневайся. Просто я растерялся и не мог поверить, что у нас будет такое счастье.
– Ах, если б только счастье! – почти плача, проговорила Лиза. – Я теперь даже не знаю, что со мной будет. Ты, Ваня, главное, помни, что я одного тебя люблю. Тебя! Тебя! Ты ничему не удивляйся, даже если что-то странное узнаешь, ладно?
– Ладно, – согласился Ваня, запутавшийся вконец.
За квартал до собственного дома Лиза остановилась.
– Все, дальше не ходи, – сказала она. – И помни, что я тебя люблю. Я тебе написала много писем, вчера днем и сегодня ночью. Целых пол-ящика! Может, я даже тебе их перешлю с Мурочкой или Володькой. А когда все устроится… Ах, боже мой, как же устроится?
– Ты согласна со мной венчаться? Это была не шутка? – вдруг спросил Ваня. Он все еще не верил!
– Конечно, согласна. Только тайно и не теперь. Я бегу! – заторопилась Лиза. – Смотри, Тихуновский из окошка смотрит. И эти двое за нами притащились! Я так тебя люблю, так хочу, чтоб ты меня целовал, но тут нельзя. Значит, надо обязательно венчаться!
Она взмахнула рукой и вприпрыжку побежала к своему дому. Ветер раздувал ее белое платье и растрепавшийся конец русалочьей косы. Ваня не шевелясь провожал глазами это странное чудесное видение. Двое преследователей подтянулись почти вплотную и остановились от Вани шагах в пяти.
– Королева! – сипло сказал тот, что был в канотье.
Ваня обернулся, чтобы на месте убить мерзкое животное, но оба шпиона уже удалялись по Почтовой в сторону Косого Взвоза. Как ни странно, под руку!
Лиза пробралась в дом через черный ход. Она решила весело и небрежно поздороваться с тетей и не давать отчета, где была все утро. Однако, выскочив на середину гостиной, застыла в изумлении: здесь собралось общество, чересчур многочисленное для буднего полуденного часа. Тетя Анюта восседала в своем кресле, но не в зеленом домашнем платье, а в парадном лиловом, по которому были нашиты букеты из черного гипюра. Прическа ее была сегодня особенно безупречной, увенчанной испанским гребнем. Павел Терентьевич, правда, надел будничный костюм, зато с новым галстуком. А главное, при Лизином появлении с гостевого дивана одновременно, как заводные, поднялись Игнатий Феликсович Пианович и его секретарь Адам Генсерский.
Эти двое всегда отличались европейским (по крайней мере, варшавским) шиком и одевались похоже, как хористы в опере. Сегодня они превзошли себя: явились в изумительных летних костюмах. У Пиановича наряд имел тонкий зеленый оттенок, а у Генсерского розоватый. Генсерский улыбался всеми своими деснами, Пианович держал в руках большой букет темно-красных роз. Этот букет напомнил Лизе о Зосиных похоронах, но Игнатия Феликсовича она великодушно простила – выбор цветов в Нетске был невелик. К тому же Пианович был сегодня бледнее обычного, не так ловок и скор в движениях, а его рука, сжимавшая шелковистую букетную бумагу, заметно дрожала.
«Ба, да это сватовство!» – догадалась Лиза. На нее напало буйное, мстительное веселье. Она перебросила на грудь совершенно растрепавшуюся косу, дунула с нижней губы вверх, чтобы убрать волосы со лба, и сладко улыбнулась.
– Сегодня очаровательная погода, не правда ли? – сказала она фальшивым голосом и обвела глазами присутствующих.
Тетя Анюта почуяла неладное и заерзала в кресле.
– Лиза, дитя мое, – начала она, скрипнув парижским корсетом, который уже два года не надевала. – Ты так внезапно вбежала… Впрочем, мы ждем тебя уже более часа!
– Я гуляла, – объяснила Лиза. – Гостей я не ждала – мы ведь не принимаем по средам. Но если уж так случилось… Прошу садиться, господа! – Она указала на диван так, как учили тетку в Павловском институте, и даже изящней.
– Позвольте, Елизавета Павловна, преподнести вам это!
Игнатий Феликсович протянул букет. Лиза по-институтски присела и полюбовалась цветами в меру восторженно, в меру небрежно.
– Какая прелесть! Какой аромат! – сказала она, опуская лицо в гущу роз и ощущая легкий запах прели. – Я вам признаюсь, Игнатий Феликсович, никто еще не дарил мне таких дорогих цветов. Подобный букет я видела лишь однажды в жизни – на гробу нашей бывшей соседки Зоей Пшежецкой.
Последние Лизины слова заглушил судорожный теткин кашель, а Игнатий Феликсович стал еще белее и длиннее лицом.
– Вы пока дитя, – пробормотал он, – но впереди вас ждет море цветов, я обещаю. А для сладкоежки Бетти у меня кое-что припасено.
