Антон Чижъ - Камуфлет
— А вот этого быть не может! — выговорил он.
Уже привычным жестом была продемонстрирована «живая картина»:
— Узнаете? Сей «Мемнон» мертв больфе трех суток. И «Эос» его, князь Одоленский, мертв. И Менфиков. Осталось совсем немного. Вы — ближайфий кандидат. Ради чего быть жертвой? Ответьте, содал!
И мужеству бывает предел. Сергей Пионович настоятельно предложил гостю остаться, и даже спросил разрешения закурить. Сейчас Ванзаров был согласен вдыхать любую отраву. На столе явилась свежая коробка сигарок, так обожаемых Лебедевым. Как видно, нашелся еще один поклонник убийственного табака. Стряпчий чиркнул каминной спичкой, прикурил и глубоко затянулся. Потом раз, и еще. Родион Георгиевич не торопил признание. Но в манере курить у Выгодского было что-то голодное: он жадно втягивал крепкий дым.
— С чего изволите? — наконец спросил он.
— С тела в ковчежце, если не возражаете.
— Пусть так, — согласился толстяк и приложился к сигарке опять. Курил он как будто в последний раз, отправляя столбы дыма в потолок.
Родион Георгиевич только успел подумать и…
Раздался хлопок.
Голову Выгодского откинуло назад, рот вывернулся наизнанку, брызнул фонтан зубов, костей, крови и кожи. Лицо превратилось в кровавый бутон, смешав глаза, нос и щеки. Лоб разорвала красная трещина. Выгодский закачался и плашмя грохнулся на стол. Стены и потолок покрылись сверкающими пятнами, от которых немедленно побежали подтеки. Словно кровавые солнышки восходили.
Ванзаров не шелохнулся.
Вдруг указательный палец стряпчего дрогнул и сделал два коротких движения в растекающейся по столу луже. Без всякого сомнения, это была буква «V».
Знак затянулся свежей кровью, словно его и не было.
В кабинет вбежал испуганный секретарь, увидал вместо хозяина труп, как будто из ночного кошмара, и предложил сбегать за помощью. Она уже не требовалась.
Родион Георгиевич предъявил коробку сигарок и поинтересовался, откуда они взялись. Никаких тайн: с час назад из табачной лавки прибегал посыльный. Господин Выгодский курит только этот сорт. Внешний вид посыльного оказался для секретаря непосильной задачей: средний рост, средний возраст, посредственное лицо, без особых примет. Кажется, новенький, до сих пор из лавки присылали сынишку хозяина.
Что оставалось? Коллежский советник приказал срочно вызвать «охранку», лично ротмистра Модля, и передать ему, что Ванзаров вскоре найдет убийцу. Но в полицию не сообщать.
Безразмерный карман верного пиджака принял пачку слишком крепких сигарок и визитную карточку с адресом.
Августа 8 дня, семь вечера, +20 °C
Дом на Большом проспекте Петербургской стороны
Жил ныне как покойный Выгодский на втором, то есть лучшем этаже доходного дома. Дворник подтвердил это незамедлительно. Выпучив глаза на грозного чиновника сыскной полиции с растрепанными усами, в костюме, забрызганном какими-то бурыми каплями, служитель метелки побежал за швейцаром и запасными ключами. Коллежский советник не хотел лишний раз показывать высокое искусство вскрывания замков.
Уже в прихожей стало ясно: опять опоздал. Из комнат тянуло гарью, а на полу совсем не к месту валялись разбросанные пальто.
— Кто тут был?
Старик швейцар лишь осоловело хлопал глазами:
— Как есть, ваше превосходительство, никого, у нас порядок.
— Час, может, два тому назад в эту квартиру приходил человек. Говори, иначе упеку в «сибирку»… И тебя касается, — добавил страшный чиновник к дворнику, который с любопытством заглядывал в квартиру.
Швейцар — Никитчук Иван Парамонович — сорвал фуражку, положил честной крест и заявил:
— Готов принять страдание, ибо невинен, как есть! Не было чужих гостей, да и какие гости, когда Сергей Пионович на службе пребывают-с! Как истинный Бог свят!
Кажется, Никитчук по воскресеньям тянул лямку церковного старосты. Богобоязненный человек врать не будет, не то что другие.
— Чужих не было? А свои?
— Только и прибегал посыльный. Так ведь из конторы же! С самоличной запиской от Сергея Пионыча, им же самолично выданным ключом и важным пакетом…
Родион Георгиевич потребовал письмо.
На клочке бумаги с гордым грифом нотариальной конторы Выгодского беглым почерком было написано: «Прошу пропустить господина Ванзарова в мою квартиру, дабы он лично ознакомился с полным и окончательным поражением». Подпись представлялась исключительно неразборчивой.
