Эллис Питерс - Святой вор
— Поскольку в Лонгнере тебя не было, то где же ты был в тот вечер, откуда возвращался тою же тропой? — спросил юношу Хью.
— Там, где меня никто бы не стал искать, — честно признался Тутило. — До колокола к повечерию я был на сеновале в конюшне, что на ярмарочной площади, а потом прошел по тропе почти до переправы, чтобы в случае чего видели, как я возвращаюсь по дороге из Лонгнера.
— Один? — спросил Хью.
— Конечно, один.
Тутило лгал искренне, нисколько не смущаясь. Ибо к чему лгать, если ты не можешь делать это убедительно.
Вот и все, что удалось вытянуть из него. Короче говоря, ни по дороге к переправе, ни на обратном пути он не повстречал никого, кто мог бы подтвердить его слова. Тутило, похоже, считал, что все уже рассказал о худшем из своих деяний, а остальное его не особенно беспокоило. Кадфаэль затворил дверь карцера, вернул ключ на место в привратницкую и отправился к себе в сарайчик, дабы раздуть как следует жаровню и посидеть в тепле и при свете в уже сгустившихся сумерках.
— А теперь, — сказал Кадфаэль Хью, — надеюсь, ты меня простишь, если я поведаю тебе кое о чем из того, чем он занимался в тот вечер, но не пожелал сказать.
Хью привалился спиной к бревенчатой стене сарайчика и спокойно промолвил:
— Стоило бы догадаться, что тебя впускают туда, куда нет ходу никому другому. О чем же он не сказал мне?
— Он не сказал и мне. Я узнал это от другого человека, причем без права передачи, даже тебе, но я надеюсь, что она простит меня. Эта девушка Даални. Ты, наверное, видел ее, хотя она тут всех сторонится…
— А-а, девушка-певица у трубадура, — вспомнил Хью. — Птичка из Прованса.
— Вернее сказать, из Ирландии. Но ты прав, я говорю именно о ней. В Бристоле ее мать продали в рабство как военный трофей. Так что эта девушка родилась рабыней. Как видишь, работорговля жива, а проповеди епископа Волстана отнюдь не поставили ее вне закона, разве что попугали работорговцев. Мне кажется, наш святой вор нынче разрывается на части, размышляя, то ли ему стать воистину святым, то ли галантным рыцарем. Он, похоже, замышляет освободить эту единственную, встреченную им в наших краях рабыню, хотя я сомневаюсь, отдает ли он себе отчет в том, что она как-никак девушка, причем красивая и уже хлебнувшая горя.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что он провел этот вечер с ней? — спросил Хью, начавший с изумлением догадываться.
— Вот именно. А не сказал он потому, что хозяин девушки весьма ценит ее голос и опасается, как бы она от него не сбежала. Вышло так, что слуга трубадура, который странствует вместе с ним, каким-то образом проведал о предстоящем визите Альдхельма в аббатство, дабы тот указал на монаха, которому помогал во время наводнения. Слуга рассказал об этом Даални, отлично зная, что та положила глаз на Тутило. Девушка предупредила его, он выдумал историю с вызовом в Лонгнер и испросил позволения у Герлуина, который понятия не имел о предстоящем визите Альдхельма. Тутило вышел из ворот и чин чином отправился через Форгейт к переправе, но свернул и стороной прошел на ярмарочную площадь, где и спрятался на сеновале нашей конюшни. Он не солгал. А девушка вышла из аббатства через кладбище и встретилась с Тутило в конюшне. Они находились там, покуда не услышали колокола к повечерию, потом они расстались и возвращались каждый своим путем. Так говорит Даални, и так, наверное, сказал бы и он, если бы это ничем не грозило девушке.
— Стало быть, весь вечер парочка провела на сеновале, подобно многим другим юношам и девушкам, — промолвил Хью и рассмеялся.
— На словах получается, что так, однако эта парочка все-таки не совсем обычная. Даални говорит, что они только разговаривали. Ничего больше. А поговорить им было о чем, да и подходящего случая раньше не выдавалось. Они впервые оказались вдвоем за пределами монастырских стен. Я даже сомневаюсь, что они поговорили о главном, о чем должны были поговорить. Но поверь мне, Хью, она явно положила на него глаз, а он, хоть и не вполне еще сознает это, давно уже подпал под ее чары. Она говорит, что, услышав колокол, они даже помолились вместе.
— И ты веришь ей?
— А как же иначе? — просто ответил Кадфаэль. — Ей нечего было мне доказывать. Она рассказала все сама, по собственной воле, и ей нечего добавить к сказанному.
— Что ж, если это правда, то это говорит в пользу юноши, — серьезно заметил Хью. — По времени все сходится. Как раз час на то, чтобы обнаружить тело Альдхельма и прибежать в крепость. Но ты же понимаешь не хуже моего, что, учитывая их отношения, слова девушки ничуть не весомее его собственных слов, сколь бы невинным ни было их свидание.