Оказалось, на карточном столе уже разложены две гигантские конфетные коробки. В одной – любимые Лизины конфеты с кремом, в другой – нескромные, пока запрещаемые теткой пьяные вишни.
– О! Какое чудо! – преувеличенно восхитилась Лиза.
Она нетерпеливо вскрыла коробку с вишнями и засунула конфету в рот.
– А когда я стану пьяная? – наивно спросила она. – Или для этого надо съесть много конфет?
– Милое, простодушное дитя! – шепнула Пиановичу Анна Терентьевна, внутренне дрожа от дурных предчувствий. – Ты, Лиза, быть может, поднимешься к себе? Причешешься, переоденешься и вернешься? Нам с тобой есть о чем серьезно поговорить.
– К чему тянуть? Уже битый час тут сидим! – вдруг вскрикнул Павел Терентьевич. Он выглядел очень сконфуженным и недовольным.
Анна Терентьевна глянула на брата укоризненно:
– Павел! Ты не можешь понять: в жизни девушки бывают минуты…
– Мне что-то еще дарить будут? – кукольно захлопала ресницами Лиза.
Она окинула общество холодными глазами и остановилась на улыбающихся деснах Генсерского.
– Постойте… Я, кажется, догадалась. Мне дадут сегодня выпить шампанского! Полный-преполный бокал, верно?
– Лиза, сядь, – прервала Анна Терентьевна. – Так и быть, не станем больше откладывать… Лиза! Игнатий Феликсович оказал нам честь: он просит твоей руки.
Тут уж Анна Терентьевна не смогла удержаться от слез и, выхватив из корзинки платок, уткнулась в него.
Снова встал Пианович:
– Елизавета Павловна! Будучи давно и сердечно привязан к вашему семейству, я не мог… Ваши душевные качества, ваш ум, ваша редкая красота… Я почел бы за честь составить счастье… – И он зачем-то резко, по-офицерски склонил голову.
Лиза никак не ожидала, что Игнатий Феликсович будет так волноваться. Он вдруг налил и залпом выпил целый стакан вчерашней стоялой воды (графин у Одинцовых держали исключительно для гостей, и из-за вчерашних треволнений его содержимое забыли поменять). Затем Пианович достал платок и быстрыми легкими движениями опахнул взмокшее лицо. В комнате сильно и приятно запахло одеколоном.
– Ну, что же, – сказала Лиза надменно. – Не надо больше слов, а то вы, Игнатий Феликсович, совсем запутаетесь. Я согласна.
Анна Терентьевна зарыдала чаще и громче и рукой, свободной от слез и платка, повелительно замахала брату:
– Павел, икону!
13
– Только не это! – воспротивилась Лиза, когда Павел Терентьевич поднялся, чтобы идти в спальню за иконой. – Сейчас благословения не в ходу – слишком патриархально. К тому же господа Пианович и Генсерский, кажется, католики? Значит, выйдет сомнительная сцена. Лучше уж шампанского, а?
Анна Терентьевна укоризненно всхлипнула:
– Лиза! Не шали в такую минуту. Не думайте, господа, она шампанского даже не пробовала никогда. Не знаю, что ей взбрело в голову… Обними меня, дитя мое!
Анна Терентьевна встала с кресла и раскинула руки. Пришлось обниматься. Прижимая к себе Лизу, тетя Анюта исхитрилась ущипнуть ее и прошипеть в ухо: «Не позорь нас!» Павел Терентьевич тоже смущенно обнял дочь, затем брат и сестра заключили в объятия Пиановича. Одному Генсерскому не досталось никаких ласк.
– Ну, вот и хорошо, – подвел черту Павел Терентьевич, который чувствовал себя не в своей тарелке. – Чего теперь тужить? Матрена, так и быть, неси шампанское, что принес господин Пианович. Оно в кадке у колодца, холодное!
Игнатий Феликсович вдруг заволновался, переглянулся с Генсерским и достал из жилетного кармана коробочку:
– Позвольте, Елизавета Павловна, в знак нашей помолвки…
Он вынул из коробочки кольцо и надел его Лизе на безымянный палец. Кольцо удивительно оказалось впору и было с бриллиантовой капелькой, полной колючих цветных искр.
– Мило! Спасибо, – сказала Лиза так, будто ей ежедневно подносили бриллианты.
– Не вы должны благодарить меня, Бетти! Это я вечно буду благодарен вам за счастье, которым вы одарили меня, согласившись стать моей женой. Когда человек, который много страдал, ошибался и потерял надежду, вдруг встречает свой идеал…
«Кажется, что-то такое Чичиков говорил Собакевичу? – припомнила Лиза, которая училась неважно. – Как глупы и пошлы всякие церемонии! И никто не вспоминает ни про «Викторию», ни про десять тысяч. Все счастливы!»