— Читать умеефь? — удрученно спросил адресат письма.
— А то как же, вестимо, стало быть! Без этого нам никак, — гордо сообщил Иван Парамонович.
— Что написано здесь?
Оказалось, страж дверей еле-еле, буква за буквой разобрал первые три слова, до фамилии. А потом ему, видать, надоело мучиться, и он пропустил посыльного.
— Могу ли знать, как выглядел конторский?
Никитчук не то чтобы описать возраст или рост, а вообще не мог ничего вспомнить. Даже когда ушел посыльный. Дворник же, стянув картуз и пугливо зыркая на чин полиции, полностью подтвердил все показания: ничего и никого.
Родион Георгиевич отправил бесполезных свидетелей за дверь со строгим приказом не болтать и вошел в гостиную.
Мебель сдавали вместе с квартирой. На собственный гарнитур стряпчий заработать так и не успел. И вещей у холостяка оказалось немного. Поэтому пол был усеян довольно скудно. Не то, что разгром в хозяйстве Глафиры и Софьи Петровны! Там выглядело куда живописней.
Приятное впечатление кавардака портила спешка, с которой потрошили шкафы, рабочий стол, комод и сервант. Наметанный глаз сразу заметил: разруха выглядит довольно искусственно. Вещи выбрасывали одним движением, даже не разглядывая. Это не зачистка следов, а спектакль для дурачка, вот что.
Горелым запахом тянуло от камина.
Родион Георгиевич отодвинул разбитые фигурки пастушек, скинутые с каминной полки, и присел у очага. Горка бумажного пепла торжественно и печально отдавала последнее тепло. В камине сожгли приличную стопку писчей бумаги, огонь разгорался сильный. И тем не менее пламя пощадило один клочок.
Работая пальцами как пинцетом, Ванзаров выудил треугольник с обгорелым краем.
Текст был уничтожен полностью, сохранилась лишь часть последней строки:
…ончить с Меншиковым. Будь верным, содал. Слава «Первой крови»!
Но самое поразительное, смертный приговор штаб-ротмистру имел подпись. После слов: «Твой содал» шло сокращение имени и фамилии, не оставлявшее никаких сомнений. Большей удачи и придумать трудно. Убийца изобличен полностью и во всем: письмо содержало так хорошо знакомую машинописную букву «а» с трещинкой.
Коллежский советник вынул план-календарь, спрятал улику между страниц и принялся разгребать дальше. Для этого пришлось встать на карачки и залезть в очаг по пояс. К малоприятному упражнению подталкивал слабый аромат сгоревшей типографской краски. И правда, в глубине камина, где жар особо силен, нашелся скрученный листочек пепла, по форме смахивающий на квитанцию из дорогого магазина. Запах свинцовых красок указывал на это. Прикасаться к находке следовало нежнейше.
Пошарив по квартире, Родион Георгиевич выбрал коробку из-под печенья, набил ватой и, затаил дыхание. Черный листок вспорхнул, перевернулся и улегся в мягкую ямку. Жестяная крышка плотно запечатала короб. А ленточка, подобранная на ковре, водрузилась подарочным бантом. Нести посылку следовало куда бережней заряженной бомбы.
Коллежский советник огляделся напоследок и только теперь приметил слона — ящик телефонного аппарата. Очень кстати! Одному господину требовалось сообщить нечто важное. Главное, чтобы был он на месте.
Августа 8 дня, восемь вечера, +19 °C
Каменноостровский проспект
— Где вас носит? — раздраженно бросил полковник. — Весь день как на иголках. Никаких улик. Барон в бешенстве. Я на волоске. Телефонируете под вечер… Что у вас с лицом?
Коллежский советник извинился, вынул не столь чистый платок, как полагается в обществе, и отер со щек черные мазки.
Ягужинский неодобрительно поморщился:
— Следите за собой… На пиджаке пятна… Это что?
— Доченькам гостинчик, — по-домашнему выразился отец семейства.
Начальник дворцовый охраны хотел было отодвинуться, да в тесной пролетке некуда. Они медленно катились по вечернему проспекту к Троицкому мосту и Марсову полю.
— Докладывайте, — скомандовал Иван Алексеевич.
— Удалось привезти что я попросил?
Полковник в костюме от лучшего портного, видимо, Гедески, вытащил откуда-то снизу папку, и не выпуская из рук, раскрыл ее. Два листа плотной бумаги скрывали документ, но оставили меж собой узенькую щель, в которой виднелось предложение, напечатанное машинописным шрифтом: «не изволите внять словам и станете препятствовать неизбежному финалу». Сумерки не помешали разглядеть на всех буквах «а» знакомые засечки.
