Эля Хакимова - Дело княжны Саломеи
— Эй-эй, а ручку позолотить?! — только и успела крикнуть вслед Афина.
Беззащитные компаньоны оказались перед горящим взором Афины в полном одиночестве.
Глава 26
Она еще издали заприметила своих знакомых, ведьмовской глаз ее вспыхнул так, что едва не ослепил бедного Грушевского. Она вся встрепенулась, распушила перья на своем страусовом боа и на полной крейсерской скорости поплыла прямо к Тюрку. В одно мгновение она вдруг оказалась рядом с ним, и даже не просто рядом, а вокруг него. Она мурлыкала, трепетала своим змеиным языком и ласково щекотала Тюрка за ушком.
— Какая нечаянная радость, — ворковала она. — Вы так внезапно вчера исчезли.
— Срочные дела, — только и сказал скромный Иван Карлович.
— А вы ведь вор! — прошипела Афина Аполлоновна, всплеснув руками, отчего ее огромная сумка на веревочных петельках прыгнула над ее медной головой, как черный воздушный шар. У Грушевского сердце в пятки провалилось, но Тюрк, молодец, ничего, держался. — Украли мое бедное разбитое сердце… одно из девяти.
— Согласно научно достоверным источникам, у Homo Sapiens сердце чаще всего бывает только одно, — резонно заметил Тюрк.
— Ботаник…
— Биолог, вы хотели сказать?
— Милый, ну неужели я не смогла вас заинтересовать? — отказывалась поверить Афина Аполлоновна.
— Вы на меня очень сильно… действуете, — вынужден был честно признаться Тюрк.
— Просите, и вам откроются врата Дамаска… в моей квартире, — жарко пообещала Афина.
— Лучше прямо здесь.
— А вы оригинал!
— Чаще меня называют скучным, — заметил Тюрк. — Итак, если вы согласны, ответьте, пожалуйста…
— Ах… — разочарованно отпрянула Афина Аполлоновна, возмущенно встопорщив зеленые перья. — Значит, просто поболтать? Странно, вы первый, кто не подчинился моим желаниям. Обычно поймать мужчину очень просто. Сначала надо доказать, что у меня красивая Душа, потом, что он Гений, но, кроме меня, этого никто не понимает. А уж остальное делает красивое белье и элегантная обувь.
К концу монолога она развила все свои кольца вокруг Тюрка, и Грушевский смог наконец выдохнуть воздух из груди. Этот абордаж, закончившийся полным афронтом, вконец истрепал нервы плохо спавшего Максима Максимовича. Или это жара так на него действовала? Хотя он заметил, что берилл на длинной цепочке был все так же при Афине, может, все дело в нем? Ведь предупреждала же брошюра о магнетизме насчет амулетов!
— Я иду на вечернее представление в «Цветах зла». Играю маленькую рольку, — заманчиво глянула на Тюрка из-под ресниц Афина. — Хотя так и хочется вас наказать.
Мне так бы хотелось, но я ведь не смею
Вам открыть свое сердце, чтобы вы все прочли.
Я в нем так нежно ваш образ лелею,
А вы даже письма мои все сожгли.
Были художники, которые в своих картинах живописали манерный восемнадцатый век, а эта особа с выбеленным лицом, угольными мушками и жеманной томностью им жила.
— Кстати, в издательстве «Сириус» вышли мои «Амулеты», хотите, я подарю вам экземпляр с автографом?
— Хотим, — загорелся Грушевский.
— Письмо было одно, и я его не сжигал, — наконец отреагировав на стихи, Тюрк вынул из кармана записку, которая очутилась там прошлым вечером, — вот оно.
— Оставьте себе, — позволила госпожа Чеснокова-Белосельская. — Так что за вопросы?
— У кого можно приобрести редкие вещества и препараты?
Афина застыла, затем бросилась осматривать свою сумочку. К вящему удивлению Грушевского, кинжал лежал там, где, как и предполагала хозяйка, он должен был находиться. Вынув его, она ловко взялась за его литую рукоять с таким видом, словно прямо сейчас готова кого-нибудь им пронзить. Каким чудом Тюрку удалось вернуть кинжал в сумочку Афины, Грушевский так и не понял. Видимо, Тюрка, в отличие от Максима Максимовича, ни на секунду не отвлекали смелые маневры роковой красавицы. Что за человек, удивлялся Грушевский, просто невозможная выдержка!
— Не понимаю, о чем вы? — невинно пожала плечиком кокетка. — Мне пора, господа, прощайте.
И она упорхнула в наступающие сумерки, шурша зелеными перьями боа.
— Коля написал, что открываются «Цветы зла» не раньше одиннадцати, но все «не фармацевты» прибывают к двенадцати. — Грушевский взглянул на свои карманные часы. — Поедем к Призорову, успеем поздороваться с Домной Карповной.
