Валерия Вербинина - Убежище чужих тайн
Первый, кого она увидела внизу, был сидящий в кресле щегольски одетый немолодой человек с тростью, который так испугал недавно Николая Лаппо-Данилевского. Признаться, первым побуждением Амалии было пройти мимо, не поздоровавшись, но у нее ничего не вышло, потому что Сергей Петрович Мокроусов, завидев ее, тотчас встал и подошел к ней.
– Госпожа баронесса, не буду притворяться, что я счастлив видеть вас, – промолвил он, улыбаясь одними краями губ, – потому что я более чем счастлив. Мне бы хотелось обсудить с вами одну особу, судьбу которой вы принимаете так же близко к сердцу, как и я.
– О какой именно особе идет речь? – спросила Амалия, твердо решив не поддаваться на уловки своего собеседника.
– О мадемуазель Делорм.
– Вам должно быть известно, что мадемуазель Делорм живет в этой же гостинице. Если у вас к ней дело, то вам было бы лучше обсудить его непосредственно с ней.
И, сочтя, что она и так сказала более чем достаточно, Амалия сделала шаг прочь.
– Она не хочет со мной видеться, – сказал Мокроусов ей вслед. – И говорить со мной тоже не хочет. – Амалия остановилась и медленно повернулась к нему. – Сегодня утром она сказала мне, что собирается вернуться во Францию, к людям, которых считает своей семьей. Еще она добавила, что ей не нужны ни мои деньги, ни мое имя, она настоятельно просит оставить ее в покое. Она… она дала мне понять, что отрекается от меня и что ни при каких обстоятельствах не желает меня знать.
– Вас это удивляет?
Мокроусов опустил голову. Лицо у него было землистое и измученное. Амалия знала, что ему немногим более пятидесяти, но он выглядел дряхлым стариком; и только теперь она поняла, почему.
– Вы безжалостны, госпожа баронесса… – с горечью проговорил ее собеседник. – Клянусь вам всем, чем хотите, я невиновен в том, в чем меня обвиняли. И я не заслуживаю того, чтобы на склоне моих дней единственная… единственный близкий человек, который у меня остался, обращался со мной вот так.
– Сколько вам осталось? – спросила Амалия.
Сергей Петрович поднял глаза, и они сверкнули, как два сапфира.
– Вы ведь наверняка были у доктора, – настаивала баронесса фон Корф. – Что он вам сказал?
Мокроусов вздохнул. Его глаза потухли.
– Полгода, может быть, девять месяцев. Я хочу провести это время со своей дочерью. – Баронесса фон Корф молчала. – Вы имеете на нее большое влияние, вы можете убедить ее, что меня оболгали. Я совершил в жизни много ошибок, но на моей совести нет смертных грехов. Я никого не убивал… А ее мать, как я понимаю теперь, я любил больше всего на свете. Но тогда мне казалось, что это просто любовь и что таких у меня будет еще много…
В гостинице, где жила Амалия, был ресторан, при котором имелись отдельные кабинеты для тех, кто предпочитал есть в одиночестве или кто просто не хотел, чтобы его видели в общем зале.
– Попросите самый лучший кабинет, – сказала Амалия Мокроусову. – Там и поговорим, с глазу на глаз. Но должна предупредить вас, милостивый государь, что разговор будет долгим.
– На иное я и не рассчитывал, – усмехнулся ее собеседник.
Через несколько минут баронесса фон Корф и ее спутник, похожий на привидение, сидели за столом в небольшой комнате, обставленной с покушениями на провинциальную роскошь. Тут были красные занавеси, золотая бахрома, стулья с малиновой обивкой, диван с гнутыми ножками и картина с фривольным сюжетом. Официант ловко сменил скатерть на столе и, подобострастно глядя на Сергея Петровича и его спутницу, осведомился, что они будут. Для виду Амалия заказала какой-то еды, хотя есть ей вовсе не хотелось, а даже если бы и хотелось, она бы ни за что не стала ни к чему прикасаться. Баронесса фон Корф всегда считала, что трапезничать в присутствии того, кого подозреваешь в отравлениях, крайне неосмотрительно.
– Итак, – негромко промолвил Сергей Петрович, – о чем вы хотели спросить, госпожа баронесса?
Он поставил локти на стол и соединил кончики пальцев. Запонки у него были с бриллиантами, манжеты поражали своей белизной, но запястья казались совсем худыми, и Амалия вновь мысленно выбранила себя за то, что раньше не сообразила, что Мокроусов смертельно болен.
– Вы убили Луизу Леман? – спросила баронесса фон Корф.
Не сводя с нее пристального взгляда, Сергей Петрович медленно качнул головой.
– Нет, я невиновен.
