Валентин Лавров - Триумф графа Соколова
— Ну ловок!
Государственная преступницаМартынов немного посопел и принялся снова ворчать:
— Слов нет, хорошо бы арестовать террористку Блюм. Но согласитесь, что эта птица не столь уж важная. Не Савинков это, не Виктор Чернов или хотя бы ваш приятель, с которым водку в Поронине пили и которого с моста хотели утопить. Как его?
— Ульянов-Ленин.
— Вот, он самый.
Соколов самым ласковым голосом, что обычно предвещало бурю, пробасил:
— У тебя, Александр Павлович, такая золотая голова, а рассуждаешь словно задроченный гимназист! Эту девицу нам важнее схватить, чем выявить сто пудов прокламаций, которые давно никто не читает, а лишь в сортир носят. У тебя мало сил? Договорись с начальником сыскной полиции Карлом Маршалком. Он поймет нас. Можно будет задействовать наиболее толковых из его филеров. Там есть прекрасные ребята, один Гусаков-младший чего стоит! Александр Павлович, ведь речь идет о покушении на Государя и его Августейшую семью…
Мартынов уже без прежнего упрямства проворчал:
— Но у нас пока нет даже толкового словесного портрета!
Соколов живо возразил:
— Почему нет? Я тебе доложил словесный портрет, как мне его представил Гарнич-Гарницкий. Если желаешь особую примету — родимое пятно с полкопейки чуть выше лобка.
Мартынов рассмеялся:
— Но эта примета годится лишь для самого Гарнич-Гарницкого. — И нахально улыбнулся: — И для вас, полковник, с вашей неотразимостью.
Соколов встал с кресла, медленно подошел к столу и вдруг ухватил Мартынова за ухо. Он начал безжалостно трепать его, приговаривая:
— Вот тебе за амикошонство, вот за наглость!
Мартынов вырвался, возмущенно закричал:
— Да как вы смеете, полковник, да я вас!
Сыщик невозмутимо отвечал:
— Я могу в постель положить и английскую королеву, коли это вызывается оперативной обстановкой и пойдет на благо Российской империи. Но давать мне подобные советы — весьма, сударь, глупо и бестактно. Для первого раза ограничусь, однако, сей выволочкой. Но впредь советую быть осмотрительней.
Мартынов, ставший красным, как вареный рак, сдался:
— У вас какие-то разбойничьи приемы!
— Не сердись, сам виноват — меня прогневал.
— И без ваших штучек дам команду. Филеры уже сегодня возьмут под неусыпное наблюдение Немецкую и прилегающие улицы. — Начальник охранки подошел к висевшей на стене карте. — Вот отсюда, — провел пальцем, — от Елоховской и Покровской до Вознесенской и Кукуевской. Но только трое суток, ни часом больше.
— А еще что?
— Усилим наблюдение на вокзалах — силами железнодорожных жандармов. Опросим всех поголовно дворников и городовых, те проглядят все домовые книги в названном районе. — Протянул руку Соколову: — Большое вам спасибо, Аполлинарий Николаевич, за эти важные сведения. И срочно сообщу о готовящемся покушении на Государя и Августейшую семью руководству дворцовой охраны князю Трубецкому. Он после недавней смерти дворцового коменданта Дедюлина исполняет эти обязанности.
— Джунковскому я уже протелефонировал.
— Благодарю! По счастью, Владимир Федорович еще в Москве. Вести дело Маслобоева назначу кого-нибудь из опытных следователей.
— Подавай нам Бог удачи!
Соколов уже спускался по лестнице, как услыхал крик Мартынова:
— Дежурный, сделайте крепкий кофе! И в холодильном шкафу вчера эклеры оставались.
Доблестная филерская гвардияМартынов обещание сдержал. На Немецкой и прилегающих улицах были расставлены посты филеров. Филеры стыли на совершенно полярном морозе, стоявшем последние дни в Москве.
Как и намечалось, опросили всех местных дворников и городовых, просмотрели домовые книги. Поиски вели и в Петербурге. След девицы Елизаветы Блюм обнаружен не был.
С момента ее бегства прошло трое суток.
Соколов вновь пришел к начальнику охранки, убеждал:
— Нельзя снимать наблюдение!
Мартынов резонно говорил:
— Морозы стоят ужасные, с порывами ветра. Женщины почти полностью укутывают лица в меха и шали. Как узнать среди тысяч москвичек нашу Блюм?
Соколов мрачно шутил:
— По родинке над лобком.
— Только и остается! У меня двое филеров обморозились, одному в больнице Боткина отняли полступни. Извините, полковник, сегодня в двенадцать дня наблюдение снимаем.
