Валерий Введенский - Сломанная тень
Аракчеев спрашивает: «А продолжение знаешь?» Сергей улыбается: «А как же! Ровно через год Башуцкий врывается ночью к императору: «Пожар! Пожар!» Александр Павлович вскочил, мигом оделся и, только выходя из спальни, спросил: «Где?» Башуцкий кланяется: «С днем дурака!» Император побагровел: «Это точно! Ты – дурак, любезнейший. И не только первого апреля, во все остальные дни тоже!»
– А когда скончался ваш первый муж? – спросил Тоннер.
Приятные воспоминания, оживившие Марию Ивановну, мигом исчезли.
– Никому не известно, – качая головой, протянула она. – Никто даже не знает, умер он или нет. Надежда Сафоновна до последнего вздоха верила, что жив.
– Простите великодушно, что произошло?
– Сергей был прекрасный человек. Умный, добрый, ласковый. Вы себе представить не можете, как я была с ним счастлива! Но у всех есть недостатки, были они и у него, а главный – вспыльчивость. Внезапная, кратковременная, но чрезвычайно яростная. Причем из-за всяких пустяков. Не так посмотрели, не так ответили, сделали что-то не по нраву. Как-то ехали в гости, кучер ошибся подъездом. Сергей выскочил из кареты, схватил его за шкирку и швырнул в Мойку.
Вспыльчивость мужа и сгубила. Играл в карты с друзьями, записывали, кто кому должен, на мелок. Когда закончили, Сергей сказал, что князь Н-ов проиграл ему сто рублей, а тот не согласился. По его подсчетам, должен был как раз муж, и не сто, а сто пятьдесят. Слово за слово, Сергей схватил канделябр и ударил князя в висок. Смерть была мгновенной.
Мария Ивановна снова разрыдалась.
– Несмотря на все хлопоты, Сергея отправили на каторгу. Последний раз мы виделись перед этапом. Муж был раздавлен! Не ожидал такого наказания, думал, пошлют солдатом на Кавказ. Убил-то случайно, злых намерений не имел. И раскаивался сильно! А его… – Мария Ивановна вытерла слезы кисейным платочком. – Это все родственники князя Н-ва постарались. Сергей на прощание сказал, что жизнь его кончена, он не вынесет позора. Жалел только, что ребеночка не увидит – я на сносях была. Надежда Сафоновна добилась, чтобы мужа не гнали в кандалах, а повезли на рудники с фельдъегерем. Где-то в Сибири, в лютый мороз, сани перевернулись. Пурга, темно, ямщик и фельдъегерь искали мужа целые сутки, но тело так и не нашли. Замерз Сереженька…
Мария Ивановна ненадолго прервалась, чтобы справиться с душившими ее слезами, а потом продолжила:
– Получив страшное известие, я преждевременно родила. А свекровь в смерть последнего сына не поверила, продолжала хлопотать о помиловании. В присутственных местах от нее шарахались.
Чай у Марии Ивановны остыл. Она то и дело помешивала его ложечкой, но не выпила ни глотка.
– Поначалу и меня убедила. Мол, сбежал и прячется где-то в тайге. Молиться нам надо, чтобы выжил и вернулся. За три года мы с ней все монастыри объездили. А я-то молодой была, мне с людьми общаться хотелось, а не перед иконами плакать! Потихоньку начала в свет выезжать. Надежда Сафоновна злилась, но поначалу ничего не говорила. А потом меня полюбил Григорий Петрович…
Мария Ивановна опять разрыдалась.
– Не осуждайте меня, Илья Андреевич! Ведь три года прошло. А Гришенька и меня, и Коленьку полюбил…
– Что вы, что вы, Мария Ивановна. Какое я имею право! – смутился Тоннер. – Но свекровь, я так понимаю, вас осудила?
– Да! Хорошо, что не прокляла. Продала в одночасье дом в Петербурге и укатила в имение. Прислала оттуда две строчки. Мол, если не найдется Сергей, все завещает внуку. И семь лет ни слуху ни духу. А вчера вдруг заявилась. Сказала, что по Коленьке соскучилась. Но сегодня, когда Григорий Петрович отбыл на службу, шепнула мне, что получила надежные сведения: Сергей жив. Потому и приехала. Предложила вместе поехать их проверять. Но я отказалась: детей надо было кормить и на прогулку отправлять, и она поехала одна. Вероятно, не подтвердились сведения! Вот сердце и не выдержало!
– Сколько, говорите, прошло лет после исчезновения вашего супруга? – спросил Тоннер.
– Коленьке в январе десять исполнится, значит, десять лет. Ой, а вот и дети!
В гостиную вбежали трое ребятишек:
– Мама, мама, я уточек видела! – прижалась к Марии Ивановне пухленькая девочка лет пяти.
– А я генелала на лошади! Он лысью скакал! – поделился впечатлениями шестилетний карапуз.
– Генелала! – передразнил младшего брата старший. – Не генерала, а полковника!
– Нет, генелала! Месье Дюпле сказал, генелала!
– Много понимает твой Дюпре!
– Дети! Вы не поздоровались с месье доктором! – напомнил им гувернер, тот самый Дюпре.