— Не думал ли ты о том, что теперь, когда претензии Герлуина оказались тщетными, он непременно станет собираться домой? А ведь он начальствует над Тутило и наверняка захочет увезти его. И насколько я могу судить, теперь он имеет к тому полное право. Держи ты его в крепости по обвинению в убийстве, дело обстояло бы иначе, ибо заключение под стражу — неотъемлемое право закона. Но Тутило сейчас находится здесь, в церковной тюрьме, а тебе известно, сколь крепко церковь держится за свое. Встав перед лицом двойного обвинения — светской власти в убийстве и церковной власти в воровстве и обмане, — он скорее всего предпочтет второе. Но, честно говоря, выбирая между твоей опекой и опекой Герлуина, я бы предпочел для него твою. Этот несчастный дал по глупости Герлуину надежду завладеть чудотворными мощами, но затея провалилась, и пришлось Герлуину каяться и унижаться. А уж дома он взыщет с Тутило сторицей. Не знаю, но, по мне, пусть уж лучше он сидит за преступление, которого не совершал, но на твоих руках, нежели его подвергнут бесконечному покаянию за преступление, в котором он сам признал свою вину.
Хью, немного хмурясь, улыбался и с грустной нежностью поглядывал на сидящего рядом друга.
— Лучше бы ты как следует поработал денек-другой, или сколько их там осталось, да нашел бы мне истинного убийцу, раз уж ты так уверен в своем парне. Наверняка они уедут все вместе, потому что Реми со своей компанией отправляется в дом Роберта Боссу, а Герлуину с ними по пути до самого Лестера. Ведь именно по дороге туда разбойники напали на повозку, после чего и разгорелся весь этот сыр-бор. Стало быть, Герлуину, если он еще в своем уме, нет смысла отказываться от надежного эскорта, и он наверняка напросится ехать вместе с графом, если только граф не опередит его, сделав ему такое предложение. Я могу попробовать задержать графа Роберта еще на пару дней, но никак не больше.
Хью встал и потянулся. День выдался и впрямь весьма насыщенным, появилось много новых вопросов, и все они пока оставались без ответа. Шериф честно заработал час-другой отдыха в обществе Элин и радостную возню с пятилетним тираном Жилем, прежде чем их преданная служанка Констанс уведет мальчика спать. И пусть все малые, равно как и крупные, дела пребывают себе в состоянии неопределенности до завтрашнего утра.
— А о чем таком особенном граф хотел потолковать с тобой после обеда? — спросил Кадфаэль друга, уже направившегося к выходу.
— О том, — несколько замешкался с ответом Хью и повернулся лицом к Кадфаэлю, — что все разумные люди во времена этой жестокой распри должны по мере сил держаться в стороне, поскольку ни одна из партий не имеет надежды на победу. Скоро многие поймут, что нужно выкарабкиваться из болота, покуда жижа не добралась до подбородка. Тебе стоит подумать об этом, Кадфаэль, когда ты обратишься к господу во время повечерия.
Кадфаэль так и не понял, что, собственно, заставило его после повечерия взять у привратника ключ и на ночь глядя вновь отправиться к Тутило. Возможно, звуки высокого, чистого голоса, доносившиеся через большой монастырский двор карцера, когда Кадфаэль вышел из церкви после последней службы этого вечера. Слабый свет пробивался из высокого, зарешеченного окошка. Видимо, узник еще не загасил свою лампадку. Пение было довольно тихим, оно не предназначалось находившимся на воле, но интонация, пронзительная и чистая, словно стрела, летящая в центр мишени, помогала звукам легко преодолевать пространство безмолвного двора и достигать самых дальних его уголков; пение заставило Кадфаэля остановиться на полдороге, поразив его в самое сердце своей красотою. Правда, время Тутило выбрал не очень удачно, ибо служба уже завершилась, а он все еще пел последние псалмы. Кадфаэль никогда не слышал ничего более прекрасного, чем пение хора в стенах храма. Ансельм был отличным регентом, и, возможно, когда он был молод, голос его звучал ничуть не хуже, но, несмотря на все свое искусство, Ансельм уже стар, а этот голос не имел возраста и с равным успехом мог бы принадлежать ребенку и ангелу. Кадфаэль подумал о том, сколь блаженна доля человека, твари испорченной и падкой на прегрешения, которая, не будучи ни ребенком, ни ангелом, способна производить подобные звуки, звуки мира иного. Непрошеная милость, незаслуженная благодать! Ну что ж, это доброе знамение. А возможно, направить свои стопы в привратницкую за ключом Кадфаэля заставило ощущение того, что он должен предпринять еще одно усилие, дабы перед сном выудить из Тутило что-нибудь полезное, способное ускорить поиски убийцы. Ведь, возможно, есть нечто такое, о чем Тутило даже не догадывается, что знает. Уже потом Кадфаэль подумал, что причиной его визита к Тутило, наверное, послужил сильный толчок под ребра, исходивший от святой Уинифред, простершей милость своего промысла из своей находящейся в Гвитерине могилы. Может, святая простила этого недостойного юношу, столь сильно возжелавшего ее, равно как и недостойного старика, столь же дерзко полагающего, что все эти годы он выполняет ее волю. Как бы то ни было, Кадфаэль отправился в привратницкую, очарованный красотой пения Тутило, которое сопровождало монаха до самых ворот. Брат-привратник, не задавая лишних вопросов, позволил, словно, обретя покой, он отдался раздумьям о своем нынешнем положении и о том, что его ждет в будущем. Какие бы трудности, сойдясь воедино, ни заставили Тутило уйти в монастырь, в его глубокой вере у Кадфаэля не было никаких сомнений. И юноша знал, что если сам он не совершил зла, то никакое зло ему не угрожает. Но возможно также, что парень пытался уверить всех в своем послушании, дабы его охраняли не столь бдительно, и, глядишь, ему удастся угрем ускользнуть из ловушки. С этим Тутило нужно держать ухо востро. Даални, конечно, права. Нужно знать его очень хорошо, чтобы понимать, когда он лжет, а когда говорит правду.
