Николай Буянов - Май без императора
— А что, это так легко — проникнуть в лабораторию? — вяло поинтересовался Егор.
— Легко, если иметь верного человека, который украдет для тебя ключи.
— Кто? — быстро спросил Егор.
— Патологоанатом. Однажды Екатерина Николаевна оказала ему серьезную услугу: спасла сына от тюрьмы… Впрочем, это к делу не относится, — он помолчал. — Остается очень важный вопрос: где эта самая коллекция? Вряд ли преступник хранит ее у себя в квартире. Где-то существует тайник: подвал под заброшенным домом, или что-то в этом роде.
— Недалеко от поселка, возле озера, есть незавершенное строительство, — вспомнил Егор. — Юлий упоминал: «Хозяин подвал отгрохал, будто собирался ядерную атаку пересидеть. А подвал оказался с дефектом: его затопляет во время дождей — какие-то там грунтовые воды подходят близко к поверхности».
— Ну, коли подвал затапливает, вряд ли преступник будет там что-то хранить, — справедливо заметил Колчин.
Он вышел из такси, взбежал по ступеням, кивнул портье, словно старому знакомому, вознесся на лифте на шестой этаж, постучал в дверь номера…
Дверь открыл секретарь.
— Мне нужно поговорить с мадам Блонтэ, — сказал Егор после долгой паузы. И почувствовал себя полным идиотом: наверняка секретарь не понимает по-русски ни бельмеса. Впрочем, словосочетание «мадам Блонтэ» должен просечь…
— Она занята, — ответил секретарь на чистом русском языке. — Мы сегодня уезжаем.
— Вот как… — отъезд французской парочки выглядел очень уж скоропалительным. — Может, все-таки она отыщет для меня минутку?
Глаза секретаря стали холодными.
— Разве с вами еще не расплатились?
Егор запустил руку во внутренний карман (парень неуловимо напрягся), извлек оттуда чек, полученный здесь же два дня назад, и протянул секретарю.
— Передайте это своей хозяйке. И еще… — он помолчал. — Скажите ей, что ее подруга, которая возит туристов по Парижу, была права: ваш чертов медальон — действительно живое существо. И весьма кровожадное.
Он развернулся, чтобы уйти, и вдруг услышал за спиной голос Аники:
— Кто?
Вопрос мог относиться к чему угодно, но Егор понял.
— Одна пожилая женщина. Имя вам ничего не скажет, но если вы бывали в особняке у Юлия, то могли ее видеть. Она работала там горничной. Ее отравили мышьяком.
Глупо было ожидать, что известие о смерти какой-то там горничной в чужом доме, приставки к пылесосу и моющему средству «Мистер мускул» для гладких поверхностей, всерьез может опечалить погрязшую в собственном величии французскую фифочку. Однако та не просто опечалилась.
Она помертвела. Именно помертвела, точнее слова не подберешь.
— Садитесь, — она указала Егору на другое кресло и закурила — быстро и немного нервно, точно ученица колледжа, опасающаяся, как бы ее не застукала классная дама. — Значит, Гортензия действительно была права. А я посмеивалась над ней, мы даже поссорились однажды по этому поводу… Андрэ, принесите кейс, — попросила она по-русски и пояснила: — На самом деле его зовут Андрей, просто я переиначила на свой лад. Его родители переехали в Париж из Звенигорода в начале девяностых. Андрей учился на курсах при университете и подрабатывал мойщиком окон.
Вошел Андрей, молча положил на стол коричневый «дипломат», щелкнул цифровым замком.
Мадам Блонтэ вынула из кейса маленькую коробочку и открыла ее. Старинный изумруд на крышке медальона коротко блеснул, точно кошачий глаз в темноте: таинственно, тускло и слегка иронично.
— Гортензия советовала сразу отдать его в Национальный музей. Нужно было так и поступить. Или — утопить в реке, как принц Флоризель — алмаз «Око света». Истинно королевский получился бы жест, — мадам Блонтэ невесело усмехнулась. — Вы знаете, что этот медальон тоже имеет собственное имя?
— «Долина гераней»? — предположил Егор, уже ничему не удивляясь.
Мадам Блонтэ кивнула.
— Так называлось кладбище на острове Святой Елены, где первоначально был похоронен Наполеон. Вы когда-нибудь слышали о герцоге Энгиенском?
— Гм… — Егор поджал губы. — Боюсь показаться невежественным… Кажется, его несправедливо обвинили в заговоре против Наполеона и казнили…
Женщина снова кивнула.
— Теперь эту историю предпочитают не вспоминать. У нас во Франции культ Бонапарта, его почитают как божество, а божество по определению не совершает неприглядных поступков.