– Здравствуйте, господин доктор, – хором прокричали Любочка, Сашенька и Коленька.
– Здравствуйте, дети!
– Илья Андлеич, дайте мне, как Любе, сладких полошков! Я гольких больше пить не буду! – заявил доктору Сашенька.
– А мне, пожайлуста, самых горьких, – тут же попросил Коленька. – Правда, что офицеры только горькие пьют? Я когда вырасту, стану офицером!
– И мне горьких! – захныкала Люба. – Я тоже хочу в офицеры.
– Тебя не возьмут! – возразил Сашенька. – Ты девчонка!
– Это сейчас! А когда вырасту, стану мальчишкой! – заявила Любочка.
– Когда выластешь, ты станешь бабой! – опроверг ее Сашенька.
– Это ты станешь бабой! – тут же обиделась девочка.
– Эй, малышня, не ссорьтесь! – покровительственно заявил Коленька и встал между младшими, уже готовыми кинуться в драку.
Тоннер, не отрываясь, смотрел на него. Раньше Коленька, как и остальные дети, казался ему похожим на мать. Белокурые волосы, круглое лицо. Но сегодня Илья Андреевич заметил, что у Марии Ивановны и остальных детей глаза серые, а у мальчика – карие, носы у всех вздернутые, а у него – длинный и тонкий. И Коленькина манера говорить, выставляя вперед руку, показалась Илье Андреевичу знакомой. На кого-то он очень похож! Вспомнить бы, на кого…
– Дети! Мыть руки и в столовую! – приказал месье Дюпре.
– А суп сегодня челепаховый? – уточнил Сашенька у матери.
– Черепаховый! – улыбнулась она.
– Черепаховый из капусты или черепаховый из гороха? – спросил со смешком Коленька.
– Из свеклы!
– Ула! – закричал Сашенька и первый кинулся из комнаты, за ним побежали и остальные.
– Хорошие у вас детишки! – заметил Тоннер.
– Сама не нарадуюсь! – застенчиво улыбнулась Мария Ивановна.
– А Коленька похож на отца?
– Очень! Только Бобиковы все черноволосые, а Коленька – в меня, белобрысик.
– Спасибо за чай!
– Вам спасибо!
– Увы, не за что! Мне безумно жаль, что ничем не смог помочь. А не знаете, к кому Надежда Сафоновна ездила проверять надежные сведения?
– Нет! Но, может, Нил, слуга ее, знает?
Старичка-лакея Тоннер нашел в спальне. Тело уже прикрыли простыней, в изголовье горели свечки.
Нил сначала отнекивался, но когда Илья Андреевич сам назвал имя человека, к которому ездила в это роковое утро Надежда Сафоновна, разрыдался и кивком подтвердил.
Яхонтов жил на Петербургской стороне, в собственном доме, который Шнейдера поразил. Каменный, на высоком фундаменте, двухэтажный, а внутри – и картины, и гобелены, и фарфор горками, мебель вся гамбсовская, а люстра в гостиной из хрусталя.
– Беда, Петр Кузьмич! – с порога огорошил хозяина Шнейдер. – Бродит этот Пушков по дому, где Ухтомцев квартиру снимал, всех расспрашивает, вынюхивает по углам! Сам видел!
– Пущай расспрашивает! – Петр Кузьмич принимал Шнейдера по-домашнему, в золотистом халате из термаламы[58]. – Думаешь, свидетель сыщется? Думаешь, кто-то видел, как барона душили? Думаешь, сидел этот бедолага и ждал, пока Пушков соизволит зайти? Свидетель перво-наперво нам бы вчера рассказал! Ну что дрожишь, пархатенький?
– Так ведь борозда! Я вам вчера показывал. А на теле Ухтомцева порохового ожога не было, значит, не сам застрелился, кто-то пулю ему в голову пустил!
– Ну и что? Приказ у меня есть, негласный. Убийства регистрировать только в самых-самых крайних случаях, если уж деваться некуда, если на глазах сотен людей кокнули. Сказали: делай что хочешь, но чтоб без убийств! До конца года!
– Как это?
– Отвези, к примеру, труп в больницу, пусть принимают как раненного в пьяной драке. Понимаешь?
– Нет!
– Им ведь подсобить не жалко! Раненый так раненый! Приняли, бумажки оформили, а он – бац! Мертвый! Это ведь уже не убийство. В больничке человек помер, от хворобы. – Яхонтов задумался, потом улыбнулся и рассказал историю: – Тут жмурик ночью всплыл, аккурат напротив Зимнего[59]. Адмиралтейская часть его баграми к Петербургской оттолкала, а Петербургская – к Васильевской. Ведь кто труп найдет, тот за него и отвечает, понимаешь? По головке не погладят! А на самоубийство не тянуло, нож из спины торчал! Так василеостровские молодцы смекалку проявили! Привязали к ялику – и в Финский залив!
– Я по дороге к вам как раз в Василеостровскую часть завернул, с полицмейстером парой слов перекинулся. То да се, между прочим спросил, где Пушков. Знаете, что ответил? Распоряжение от Киршау поступило! Письменное! Откомандировать Пушкова в собственное распоряжение обер-полицмейстера на неопределенный срок для выполнения особого задания!