Соколов, усевшись в кресло, поиграл носками штиблет и с печалью произнес:
— Да, командир, на сей раз ты слово свое твердо держишь. Сдержи и другое обещание, которое мне прежде дал. — Проникновенно заглянул в глаза: — Александр Павлович, мне пора приспела ехать в Краков. В субботу встречаюсь в боксерском поединке с Ежи Штамом. Позволь со службы на три дня отлучиться?
Мартынов понял — спорить бесполезно. Но ему хотелось еще многое обсудить с гением сыска. Он пошел на хитрость, пригласил:
— Ну что, Аполлинарий Николаевич, нынче по старой памяти соберемся в Охотном ряду в трактире Егорова? Хорошо пообедаем…
— Извини, дорогой начальник! Я тороплюсь. Мне пора на тренировку в атлетический клуб «Санитас».
— Как же, как же, газеты уже раструбили о твоем матче в Кракове. Приз какой-то фантастический — пять тысяч рублей. Это правда?
— Да, только с поправкой: если проиграю — заплачу, если выиграю — не возьму. Я прежде, как помнишь, был завзятым картежником. А теперь перестал баловаться.
— Почему? И какая связь с боксерским матчем?
— Не могу брать чужие деньги, жалко проигравшего.
Мартынов рассмеялся:
— Если бы не знал, что вы всегда говорите правду, — не поверил. Гений сыска, который преступников на костре коптил, голыми по морозу среди белого дня по Москве водил, в реке топил, жалеет проигравших соперников!
— Но так я поступаю только с отпетыми злодеями. — Помолчал, задумчиво добавил: — Я и преступников жалею, но только когда они в тюрьме сидят.
— Вся Москва с восторгом говорит о вашей щедрой манере — тюремным сидельцам на Пасху и Рождество приносить передачи: сотню-другую эклеров, апельсины и яблоки — коробками. Чувствительные дамы умиляются, а старушки за ваше здравие по церквам свечи ставят. Идете по стопам доктора Федора Гааза?
— Ну куда мне до этого тюремного «святого доктора», как его называли… Для доктора заключенные были как дети родные. Да и по своей службе он был ближе к ним. Удивительно! Доктор умер полвека назад, а цветы ему на Немецком кладбище по сей день на могилу кладут. Кто? Потомки тех, чью боль он разделил? А у меня главная задача — не пирожками убийц кормить, а выловить и обезвредить. — Сжал громадные кулачищи, потряс ими в воздухе. — Эх, такие сейчас горячие денечки, а тут вынужден на несколько дней отвлечься.
— Желаю вам, Аполлинарий Николаевич, тонкого чувства дистанции и, как всегда, сокрушительного удара! Вернетесь — вместе отметим победу.
Соколов отрицательно помотал головой:
— Нет, только после главной победы — разоблачения революционной банды, за которой гоняемся!
Мартынов обнял Соколова:
— Согласен, дорогой вы мой человек, Аполлинарий Николаевич!
— Но и вы без меня времени не теряйте: используйте осведомителей, усильте контроль на вокзалах…
— В Саратове уже сегодня за домом, названным Маслобоевым, установят наблюдение. Поздравляю с блестящим успехом!
Соколов отрицательно помотал головой:
— Про успехи можно будет говорить лишь тогда, когда поймаем Елизавету и тех, кто сжег прокурора. Впереди нас ждут испытания великие.
Гений сыска оказался прав: эти испытания оказались страшными.
Глава IV
КАПКАН ДЛЯ ЛЕНИНА
Накануне прибытия Соколова в Краков газеты были полны самой разной восторженной чуши, забавно путали правду и небылицы. Приключения барона Мюнхгаузена казались сущими пустяками по сравнению с подвигами знаменитого сыщика.
Кончилось это тем, что на вокзальный перрон приперлась громадная толпа почитателей и почитательниц, а также местные члены «Атлетик-клуба». Заиграл военный оркестр, клубные господа подхватили Соколова на руки и понесли, понесли. Дамы швыряли букеты, норовя попасть в физиономию сыщику, а под небеса взлетало восторженное «ур-ра!».
Соколова донесли до авто. На привокзальной площади сыщик увидал громадный фанерный щит. На нем, словно на незатейливом лубке, аляповато были изображены две мясистые кровожадные фигуры в боксерских перчатках.
Внизу на немецком языке было выведено:
МАТЧ-РЕВАНШ!
ЕЖИ ШТАМ-БЕСПОЩАДНЫЙ
ПРОТИВ
УБИЙЦЫ НА РИНГЕ
ГРАФА СОКОЛОВА!
Приз-фантастика —
5 тысяч рублей!
Бой до нокаута.
Спешите видеть!
Авто рвануло в сторону старого города.