— Понимаю.
— Рядом с герцогом в ночь ареста находился слуга из обедневших дворян, его звали Анри Тюмирье. Каким-то образом ему удалось выскользнуть из окруженной усадьбы и спасти дочь герцога, маленькую принцессу Жанну-Луизу. Этот медальон герцог успел повесить на шею дочери.
— Откуда вам это известно?
— Из дневников Тюмирье. Я нашла их в семейном архиве. Конечно, чернила сильно выцвели, но кое-что я сумела прочитать…
Мадам Блонтэ осторожно открыла крышку медальона.
— Вот она, Жанна-Луиза де Конде. Ее привез на Святую Елену приемный отец… Видите ли, тот человек, Анри Тюмирье, подчинил свою жизнь двум целям: вырастить Жанну-Луизу как собственную дочь — и отомстить Наполеону за смерть герцога. Он всю жизнь следовал за Бонапартом в надежде его убить: в 1804 году перебрался из Эттенхейма во Францию, затем приехал в Париж, долго выслеживал императорский кортеж на Елисейских полях… Конечно, это было наивно. Наполеона всюду сопровождала сильная охрана, а Тюмирье был один… Нет, у него не было шансов. Потом началась война с Россией, Наполеон отбыл в действующую армию… Анри Тюмирье ничего не оставалось, как снова последовать за ним.
— То есть…
— Он вступил в армию волонтером.
Госпожа Блонтэ снова помолчала.
— Он храбро воевал: переходил Неман в июне 1812 года, наступал на Смоленск и отступал из горящей Москвы… И, знаете, дважды он оказывался совсем рядом с Бонапартом, буквально в десятке шагов. В первый раз это случилось на подступах к Москве, во второй — у понтонного моста через Березину, когда французская армия отступала под ударами генерала Чичагова. Там, на Березине, Анри Тюмирье чуть не погиб. Можно сказать, его спасло чудо — впрочем, как и Наполеона: если верить дневнику, Тюмирье держал его на мушке. И только на какую-то долю секунды опоздал с выстрелом…
Глава 17. Метель
За 192 года до финала.
Старая Смоленская дорога, середина ноября.
Метель началась третьего дня. Большинству из нас она была в диковинку: там, дома, снег обычно выпадал на Рождество, был ласковым и мягким, и воспринимался исключительно как праздничное украшение улиц, вроде бумажных гирлянд, конфетти и горящих румянцем женских щечек.
Здешний снег был другим: он жестоко хлестал по лицу, словно неприятельская шрапнель, проникал за шиворот, выбивал слезы из воспаленных глаз и заставлял кутаться в шерстяной платок, который я маскировал грязными тряпками. Если бы мои спутники узнали, какое богатство я ношу на голове — ограбили бы в минуту. А начни я сопротивляться — убили бы, даже не потрудившись убрать труп с дороги. Нынче вся дорога была усеяна трупами — конскими и человеческими, так что мое тело ни у кого не вызвало бы любопытства.
Мы отступали из горящей Москвы. Бог мой, стоит вспомнить, как радовались мы, увидев ее издали, с Поклонной горы — загадочную русскую столицу, город-мечту, город-сказку, сады Семирамиды… Какое щенячье счастье охватывало нас, когда небольшого роста человек в сером походном сюртуке, верхом на белой лошади, проезжал мимо наших шеренг… «Солдаты! — кричал он, и его слышали в последних рядах. — Война закончена! Перед вами Москва. И она — ваша, черт возьми!!!»
— Да здравствует император! — орали мы в ответ, и слезы гордости выступали на наших глазах.
На моих глазах…
В то утро 14 сентября я впервые увидел Наполеона вблизи. Ну, не совсем вблизи — нас разделяло шагов пятнадцать. Однако эти вшивые пятнадцать шагов не помешали бы мне выстрелить. Не из ружья — из маленького «Лефорше», который я притащил из Парижа. Я бы не промахнулся: тренируясь в Булонском лесу, я истратил столько зарядов, сколько не истратил за всю войну с русскими.
Подумать только: я мог убить Наполеона. И не убил. В ту минуту я забыл, что он мой враг. Я почти любил его…
Москва обманула нас. Она сулила нам отдых, сказочное обогащение и немедленное заключение мира. И мы гадали, стоя на Поклонной горе, когда же эти чертовы скифы наконец сообразят преподнести нашему императору ключи от города. Однако ключей мы так и не дождались. Русская столица была великолепна — под ясным сентябрьским небом, в золоте куполов, дымке садов и бульваров, с господствующим над всей этой панорамой древним Кремлем…
И — она была мертва.