– Но вы увезли ее тело с места преступления и бросили его в овраг, расположенный на земле, которая принадлежала моему деду, – сказала Амалия. – Вам придется объясниться, милостивый государь. И раз уж вы хотите, чтобы я уговорила вашу дочь дать вам второй шанс, вы должны рассказать мне все. Всю правду, без утайки.
– Вы мне не поверите, – устало промолвил Мокроусов. – И никто не поверит. Даже моя мать, когда я чистосердечно признался во всем, решила, что я лгу. А ведь моя мать была настроена ко мне куда благожелательнее, чем кто бы то ни был…
– Посмотрим, – сказала Амалия, дернув ртом, и Сергей Петрович уловил на этом нежном женском лице выражение, которое поразило его и неприятно озадачило. Он сразу же вспомнил, где видел его раньше – на лице ее отца, Константина Тамарина, когда тот стоял напротив Мокроусова во время дуэли и целился ему прямо в сердце. – Для начала я хотела бы уяснить себе вот какой момент: зачем вы стали ухаживать за Надеждой Кочубей?
– Зачем? – Мокроусов усмехнулся, в его синих глазах блеснули колючие огоньки. – Я мужчина, она женщина. По-моему, этого вполне достаточно.
– Разговор закончен, – отрезала Амалия. – Вы не хотите быть откровенным, это ваше право. Всего наилучшего. – Она сделала движение, чтобы подняться с места.
– Сударыня! – Мокроусов попытался удержать ее, взяв за руку, но она с такой гадливостью отдернулась, что он застыл на месте. – Черт побери, вы не оставляете мне выбора… Хорошо, будь по-вашему! Я решил, что будет забавно завлечь Надежду, чтобы натянуть нос Ольге и ее паршивому братцу. Довольны?
– Чем вам так не нравился Виктор Кочубей?
– С какой стати мне должен был нравиться этот толстый самодовольный дурак? – огрызнулся ее собеседник. Теперь в нем не было и следа того смирения, с которым он всего несколько минут назад умолял Амалию дать ему второй шанс. Лицо Мокроусова было по-прежнему того страшного землистого оттенка, который приобретает кожа у умирающих, но синие глаза сверкали ярче звезд. – Не знаю, что вам наговорила Ольга о своем брате, но он был ничтожеством. Он жил как ничтожество и умер как ничтожество, вот и все!
– Допустим, а как же ваша великая любовь к Луизе? Вы любите одну женщину, в то же время завлекаете другую… Мне одной кажется, что тут что-то не так?
– Луиза должна была привыкнуть к моим интрижкам, – уже с раздражением промолвил Мокроусов. Амалия села на место, пристально глядя на него. – Она же знала, что я всегда возвращаюсь к ней. Так бы случилось и на этот раз. Надежда забавляла меня, в ней было много… – он сдвинул ломаные брови, пытаясь подобрать слово, которое не задело бы его собеседницу, – много огня, хотя с виду она казалась простушкой. Мы встречались в башне, которую мой отец выстроил, чтобы пить без помех столько, сколько ему захочется…
– Опишите мне эту башню, – попросила Амалия.
– Да там не было ничего особенного. Внизу чуланчик и лестница, наверху – единственная комната с кроватью и большим письменным столом. – Сергей Петрович поморщился. – Еще там был шкаф с книгами, которые будто бы вдохновляли моего отца на творчество. Листы у большинства книг не были разрезаны – он так и не прочитал их. Другой шкаф стоял внизу, в чулане, в нем мой отец прятал пустые бутылки.
– Луиза ревновала вас?
– Она всегда меня ревновала, даже когда повода не было.
– Она говорила с вами о Надежде?
– Пыталась, но я пресек эти попытки. Я не считал нужным оправдываться ни перед кем… даже перед ней. Господи, что бы только я не отдал сейчас, чтобы получить ее прощение…
– Незадолго до того, как она погибла, случились два события: именины моего отца и брата, а через несколько дней – вечер у Ольги Кочубей. Вы ничего не хотите рассказать мне об этих событиях?
– У меня не было никакого желания ехать на именины к вашему отцу, – проворчал Сергей Петрович, – потому что он чуть не убил меня когда-то, но Луиза настояла. Она надела новые украшения и была в тот вечер в ударе, потому что Надежда выглядела неважно – сказывалась беременность. Что еще? Мне очень понравился пирог с малиной…
– И это все, что вы помните?
– Это были самые обыкновенные именины, – сухо сказал Мокроусов. – И вечер у Ольги тоже был обыкновенный. Никто не размахивал кинжалом и не кричал, что убьет кого-то, если вы об этом.
– До кинжала мы еще дойдем, – сказала Амалия. – Давайте теперь поговорим о том, что произошло тогда в башне. Вы условились встретиться там с Надеждой?
– Да, в семь часов. Но она всегда опаздывала, и так получилось, что я пришел позже. Я полагал, что мне все равно придется ее ждать…