В конторе Домна Карповна сидела в зале ожидания для посетителей за деревянным барьером. На коленях она держала корзинку, голова ее была повязана платком, как у простой бабы. Рядом с ней, гордо запрокинув голову, сидела барышня с презрительным выражением на милом юном личике. В ее руках была только коробка конфет, перевязанная широкой алой лентой. Всем своим видом она демонстрировала презрение к месту, в котором находится, и ко всем, кто ее окружал, для купчихи она исключений не делала. Время от времени из кабинета письмоводителей выглядывал Призоров, но, увидев ее, мгновенно прятался обратно, как кукушка в часах. Грушевский кинулся здороваться с купчихой.
— Домна Карповна! Что вы здесь, как?
— Приехала навестить Петеньку и передачу привезла. Огурчиков, саек домашних. Господин Призоров отказал, пока нельзя, говорит. Вот, сижу, жду.
— И совершенно напрасно сидите! — высунулся Призоров. — Я сказал, не скоро. Не скоро еще, понимаете? Приезжайте через недельку, через две. А еще лучше, ждите вызов. А вам, mademoiselle Леденцова, я уже давно сказал, что вашего жениха отправили в Петропавловскую крепость, туда теперь носите свои конфеты.
— Жду, — снова пояснила Грушевскому Домна Карповна и тяжело вздохнула. Кондитерская девушка с конфетами встала, испепелила взглядом дверь, но, не дождавшись ни дыма, ни искр, гордо развернулась на каблуках и вышла из конторы, не проронив ни слова.
— Что-нибудь еще у вас произошло, Домна Карповна? — участливо спросил Максим Максимович.
— Проверила я старца-то нашего, — печально призналась купчиха. — Мельхиседека хотелось осадить. Думала, что нетленность его удостоверю и аромат мирры услышу, когда склеп панинский отворяла. Так сразу и замолчат враги.
— Не огорчайтесь, Домна Карповна…
— Еще в гробу лежало вот это. — Купчиха порылась в корзинке и достала сверток.
Грушевский с замиранием сердца развернул несколько слоев дерюжки и на дне нашел смятый подвенечный убор. Лепестки флердоранжа потемнели и почти все облетели, оставив подобие тернового венца. Максим Максимович живо оглянулся на Тюрка, который склонился над его плечом, тоже разглядывая венец.
— Подождите здесь, Домна Карповна, — сказал Грушевский. — Авось мы поможем. И не сильно горюйте за старца. Ложкин у вас все равно молодец. Княжну-то ведь он нашел и еще кое-кому поможет.
И Максим Максимович пошел на приступ призоровской крепости. Только после целого часа горячих препирательств Призоров позволил ему переговорить с Зимородовым, а сам, как только остался один, принялся названивать всем вышестоящим инстанциям, чтобы прозондировать, как выгодней для себя представить дело начальству. В камере купца обстановка была такой же унылой, как и в остальных. Но сам узник производил совсем другое впечатление. Рукава его свежей рубашки были закатаны по локоть, буйная шевелюра, хоть и уложенная самой природой, а не опытной рукой парикмахера, как в день несостоявшегося венчания, теперь яснее отражала его сущность — неукротимую, медвежью и упрямую. Зимородов, видимо, заканчивал гимнастику и, как мельница крыльями, размахивал руками, разминая богатырские плечи.
— Господин Зимородов, — начал Грушевский. — Когда вы пришли той ночью перед венчанием к княжне, что именно она вам говорила и как была одета?
— Полностью готова предстать перед алтарем, — проговорил Зимородов. Отсутствие спиртного и заключение в камере сказалось и на его внешности, и на поведении. Он стал еще более мрачным, в его облике появились черты страдальца. Этак Зимородову не сложно будет подыскать себе другую несчастную девушку. Особенно если у нее будет еще и сестра.
— Даже венец был на ней. Это, может, меня и подтолкнуло признаться в любви к Ольге Николаевне. А она что ж, говорит, господин Зимородов, опоздали. Простите, что сразу не решилась вам отказать. Но теперь презрение к вам добавило мне смелости. Мерси вам за все. А платье я, мол, примерила по женской слабости. Жаль будет не посмотреться, какой бы я в нем дурочкой выглядела. Ну, здесь меня и накрыло, такое бывает со мной, как забытье какое.
— Как в тот прекрасный день, когда вы чуть не придушили сестру вашей жены? — едва сдерживаясь, проговорил Максим Максимович. Но Зимородов проигнорировал вопрос.
— Остановился, когда хрипеть перестала. Да хорошо, вспомнил, что мне-то другую ведь и надобно. — Зимородов закончил упражнения и надел жилет, тщательно застегивая пуговки и поправляя рубашку. — Однако непривычно, знаете, когда меня используют, а не наоборот. Ну да впредь наука будет, расчет, он ведь для двух сторон. Как на торгах — главное, кто кого обсчитает.
